Металлические двери лифта захлопываются за нами, спустя минуту открываются снова. Пустынный холл, небрежное позвякивание связки ключей. Когда Гордеев открывает дверь в квартиру, я вздрагиваю. Ничего не могу с собой поделать. Это рефлекс, который срабатывает быстрее, чем я успеваю погасить его. – Тебе, наверное, пора идти, – смущенно бормочу я, замирая на пороге. Сейчас почти полночь. А он ни разу не задерживался со мной после девяти. Конечно, по двум вечерам делать выводы глупо, но… Он же не собирается остаться сегодня? Завтра ему на работу. Господи, какая же я идиотка, он босс – строгий график не для него. О чем я только думаю? Словно прочитав мои мысли, Гордеев подталкивает меня вперед и бросает резкое: – Когда мне будет пора, я дам тебе знать. На ватных ногах захожу в прихожую, машинально щелкаю выключателем. – Уже поздно. Я пойду спать, – делаю попытку обойти его, но он играючи блокирует мой порыв, сильно сжав предплечье, и толкает к стене. От неожиданности из горла вырывается приглушенный вскрик, а сердце сбивается с ритма. В ту же секунду горячая ладонь ложится мне на затылок, сминает волосы, тянет их у корней. Мне не больно, скорее тревожно и волнительно. – Что… что ты делаешь? – Беру то, что мне нужно, – хрипит в лицо, твердым телом прижимая меня к стене. – Не твои жалкие извинения. Заторможенно смотрю на него, не в силах оторвать взгляд. Он злой. Пугающий. И все равно красивый. На скулах проступили красные пятна. Глаза натурально безумные – зрачки так расширились, что поглотили стальную радужку. Никогда не видела его в таком бешенстве. Неужели все из-за слов, что я посмела сказать в машине? – Я не хочу. – Не помню, чтобы я сейчас спрашивал, – цедит с циничным смешком, резко наклоняется и захватывает зубами чувствительную кожу на шее. – Согласилась ты раньше. Я потрясенно охаю и обеими руками упираюсь Гордееву в грудь в попытке оттолкнуть, но единственное, чего добиваюсь: он крепче стискивает ладонью мой затылок, вынуждая запрокинуть голову, и влажным языком проводит вниз по шее. В ту же секунду мое изголодавшееся по ласке тело простреливает мощный разряд возбуждения. – Отпусти, – шепчу на выдохе. На Кирилла мое требование не производит никакого впечатления. Губами, зубами и языком он продолжает терзать мою шею. Свободную руку кладет на грудь и умелыми движениями гладит твердеющий под тонкой тканью топа сосок. Я мелко дрожу, словно в лихорадке. Из горла вырывается рваный стон, пока Гордеев ведет руку вниз между нашими тесно прижатыми телами и резко накрывает ладонью промежность, надавливая пальцем прямо по центру. Собственное тело предает меня, бурно реагируя на беспощадную сексуальную атаку. Колени становятся ватными. Желудок скручивает спазмом. Жар, который тлел в груди, стремительно несется вниз, опаляя бедра и живот. – Расслабься, – советует он и резко задирает топ, обнажая полоску кожи на животе. Расслабься. Он сказал «расслабься»? Думает, я могу? Мое желание, бегущее по телу от макушки до пяток, вряд ли чем-нибудь уступает ярости Гордеева. Если бы он не держал меня в эту секунду, я бы просто рухнула на пол, как переспелый плод с дерева. Если это в его понимании значит «расслабиться» – что ж, я могу. На горячее прикосновение его ладони к животу мое тело реагирует судорожным спазмом мышц, о существовании которых я даже не подозревала. С губ срывается глухой стон, отзывающийся бурным клокотанием в груди Гордеева. Не теряя времени, он пробегается пальцами по животу и подцепляет бегунок молнии, на которой держатся мои брюки. Вжик. Шелковая ткань легко соскальзывает с бедер и мягким облаком ложится у ног. Я жмурюсь, понимая, к чему все идет, но остановить его, остановиться сама не могу. Колени превращаются в желе, и единственное, за что я могу ухватиться, – это его плечи. За годы одиночества я много раз представляла себе наш с Кириллом секс, вспоминала, как это было. Вряд ли я когда-то всерьез размышляла, как это будет снова, поэтому сейчас оказываюсь совершенно не подготовленной к взрыву эмоций внутри. Дело даже не в том, что мое глупое тело жаждет разрядки. Дело в том, что оно хочет разрядки именно с этим человеком. Словно не было этих пяти лет. Словно мы снова на заднем сиденье его «Доджа». Пока внутри меня ведется этот бессмысленный диалог, Кирилл отодвигает трусики в сторону и, не встречая никакого сопротивления с моей стороны, скользит пальцами внутрь. Я всхлипываю и закрываю глаза. Меня