– Ну, кому-то же надо быть позитивным и активным, раз ты и Матвей ни на что не годитесь, – парирую я. – Кстати о нем, не знаешь, куда пропал? – Не знаю, – цежу сквозь зубы, отгоняя тут же возникшие в воображении картины его возможного досуга с Лерой. – И знать не хочу. – У вас какие-то терки? – удивленно спрашивает Паша. – Слушай, тему давай сменим? – Опять из-за хорошенькой вожатой у тебя крышу сносит, что ли? – не унимается приятель. – Мне вчера показалось, что у вас с ней все на мази. – Между нами ничего нет, – отрезаю я раздраженно. – Странно, ты же с нее глаз не сводил весь вечер. – Паша разводит руками. – Извини, друг, но это очевидно. И, кстати, не только я заметил. Стискиваю челюсти, чтобы не дать вырваться наружу смачному ругательству. Не очень приятно осознавать, что я сделал из себя посмешище на глазах стольких людей. Ненавижу это. Ненавижу ее. – Между нами ничего нет. Точка, – чеканю я, но не удерживаюсь от импульсивного жеста – пинаю носком кроссовка жестяную урну. – Эй, полегче, – изумленно бормочет Паша, морщась от неприятного грохота. – Как скажешь, бро. Успокойся только. – Я спокоен, – огрызаюсь тоном, удаленным от «спокойствия» на миллион световых лет. Ответом мне служит скептический взгляд, который я игнорирую. К счастью, Паша больше не лезет ко мне с расспросами и предположениями, поэтому я вновь возвращаюсь к своей миссии на остаток дня – забить на Александрову и Матвея и сосредоточиться на успехах отряда. Получается у меня паршиво, и из-за этого я злюсь еще сильнее. Что, твою мать, она имела в виду, когда сказала, что Вадик пытался ее изнасиловать? Он не мог! Они же встречались! Он сам мне говорил. И я его хорошо знаю – он же совершенно безобидный. Или нет? Да, я не могу вспомнить ни одного раза, чтобы они целовались, но я точно помню, что рука Вадика часто лежала на ее талии, а смотрел он на нее глазами, абсолютно одуревшими от любви. И если ей это все не нравилось, то зачем тогда она таскалась с ним все это время? Дикое предположение, что я мог нравиться ей пять лет назад, я даже не хочу воспринимать всерьез. Это просто еще одна из ее игр, а с меня хватит. Пусть делает мозг Матвею. Ну, или кому она там еще его выносит. Оставив Пашу чилить на лавочке, иду к Ване, который заносит время забега моих парнишек в специальный журнал. – Мы в норме? – спрашиваю я у физрука. – Да. Неплохо пробежали, – подтверждает он. – Скакалку проигрываете. – Кому? – Профессиональная тайна, – усмехается Ваня, закрывая перед моим носом журнал. – Узнаешь, когда очки распределим с советом. Я сейчас так взвинчен, что едва удерживаюсь, чтобы не нагрубить ему. Но тут в поле моего зрения попадает сладкая парочка – Волков идет на стадион вместе с Ларисой. И выглядят они при этом как Барби и Кен, которые едва могут оторвать друг от друга пластиковые руки и глаза. Издеваются надо мной, что ли? Или у них с Александровой шведская семья на троих? Позабыв про физрука, которому мне еще мгновение назад хотелось вмазать, я быстрым шагом направляюсь к ним. Матвей мне должен хотя бы за то, что вчера я вышиб его из игры в баскетбол и избавил от неприятностей, которые точно у него были бы, если бы он продолжил пьяным шататься по лагерю. Поэтому церемониться я не собираюсь. – На два слова, – без предисловия бросаю Волкову, глядя прямо в глаза. – Что горит? – с ухмылкой спрашивает он. – Разговор есть. Он подмигивает Ларисе, которая с опаской поглядывает на меня, явно почувствовав мой воинственный настрой, и говорит: – Давай, детка. Я через пять минут к тебе присоединюсь. Когда девица оставляет нас наедине, я сразу приступаю к делу: – Что у тебя с Александровой? Матвей непонимающе разводит руками: – А что у меня с ней? – Вот этого только не надо! – взрываюсь я. – Я видел вас за столовой. На мгновение приятель хмурится, словно пытается понять, о чем я говорю, потом его лицо приобретает виноватый вид. – Слушай, я обещал никому не говорить, но у девчонки какие-то проблемы, – прямо говорит Матвей. – И серьезные. Она плакала в одиночестве, я просто оказался рядом и поддержал ее. – Какие проблемы? – напираю я. – Это ты у нее спроси, вы же вроде поладили с ней. – Ни черта