И даже после того, что сегодня произошло, и что я увидела десятью минутами ранее, не останавливает меня от того, чтобы не брать трубку. — Всё, Ал, извини, что разбудила. Спи, — нажимаю отбой и переключаюсь на Свирского. Первое, что я слышу — это неприятное шуршание и скрежет, будто динамиком водят по какой-то поверхности. Очень быстро этот звук обрывается тишиной, вдалеке которой слышатся звуки электронной музыки. — Алло. Матвей? — вкрадчиво спрашиваю я и слушаю. Слышу глубокое частое дыхание на том конце провода. Нервозно накручиваю прядь волос на палец, чувствуя, как тревога начинает подниматься от кончиков пальцев ног и расползается липким холодным потом по всему телу. — Юююля, ттты мм-меня слышишь, Юль? — заикаясь, надсадно шепчет Свирский. — Матвей, что с тобой? Что случилось? Где ты? — мои руки дрожат при мысли, что с ним происходит что-то ужасное. Панический страх охватывает внутренней нервозной дрожью и я покрываюсь мурашками. — Юля, мне страшно. Оннни везде, — мученически стонет. Слышу глухой удар, отражающийся эхом от стен. — Ммммне плллохо. Ввсё плывёт. Боже… — Матвей, — мой голос срывается, переходя на шепот. — Где ты находишься? Он начинает скулить. Истошный кашель вперемешку с душераздирающим воем сворачивает мою кровь точно прокисшее молоко. От ужаса у меня закладывает уши. Я мечусь глазами по темной комнате и не понимаю, что нужно делать. Мне страшно. Где он, что с ним? — Матвей, не молчи! — собираю все крупицы сил, и что есть мочи кричу в трубку. — Матвей, разговаривай со мной, твою мать! — Забери меня. Забери меня отсюда. Они близко, Юляяяяя… — плачет. — Если ты не приедешь, Юль…я…— кашляет и связь обрывается. Хватаюсь за голову и несусь к шкафу. Достаю всё, что можно, и бросаю на пол. Надеваю первые попавшиеся джинсы, толстовку и собираю волосы в высокий хвост. Я не знаю, куда несусь. Я не знаю, где мне его искать и нужно ли это вообще делать после всего того дерьма, что сегодня натворил Матвей. Но я просто не могу бросить его в беде, хотя прекрасно понимаю, что творю полное, мать его, безумие, срываясь в никуда в третьем часу ночи, никого об этом не предупредив. Судя по тем фото, сделаны они были на «Этажах». Я не уверенна, что найду его там, но вызываю такси, беру телефон и несусь туда, где, вероятно, буду жалеть обо всем. * Огни большого города проносятся с космической скоростью, потому что в это время московские проспекты пусты и мое такси летит ракетой, но я никого и ничего не вижу, кроме себя в отражении стекла и своей тупости. Попасть в Этажи не составляет труда и даже то, что я одета, как будто бы я сюда приехала прямо с утренней пробежки, не вызывает у охраны вопросов, пропуская меня в любимое место молодёжной тусовки. Накуренный под завязку клуб щиплет глаза, вызывая обильное слезотечение, но двигаюсь я уверенно, потому что знаю каждый долбанный метр этого злосчастного места. Здесь всегда, даже в будний день можно словить хайп и, кажется, это место никогда не спит. Но сегодня в этом часу ночи здесь немноголюдно: отдельные накуренные особи точно зомби перемещаются со стеклянными глазами вдоль столиков, а на танцполе дрыгаются те, кто уже вошел в дурманный астрал или прилично надрался. Полусонный диджей, не напрягаясь, потягивает энергетик, оставляя пульт менять треки самостоятельно. Сейчас, если вдруг запоет Леонтьев, никто не заметит и в том же ритме вся эта нечисть будет качаться из стороны в сторону. Лучи лазерного стробоскопа ослепляют, но я старательно шарю глазами по присутствующим, пытаясь увидеть хоть какую-нибудь знакомую рожу. И когда один из таких лучей проходится по полулежачей фигуре в нескольких от меня метрах, я узнаю в ней Матвея. Меня радует, что я его нашла, но убивает то, что я вижу. Его голова закинута на высокую спинку дивана. Он один. Но то, что здесь тусовалось большое количество человек, свидетельствуют несколько десятков пустых и полупустых стаканов. Валяющиеся бутылки, несколько видов кальянов, полная пепельница окурков и скромная закуска — доказательство, что сегодняшний вечер прошел под девизом «нажраться в хлам». Я боюсь подходить к нему, потому что мне кажется, что он умер. Его тело неподвижно и даже в этом затемненном помещении мне видно, что кожные покровы Свирского выглядят синюшно-ненормальными. У него приоткрыт рот, а на груди брендового бомбера засохли рвотные массы. Зажимаю обеими руками губы, потому что к горлу подкатывает тошнотворный комок. Качаю головой как полоумная, до сих пор не осознавая, что с ним это происходит. И со мной. Я понимаю, что теряю время, и правильней будет позвать кого-нибудь на помощь, но я подхожу к Матвею и трогаю его за руку. Чувствую очень слабый пульс и выдыхаю. Почему он один? Где все, которые так активно всегда гуляют за его счет и называются друзьями? — Матвей, Матвей, — аккуратно трясу парня. Он в отключке. Опускаю глаза и смотрю на расстёгнутую молнию джинсов и перед глазами вновь всплывают кадры из видео. Но, черт… Я здесь не для этого. Собираю слезы рукавом толстовки и принимаюсь ожесточённее трясти Матвея. — Матвей, ты меня слышишь? Очнись. Его тело обездвижено, а голова падает на плечо. Мне страшно, мерзко и противно, когда в нос ударяют зловонные запахи алкоголя, травы и рвотных масс. Кручу головой по сторонам, выискивая того, кто смог бы мне помочь. Вскакиваю, но резкий световой удар бьет по глазам, и я падаю на диван, закрывая лицо руками. Музыка смолкает. Громкий топот и вялые женские вскрики заставляют открыть глаза и щурясь, обвести мутным взглядом задымленное помещение. — Всем оставаться на своих местах. Работает оперативная группа. 17. Юля — По стеночке, по стеночке, — среди ничего непонимающей молодежи я различаю грубый мужской командный голос. Я не вижу, кому он принадлежит, но чувствую, что именно он принесет мне проблемы.