Мол, если падет один, падут все. Последнюю фразу он повторяет особенно часто. Мы с Манчи как можно тише проходим мимо ворот церкви. Изнутри доносится молитвенный Шум – это особая разновидность, с багровым оттенком, как будто мужчины им кровоточат, и хотя молятся они всегда об одном и том же, багровая кровь все течет и течет. Помоги, спаси, прости, помоги, спаси, прости, забери нас отсюда, умоляю, Господи, умоляю, Господи, и так без конца, хотя никто, насколько мне известно, никогда не слышал от Бога ответного Шума. Аарон вернулся с прогулки и читает проповедь. Я слышу не только его Шум, но и голос, он без конца твердит про Писание, благословение и святость. Аарон так разошелся, что его Шум стал похож на серое пламя, и разобрать в нем ничегошеньки нельзя. А если, положим, он хочет что-нибудь скрыть? Проповедь ему в этом поможет, и я даже знаю, что именно он сейчас утаивает. А потом в его Шуме раздается: Малыш Тодд? Я кричу: «Живей, Манчи!», и мы быстренько улепетываем. Последняя постройка на прентисстаунском холме – дом мэра Прентисса. Отсюда исходит самый странный и самый жуткий Шум на свете, потому что мэр Прентисс… Ну, он другой. Его Шум ужасно отчетливый, ужасно – в буквальном смысле. Понимаете, мэр считает, что Шум можно упорядочить, разложить по полочкам, обуздать и использовать для дела. Проходя мимо его дома, вы это слышите. Сам мэр и его друзья, его приближенные без конца повторяют упражнения: считают, представляют себе всякие фигуры и твердят одну и ту же упорядоченную белиберду, вроде «Я – ЭТО КРУГ, КРУГ – ЭТО Я». Он как будто бы лепит маленькую армию, готовится к чему-то, кует из Шума оружие. Звучит угрожающе. Словно мир меняется, а ты остался не у дел. 1 2 3 4 4 3 2 1. Я – ЭТО КРУГ, КРУГ – ЭТО Я. 1 2 3 4 4 3 2 1. ЕСЛИ ПАДАЕТ ОДИН, ПАДУТ ВСЕ Скоро я стану мужчиной, а мужчины не убегают от опасностей, но я все равно поторапливаю Манчи, и дом мэра мы минуем даже быстрее, чем все остальное, да еще обходим сторонкой. Наконец впереди показывается гравийная дорожка, ведущая к нашему дому. Через некоторое время город остается позади, и Шум немного утихает (но не замолкает совсем), и тут можно вздохнуть свободней. Манчи лает: – Шум, Тодд! – Угу. – На болоте тихо, Тодд. Тихо, тихо, тихо. – Верно, – говорю я, а потом спохватываюсь и торопливо добавляю: – Заткнись, Манчи! – И шлепаю его по заду. – Ой, Тодд? Я оглядываюсь на город, но теперь мой Шум не остановить, ведь так? Раз уж я начал об этом думать, ничего не поделаешь. И если бы это можно было видеть, все бы увидели, как прямо из меня вылетает та дырка в Шуме, прямо из моей головы, где я ее прятал, и она такая маленькая по сравнению с ревом города, что можно и не заметить, но все-таки она есть, есть, и она летит обратно – в мир мужчин. 3 Бен и Киллиан – Ну и где тебя носило, позволь узнать? – спрашивает Киллиан, как только мы с Манчи показываемся на дорожке. Он лежит на земле под нашим ядерным генератором, который стоит перед домом, и опять что-то чинит. Руки у него по локоть в смазке, на лице досада, а Шум жужжит, как рой сумасшедших пчел, и я сам начинаю злиться, хотя только-только пришел домой. – Я ходил на болото за яблоками, – говорю. – Работы невпроворот, а наш мальчик решил поиграть. – Киллиан переводит взгляд на генератор. Внутри что-то лязгает, и он шипит: – Проклятие! – Я не играл, а собирал яблоки, если ты не слышал! – говорю я, почти срываясь на крик. – Бен захотел яблок, вот и я пошел! – Ага, – кивает Киллиан и снова смотрит на меня. – И где же тогда эти самые яблоки? Разумеется, у меня их нет. Я даже не помню, когда уронил пакет, но это почти наверняка случилось из-за… – Из-за чего? – перехватывает мои мысли Киллиан. – Кончай подслушивать. Он испускает фирменный вздох и заводится: – Мы и так тебя не утруждаем, Тодд. – Вранье, ей-богу. – Но вдвоем нам с фермой не управиться. – А вот это правда. – И даже если ты сделаешь все дела, на что я не надеюсь, – опять