– Овцы! – лает Манчи. – Овцы! – отвечают они. Овцам тоже говорить не о чем – даже меньше, чем собакам. Всю дорогу я прислушивался к Шуму Бена и наконец вычислил, на каком пшеничном поле и в каком углу он работает. Сев давно закончился, сбор урожая только через несколько месяцев, поэтому сейчас на поле делать особенно нечего: только следить за исправностью генераторов, ядерного трактора и молотилок. Вы могли подумать, что в это время года Бен и Киллиан помогают мне с овцами, но нет, ничего подобного. Шум Бена доносится от оросительной трубы – насвистывает песенку. Я резко поворачиваю и иду к нему через все поле. Шум Бена – не то что Киллиана. Он в сто раз спокойней, четче и другого цвета (видеть его нельзя, но если Шум Киллиана кажется красноватым, то у Бена он синий или иногда зеленый). Они вообще разные, как огонь и лед, Бен и Киллиан, мои, типа, родители. В общем, история такая: моя мама дружила с Беном еще до отбытия в Новый свет, они оба были прихожанами одной церкви, когда поступило предложение покинуть старую планету и колонизировать другую. Ма уговорила па, Бен уговорил Киллиана, так их корабли очутились здесь и была основана наша колония. Ма и па разводили овец, а на соседней ферме Бен с Киллианом выращивали пшеницу, и все жили счастливо и дружно, солнце никогда не заходило, мужчины и женщины пели песни, любили, никогда не болели и не умирали. По крайней мере, именно эту историю я вижу в их Шуме, но как знать, что было на самом деле? Потому что, когда я родился, все вдруг изменилось. Спэки выпустили микроб, убивший всех женщин – и мою ма, – потом началась война, мы ее выиграли, но Новому свету в общем-то пришел конец. Я тогда был совсем крохой и ничего не понимал. Нас, детей, осталась целая куча, зато взрослых – всего-то полгорода мужчин. Поэтому многие дети умерли, а мне, считай, повезло, потому что Бен и Киллиан взяли меня к себе, кормили, поили, воспитывали, учили и вообще всячески не давали умереть. Словом, я как бы их сын. Ну не совсем «как бы», но и не сын. Бен говорит, что Киллиан на меня орет, потому что волнуется. Если это правда, то более странного способа проявлять заботу я не видел – по-моему, никакая это не забота, если хотите знать мое мнение. Бен – совсем другой, не то что Киллиан. Он добрый, а в Прентисстауне добрых людей не водится. Все мужчины этого города, все сто сорок пять, даже новоиспеченные, которым только недавно исполнилось тринадцать, даже Киллиан (хоть и в меньшей степени), в лучшем случае меня игнорируют, а в худшем – поколачивают, поэтому большую часть времени я стараюсь вести себя так, чтобы на меня не обращали внимания. Бен другой. Я не стану его описывать, не то вы подумаете, что я сопливая девчонка. Только скажу, что я никогда не знал своего па, но если б однажды утром меня попросили выбрать себе отца из всех мужчин – мол, давай выбирай, кого хочешь, – то мой выбор скорее пал бы на Бена. Он что-то насвистывает, а когда я подхожу – я его не вижу, и он не видит меня, – мелодия меняется, потому что он меня почувствовал и теперь свистит нарочно, чтоб я узнал песню: Как-то ранним утро-ом, на истоке дня-я… Якобы это была любимая песня моей мамы, но я думаю, это его любимая, потому что он пел ее мне с самого детства, сколько я себя помню. Моя кровь еще бесится из-за Киллиана, но я сразу начинаю успокаиваться. Да-да, пусть песня для малышей, плевать я на это хотел, заткнитесь! – Бен! – лает Манчи и принимается скакать вокруг оросительной установки. – Привет, Манчи, – слышу я, поворачивая за угол. Бен чешет Манчи за ухом, а тот от удовольствия закрыл глаза и стучит задней лапой по земле. Хоть Бен уже давно вычислил по моему Шуму, что я опять поцапался с Киллианом, он ничего про это не говорит, только здоровается: – Привет, Тодд. – Привет, Бен. – Я впираюсь взглядом в землю и пинаю валяющийся под ногами камень. В Шуме Бена яблоки, и Киллиан, и ты так вырос, и опять Киллиан, и рука ужасно чешется, и яблоки, и ужин, и Господи, какая теплынь – и все это звучит так непринужденно, ненавязчиво, как будто в жаркий день купаешься в прохладном ручье. – Успокоился немного, Тодд? – наконец говорит Бен. – Напоминал себе, кто ты? – Ага, – отвечаю. – Не пойму только, чего