лихорадит. В крови вспыхивают искры, сердце молотит в грудь, рот увлажняется слюной. Там внизу я тоже мокрая, чувствую, как влага стекает по внутренней поверхности бедра, позволяя его пальцам свободно двигаться там, где сосредоточено мое желание. – Не хочешь, да? – рвано выдыхает в сгиб моей шеи Гордеев, продолжая бесстыдно трогать меня. – Какая же ты лгунья, Александрова. Всегда была. Обидные слова проникают в сознание сквозь плотный слой возбуждения. Знаю, что должна оттолкнуть его. Но я слишком потрясена, чтобы сопротивляться его настойчивости и своему собственному желанию. Медленно схожу с ума. Под закрытыми веками раскручиваются огненные спирали удовольствия. Голос рассудка окончательно заглушают растрепанные чувства. – В глаза, – требовательно рычит Гордеев. Его голос низкий, сиплый. Как бы он ни старался продемонстрировать свое превосходство, он тоже возбужден. Может быть, не меньше, чем я. И в этом его единственная слабость, которую он позволяет мне увидеть. – Открой и смотри мне в глаза. Я слушаюсь. Распахиваю глаза, мутным взглядом обвожу его лицо, ловлю взгляд. Безумный. Мрачный. С тлеющими угольками похоти в глубокой черноте. – Сука, – шипит он. Его рот снова оказывается на моей шее. Зубы прикусывают ключицу. Тут же смягчают резкую боль влажным касанием языка. Пальцы у меня в трусиках легко проталкиваются внутрь. Потирают чувствительную плоть. Кружат по коже. Давят. Дразнят. Пока я не начинаю двигаться в такт их движению. – Кончи для меня. Три коротких слова. Мое тело, доведенное до предела, изголодавшееся по ласке, взрывается по его команде. Кожа становится липкой. Все нервные окончания пульсируют. Судорожно цепляюсь за его плечи, чтобы удержаться на ногах, пока по телу непрекращающимися волнами расходится ток наслаждения. Это длится недолго. С хриплым смешком Гордеев отстраняется. Окидывает меня с ног до головы мрачным взглядом. Презрительно кривит губы. Ничего не говорит, но это и не требуется – я ощущаю все и так, ему даже не нужно напрягать голосовые связки, чтобы окунуть меня в пучину унижения. У меня на глазах выступают слезы. Тело считаные мгновения назад пылало огнем страсти, теперь же я сгораю от жгучего стыда. На мне все еще надеты босоножки. Штаны болтаются вокруг щиколоток. Трусы сдвинуты в сторону. Топ задран. Хорошо, что хоть грудь закрыта: стремясь доказать мне свое превосходство, Гордеев даже не потрудился его снять. И его одежда на контрасте с моей в полном порядке. Отвернувшись, Кирилл шумно выдыхает. Запускает пятерню в растрепанные волосы. Пока я дрожащими руками поправляю трусы и натягиваю брюки, он проходит в ванную. Раздается шум воды. Он моет руки. Когда он выходит спустя минуту, которая кажется мне вечностью, я все еще стою у стены. Просто не могу двигаться, настолько я потрясена случившимся. Дрожу с головы до ног. Горло сжимают слезы. – Я позвоню, – бросает коротко. Щелкает входная дверь. В этот момент я даже не понимаю, кого ненавижу сильнее – себя или Гордеева. Глава 17 «Ненавижу его. Ненавижу. Хотел наказать меня? Продемонстрировать, какой властью надо мной обладает? Что ж, надеюсь, он удовлетворен, потому что я больше никогда не позволю себе капитулировать перед ним таким образом. Никогда не пойду на поводу у собственных низменных чувств. Не сдамся. Не буду». Кипя от гнева, обиды и возбуждения, которым все еще пропитана каждая клетка тела, я решительно ступаю под горячий душ. Больше не плачу – много чести. Взращиваю в себе злость. Она лучше, чем слезы. Что угодно лучше, чем слезы. А я ведь считала, что злость – это деструктивное чувство, разрушающее человека. Глупая. Глупая. Глупая идиотка. Хорошо, что сегодня Гордеев избавил меня от этого наивного убеждения. Больше никаких иллюзий: прошлое – в прошлом, настоящее предельно ясно. Ультиматум. Долг. Платеж. Три недели. Я, конечно, справлюсь. Без лишних чувств и сантиментов. Раз Кирилл может – и я смогу. Щедро намыливаю кожу гелем, ожесточенно тру мочалкой тело в отчаянной попытке стереть с себя любые напоминания о прикосновениях, поцелуях, болезненно сладких ощущениях, которые подарили мне руки, губы и язык Гордеева. Ничего не помогает. Его запах будто въелся в кровь, а пальцы поставили несмываемый отпечаток на коже. И как же бесит, что то, что для него было показательным актом возмездия, для меня стало настоящим потрясением и оставило после себя такую физическую и эмоциональную опустошенность. «А чего ты хотела, дурочка? Чего ждала, когда он выкатил свое условие? Что он будет устраивать романтичные вечера так, как раньше? Дарить ласку и нежность? Целовать до потери сознания?» Целовать… Он ведь даже не поцеловал меня! Ни разу. Искусал мою шею. Сделал все максимально отстраненно, чтобы подчеркнуть пропасть между тем, что было тогда, и тем, что есть сейчас. Все было просчитано. Пока я беспечно купалась в водовороте страсти, он четко и методично следовал своей цели. Намеренно распалял, чтобы ударить как можно больнее. И я знала, должна была знать, что к этому все и идет. Просто не ожидала, что будет так… так больно. И страшно. Потому что даже сейчас в голове непрестанно вертится вопрос: что я буду делать, если завтра Кирилл решит сделать что-то подобное снова? Он наглядно продемонстрировал мне, что за все годы я так и не смогла побороть своей слабости к нему. Ни с кем и никогда я бы не вспыхнула так быстро. Ни с кем и никогда мое унижение не было бы столь сильным. Только с ним. Так было всегда. Думала, что переболела. Но нет, губительные споры все еще там внутри, спрятались глубоко – не вырвешь. Делаю температуру воды ниже, чтобы привести себя в чувство. Холодно. Но голова немного прочищается. По крайней мере, первый порыв – покидать вещи в сумку и уехать в ночь – уже не кажется единственно верным. В своей жизни я достаточно бегала. И как бы тяжело мне ни было признавать это, Гордеев прав, на все это я согласилась сама. Согласилась, просто не подумала о последствиях, а значит, мне некого винить. Кроме себя. Насухо вытираюсь полотенцем и надеваю пижаму. Хочу поскорее уснуть. Уснуть, а завтра посмотреть на ситуацию свежим взглядом. Но растревоженное ласками тело не дает мне забыться. Заставляет с маниакальным упорством переживать минуты высочайшего наслаждения и одуряющего унижения. Снова и снова. «Какая же ты лгунья, Александрова. Всегда была». Из всего, что Кирилл сказал мне сегодня, это удар прямо в цель. С нашей первой встречи в совсем юном возрасте я ему лгала. Где-то неосознанно, не понимая природы собственных поступков, где-то специально, чтобы скрыть обуревающие чувства. Но лгала же. И вот к чему это привело. Мы познакомились, когда мне было пятнадцать. Это был первый год, когда я переехала в Екатеринбург с мамой, отчимом и младшим братом. Мишутка тогда начал заниматься в секции по хоккею. И именно там, на льду, я познакомилась с Вадимом Малкиным. Обаятельный хоккеист-выпускник помог брату встать на коньки, а потом проводил нас домой и пригласил меня на свидание. И я пошла. Не потому, что Вадим мне понравился в каком-то романтическом плане, нет, а просто потому, что мне показалось, что в незнакомом городе у меня появился друг. А потом Вадим позвал меня в кино и познакомил с Кириллом. Тяжело вздохнув, я переворачиваюсь на постели и смотрю в чернеющее за окном небо. А в голове, как кадры старого кинофильма, воскресают сцены из прошлого. – Я не понравилась твоему другу, – говорю тихо, когда Вадим тем вечером провожает меня домой. – Брось, – отмахивается парень. – Кир всегда такой. Его мать пару лет назад ушла из семьи, оставив их с отцом. Он к женщинам в принципе настороженно относится. Не забивай себе голову. Главное, что ты нравишься мне. – Бедный, – пропустив его последнее замечание, шепчу расстроенно. – У него больше никого нет? – Что ты имеешь в виду? – хмурится Вадик. – Брата или сестры, – отвечаю поспешно, чтобы он не подумал ничего лишнего. – Нет. Поверь мне, на отсутствие внимания он не жалуется, – как-то сально усмехается он, вызывая во мне волну отторжения. – Желающих развеселить Гордеева предостаточно. – Ты про девушек? – облизываю внезапно пересохшие губы и прислушиваюсь к ощущениям – сердце отчего-то зашлось на каких-то новых частотах. – Про девушек, – подтверждает Малкин. – Он же звезда баскетбольной команды. Проблем с тем, чтобы развлечься, у него никогда не было. Сама не знаю почему, но эти слова заставляют кровь стремительно прилить к моим щекам. – Давай не будем о нем, а? – Вадик делает попытку обвить руки вокруг моей талии, но я подаюсь вперед, чтобы ускользнуть из этих нежелательных объятий и сохранить дистанцию. – Вадим, я же говорила… – Знаю, знаю, мы просто друзья, – разочарованно отзывается парень. – Просто по-дружески не могу тебя обнять, что ли? Делаю попытку улыбнуться, чтобы сгладить неловкость. – Мне пора домой. Мама ждет. – Завтра встречу тебя после школы? – с надеждой спрашивает парень.