мы не поладили, – огрызаюсь я, нервно ероша волосы. – И я видел, что вы обнимались. – Ну а как ты предлагаешь утешать девчонку, которая плачет навзрыд? – он скептически приподнимает брови, словно я не понимаю очевидного. – Разумеется, я ее обнял. Возмущение Матвея настолько реальное, что у меня почти не остается сомнений: он говорит правду. – То есть ты с ней… – Испытывая непривычную неловкость, я пытливо всматриваюсь в лицо Матвея. – Нет ничего? – Я тебе говорил уже, что нет. Я же типа с Ларисой встречаюсь, – говорит он спокойно, но потом не удерживается от усмешки. – А ты, я смотрю, на Леру конкретно запал. Хочется показать ему средний палец за подкол, но это невежливо – в конце концов, Матвей только что снял огромный груз с моих плеч. Осталось лишь разобраться, кто достает Леру настолько, что она так расстраивается. И, наверное, опять перед ней извиниться. Глава 22 На полпути к домику первого отряда меня перехватывает директор лагеря Дмитрий Сергеевич, который неспешно прогуливается по территории, пряча голову от солнца под бессменной ковбойской шляпой. Я здороваюсь с ним, собираясь пройти мимо, но он замедляет шаг, и я вынужден сделать то же самое. – Ну, как дела, Кирилл? – раскатисто басит старик. – Все отлично, Дмитрий Сергеевич, – бодро рапортую я. – Слышал от Леры, что вы с ней день самоуправления задумали, – говорит он, но по его тону невозможно понять, доволен он этим фактом или нет. – Да, было бы здорово, мне кажется, – отвечаю осторожно. – Ребята от этой идеи были бы в восторге. Он задумчиво трет подбородок. – А вы против? – уточняю я, когда пауза затягивается. – Не против, – отвечает Панин. – И я рад, что ты помог Лере освоиться в «Синичке». Она очень тепло о тебе отзывалась. – Правда? – успеваю выпалить я прежде, чем смущенно замолкаю. Это риторический вопрос, и я не жду на него ответа, но старик продолжает: – Ты племянницу мою не обижай. Ей и так в последнее время нелегко пришлось. – Не буду, – отчаянно краснея, бормочу я. Дмитрий Сергеевич прячет руки в карманы джинсов и монотонно раскачивается на пятках. Создается ощущение, что он хочет сказать что-то еще, но неловко молчит. – Я пойду тогда? – И не влюбляйся в нее, – вдруг выпаливает старик. – Она девочка видная, но в августе вернется к себе домой. Живет она, как ты понимаешь, не в столице. Ни к чему вам обоим создавать друг другу сложности. – Сложности? – непонимающе повторяю я. – Знаешь ты все, – устало вздохнув, говорит Панин. – Разбитые сердца никого не красят. Ты хороший мальчик, но Лера – она не для тебя. – С чего вы взяли… – Кирилл, избавь меня от этого, ладно? – перебивает меня Дмитрий Сергеевич. – Может, я и старый, но глаза у меня есть. Все я про вас с самого начала понял. Еще в кабинете, когда вы «знакомились». Но вам обоим будет лучше, если дальше дружбы дело не зайдет. Ты сейчас можешь сказать, что это не мое дело, и будешь прав. Но Лера – моя племянница. Ближе ее и ее мамы у меня никого нет, поэтому я считаю своим долгом предостеречь вас обоих. – Ей вы тоже это сказали? – спрашиваю я, ощущая прилив раздражения. – Она сама все понимает. – Послушайте, Дмитрий Сергеевич, – говорю я, тщательно подбирая слова. – Я вам действительно скажу, что происходящее между мной и Лерой – наше с ней личное дело. Вряд ли ваши предостережения здесь уместны. – Но не озвучить их я не мог, – с внезапной грустью говорит старик. – Береги себя, мой мальчик. С этими словами он поправляет шляпу и, сгорбившись, идет дальше по мощенной булыжниками дорожке. Беседа с директором оставляет меня в некоем замешательстве. Во-первых, я не припомню ни одного случая, чтобы Панин так бесцеремонно лез в чью-то личную жизнь, хотя романов в «Синичке» всегда было предостаточно. Во-вторых, в его словах о Лере чувствуется какая-то необъяснимая обреченность. Не то чтобы я готов был попросить девушку переехать ради меня в Москву, но его железная уверенность, что с ней у нас все не продвинется дальше финала смены, вызывает вопросы. В-третьих, меня смущает то, что, как он сказал, Лера «все понимает». Что именно она понимает? Что у нас нет будущего или что она не хочет даже того настоящего, которое есть сейчас?