он так на меня напустился? Почему нельзя просто поздороваться, а? Не успеешь домой зайти, как тебе с порога: «Я знаю, что ты виноват, и житья не дам, пока не узнаю в чем дело». – Такой уж у нас Киллиан, что поделать. Ты ведь его знаешь. – Вот все время ты так говоришь. – Я срываю зеленый пшеничный колосок и сую в рот, не глядя на Бена. – Яблоки дома оставил? Я смотрю на него и жую колосок. Он прекрасно знает, что яблоки не дома. – И на то есть причина, – вслух говорит он, все еще почесывая Манчи за ухом. – Есть причина, которую я не могу уловить. Он пытается прочесть мой Шум, пытается извлечь из него правду – для большинства мужчин это прекрасный повод начать драку, но мне плевать, это ведь Бен. Пусть читает. – Аарон? – Да, я встретил Аарона. – Это он тебе губу разбил? – Ага. – Вот сукин сын! – Бен хмурится и делает шаг вперед. – Пожалуй, я схожу и перекинусь словечком с нашим проповедником. – Нет, – останавливаю его я. – Не надо. Ты только хуже сделаешь, а мне совсем не больно. Бен осторожно берет меня за подбородок и внимательно осматривает рану. – Вот сукин сын, – тихо повторяет он и трогает разбитую губу. Я отшатываюсь: – Да ерунда, говорю! – Держись от него подальше, Тодд Хьюитт. – Думаешь, я специально на болото побежал, чтоб его там встретить? – Он скверный человек. – Ну надо же, черт возьми, спасибо за полезные сведения, Бен! Тут я улавливаю в его Шуме фразу один месяц и что-то новое, совсем мне незнакомое, но он быстро прикрывает это другими мыслями. – Что происходит, Бен? – говорю я, оборачиваясь. – Что не так с моим днем рождения? Он улыбается, и на секунду мне чудится, что улыбка эта какая-то тревожная. – Сюрприз. Поэтому не ройся в моем Шуме, пожалуйста. Хотя я почти мужчина и почти с Бена ростом, он все равно немного нагибается ко мне: не слишком близко, в самый раз, чтобы я не чувствовал себя неловко. Я чуть-чуть отвожу взгляд. И хотя это Бен, хотя я доверяю этому человеку больше, чем всем остальным в нашем гнусном городишке, и хотя он спас мне жизнь и спасет снова, если придется, я все равно не горю желанием открывать ему Шум, потому что при мысли о случившемся на болоте грудь отчего-то спирает. – Тодд? – Бен приглядывается ко мне. – Тихо, – тявкает Манчи. – Тихо на болоте. Бен смотрит на Манчи, потом переводит мягкий, полный тревоги взгляд на меня: – О чем он, Тодд? Я вздыхаю: – Мы видели на болоте одну штуку. Ну, не то чтобы видели, оно спряталось, но это было вроде дыры в Шуме, какая-то пустота… Я умолкаю, потому что Бен перестал слушать мой Шум. Я открыл ему свои мысли и вспоминаю случившееся как можно правдивей, а он почему-то уставился на меня ожесточенным взглядом, и сзади доносится Шум Киллиана: тот идет по полю и испуганно зовет нас с Беном, и Шум Бена тоже начинает немного жужжать от волнения, а я все продолжаю вспоминать ту дыру, только тихо, тихо, как можно тише, чтобы меня не услышали в городе. Киллиан все еще идет к нам, а Бен просто смотрит, смотрит на меня, пока я наконец не выдерживаю. – Это спэки? – спрашиваю я. – Спэки вернулись? – Бен! – орет Киллиан, шагая к нам через поле. – Мы в опасности? – не унимаюсь я. – Будет война? Но Бен только выдавливает: «О господи!», очень тихо, потом повторяет и тут же, не двигаясь и не сводя с меня глаз, говорит: – Тебе надо бежать. Бежать прямо сейчас. 4 Не думай об этом Киллиан подбегает к нам, но сказать ничего не успевает – Бен тут же его осаживает: – Не думай об этом! – Он поворачивается ко мне: – Ты тоже не думай. Прикрой другим Шумом, ясно? Спрячь. Спрячь как можно дальше! Он хватает меня за плечи и стискивает так крепко, что кровь начинает стучать в голове еще сильней, чем раньше. – Да что стряслось? – не понимаю я. – Ты шел домой через город? – спрашивает Киллиан. – Конечно через город! Другой дороги вроде не проложили, – огрызаюсь я. Лицо у Киллиана становится жестоким, но не потому, что он злится на меня, а потому, что ему страшно. Я слышу его страх – он похож на громкий крик в Шуме. На меня уже не орут за словечки вроде «черт» и «клятый», и оттого мне становится еще больше не по себе. Манчи лает как ненормальный: «Киллиан! Тихо! Черт! Тодд!», но его даже не думают успокаивать. Киллиан смотрит на Бена: