Пффф… Блть… Вытираю лицо ладонью и сдерживаюсь, чтобы не заржать. Уже и не злюсь. Диссонанс ощущений зашкаливает. Я уже и подзабыл, насколько потрясающе идиотские у нас разговоры. — Ботинки можешь оставить. Хлопает глазами. Прикрываю глаза, крепко сжимаю губы и подношу кулак ко рту, пряча улыбку дебила. — Шучу. Пиджак свой мокрый снимай. Держи, — бросаю ей на колени толстовку. — Да вы-шутник редкостный, — отмирает промокшая скромница, переобуваясь в знакомую дерзкую Цыганку. — Спасибо. Такая мне тоже нравится. Пфф… Не стесняясь, снимает, пропитавшийся насквозь сыростью, пиджак, укладывая его на колени. Остаётся в микроскопической полоске, открывая моим глазам голые плечи и живот. Нужно отвернуться и не пялиться на то, чего нет и что должно называться женской грудью. Ее острые плечи и плоская худая грудная клетка заводят не на шутку, и я спешу с огромным усилием перевести внимание в запотевшее от нашего горячего дыхания окно. Твою мать… Хочется удариться головой о руль и застонать, потому что чувствую себя чертовым извращенцем. Но я ничего не могу с собой поделать, когда поворачиваясь, вижу Цыганку в своей гребаной толстовке. 15. Юля …Не улетай, не улетай, еще немного покружи И в свой чудесный дивный край Ты мне дорогу покажи. И хоть он очень далеко ты долетишь туда легко Преодолеешь пусть любой Прошу возьми меня с собой…* Если я попрошу выключить медиа-систему и включить, например, радио, это будет слишком нагло с моей стороны? Просто это уже третья песня Маршала, которая звучит из динамиков его офигенной тачки. Меня бесит тот факт, что я знаю слова этих песен и крепко сжимаю губы, чтобы не начать подпевать. Хотя про себя я уже давно их пою. Меня дико раздражает еще и то, что Маршал — любимый певец моего папы, а значит не стоит говорить о том, что Мистер Костюм уже давно не мальчик и примерно того же возраста, что и мои родители. Я упорно не собираюсь высчитывать разницу нашего возраста, поэтому я просто хочу выключить этот долбанный привет из конца 90-х. Всё потому, что я категорично не собираюсь воспринимать Романова Константина Николаевича, как взрослого мужика, пожалевшего маленькую девочку, какой, по всей видимости, он меня и считает. Я — не маленькая девочка, мне 20. А он — не старик, он мужчина, с которым безопасно и опасно одновременно. Меня пугают и настораживают слишком частые в последнее время наши пересечения. В то, что это нелепая случайность, я отказываюсь верить. Москва — не тот город, в котором выйдя за хлебом ты встретишь всех, начиная от своей первой учительницы, до бывшего одногруппника, с которым лет сто назад сидели на одном горшке в детском саду. Волнует меня еще и то, что я осознанно играю со своей жизнью в рулетку. Какова вероятность, что в этот раз он меня не изнасилует и не выбросит в канаву? Но я послушно сажусь в его тачку и еду, черт знает куда. Так же послушно я выполняю все его приказы, хотя не чувствую какого-то давления или гипнотического внушения. Просто я поняла, что мне нравится, как и когда он приказывает. Это не грубость и не самоутверждение, например, как угрозы Матвея, когда хочется сопротивляться и отстаивать свое гордое я. С Ним я хочу подчиняться. Потому что он — мужчина, рядом с которым ты можешь быть слабой. Его толстовка сидит на мне как спортивное плотное платье, и я кутаюсь в нее, зарываясь носом. Вдыхаю терпкий аромат мужского тела, на мгновение прикрывая глаза. Я не могу его описать при всей гамме возникших эмоций. Это что-то граничащее между запахом солидного, состоявшегося мужчины, и его настоящего естества. Мне нравился запах Матвея, правильно даже будет сказать, запах его парфюма. А эта толстовка пахнет телом. Крепким мужским телом, адским тестостероном и властью. Рассматриваю его профиль, не скрываясь. Сегодня на его лице появилась щетина, и она до умопомрачения ему идет, хоть и делает старше. Волевой подбородок подпирает правая рука, опираясь на подлокотник, а левая расслаблено управляет машиной. Мы едем плавно, соблюдая скоростной режим и все дорожные знаки. И меня в другой раз бы это взбесило, но не сегодня, когда с ним не хочется никуда спешить. От моего состояния униженной и оскорблённой ничего не осталось, кроме саднящей щеки и мелких мурашек, периодически пробегающих по моему телу. Но сейчас, когда я смотрю на этот светлый джемпер, напоминающий кольчугу, и широкие плечи, я не уверенна, что мурашит меня от озноба. Он везет меня домой, я знаю подспудно. Это как раз то, о чем я говорила. Я его опасаюсь, но рядом с ним безопасно. Он не разговорчив и всё время молчит, а я хочу, чтобы он узнал мое имя. Для чего? — Меня Юля зовут, — пусть знает, кого спасает уже во второй раз. — Согрелась? Не интересно. Ему не интересно мое имя. Я для него дочка какого-нибудь знакомого, которую он втайне от папки снова вытаскивает из дерьма. Не больше. Меня несказанно это задевает, и запускает в моей крови волну негодования. — Как так получилось, что я снова нахожусь в вашей машине? — молчать я не могу, в морге успеется.