вранье, я на них с утра до вечера горбачусь, – все равно работы будет невпроворот. – Тоже правда. Наш город не растет, рабочих рук все меньше и меньше, помощи ждать неоткуда. – Слушай, когда тебе говорят. – Слушай! – подтявкивает Манчи. – Заткнись. – Не смей так разговаривать с собакой, – осаживает меня Киллиан. «А я не с собакой говорил», – думаю я четко и ясно, чтобы он точно услышал. Киллиан буравит меня злобным взглядом, а я злобно таращусь на него – все как обычно, наш Шум пульсирует алым, ссорой и досадой. Мы с Киллианом никогда не ладили – добрым и понимающим всегда был Бен, – но последнее время мы собачимся постоянно, потому что скоро я стану мужчиной и тогда никто не сможет мной командовать. Киллиан закрывает глаза и громко дышит носом. – Тодд… – начинает он, чуть понизив голос. – Где Бен? Его лицо становится еще злей. – Через неделю начинается ягнение, Тодд. Я пропускаю его слова мимо ушей и повторяю: – Где Бен? – Накорми и загони овец, а потом почини ворота, которые выходят на восточное пастбище. Последний раз говорю, Тодд Хьюитт. Я уже дважды просил тебя это сделать. Я напускаю на себя непринужденный вид. – Ну и как ты сходил на болото, Тодд? – язвительно спрашиваю я. – О, там было клево и весело, Киллиан, спасибо за заботу. Видел что-нибудь интересное? Странно, что ты спросил, Киллиан, потому что без приключений и впрямь не обошлось. Это даже объясняет, почему у меня разбита губа, о которой ты, кстати, не спросил, но ведь мне нужно сперва накормить овец и починить клятый забор!!! – Не ругайся, – говорит Киллиан. – Мне не до игр. Ступай и займись овцами. Я стискиваю кулаки и сдавленно рычу, давая Киллиану понять, что больше не стану терпеть его идиотизм. – Пошли, Манчи. – Овцы, Тодд! – кричит Киллиан мне в спину. – Сначала овцы! – Да покормлю я твоих клятых овец, – бормочу я себе под нос и ускоряю шаг. Кровь стучит в голове, и Манчи начинает волноваться в ответ на мой яростный Шум. – Овцы, Тодд! – лает он. – Овцы, овцы, овцы! Овцы, овцы, Тодд! Тихо! Тихо на болоте, Тодд! – Заткнись, Манчи. – Как это понимать? – произносит Киллиан таким тоном, что мы оба невольно оборачиваемся. Он уже сидит рядом с генератором, и все его внимание обращено на нас, Шум пронзает меня насквозь, точно лазер. – Тихо, Киллиан! – лает Манчи. – Что значит «тихо»? – Киллиан испытующе смотрит на меня. – Тебе-то какая разница?! – Я отворачиваюсь. – Овцы же некормлены! – Подожди, – окликает он меня, но тут генератор опять начинает пищать, и Киллиан с криком «Черт подери!» возвращается к работе. Вопросительные знаки в его Шуме еще какое-то время преследуют меня, но я ухожу в поле, и они становятся слабей. Сволочь, какая же ты сволочь, думаю я, топая по ферме, только слова выбираю покрепче. Мы живем примерно в километре к северо-востоку от города. На одной половине фермы у нас овцы, а на другой – пшеница. За пшеницей ухаживать тяжелей, поэтому ею занимаются в основном Бен и Киллиан, а мне, как только ростом я стал выше овцы, поручили овец. Мне, а не нам с Манчи, хотя вообще-то его подарили именно для этого: чтобы я сделал из него пастушью собаку. По понятным причинам – я имею в виду его тупость конечно же – план не сработал. Кормить, поить, стричь, принимать роды, даже кастрировать и забивать – все это приходится делать мне. Наше хозяйство и еще два обеспечивают шерстью и мясом весь Прентисстаун (раньше таких ферм было пять, а скоро станет две, потому что мистер Марджорибэнк вот-вот сопьется и помрет). Тогда мы объединим наши стада. Точней, я объединю его стадо с нашим, как это было два года назад, когда исчез мистер Голт, и мне пришлось забивать, кастрировать, стричь, кормить, поить вдобавок и его овец. Думаете, мне сказали спасибо? Сейчас! Меня зовут Тодд Хьюитт, думаю я, пытаясь успокоить свой Шум, потому что дома он разбушевался еще сильней. Я почти мужчина. – Овцы! – говорят овцы, когда я, не останавливаясь, прохожу через поле. – Овцы! Овцы! Овцы!