— У ублюдка изъято 8 грамм методона, Романов, до 10 лет лишения свободы, ст.228 и 228.1*, — опираясь на локти, подаётся вперёд корпусом Носов. Да я, блть, не слепой и сам вижу. — Так ему ж подбросили, Сергей Алексеевич, — снисходительно ухмыляюсь я. — Да может ваши ребята и постарались? Я даже не моргаю, когда Носов ударяет раскрытой ладонью по накрытому стеклом столу. — Защищать этого ублюдка собрался? — даже сквозь густую щетину, я вижу, как покрывается пятнами его лицо. Ноздри крупного носа раздуваются, а в воротнике его свитера проступает испарина, которую он машинально смахивает рукой. — Ну отмажешь ты его, Романов, а дальше что? Ты думаешь этот выродок малолетний раскается и бабушек через дорогу начнет переводить? — взрывается Носов. Мне похрен. Я ни о чем не думаю. Я хочу получить свои бабки и уехать с дочерью отдыхать. От меня не скрывается с какой ненавистью он выплевывает эти слова. Мысленно делаю пометку — поручить Тимуру пройтись по Носову, чтобы знать наверняка, с кем имею дело, так упорно рвущего задницу за обвинение. — У тебя есть дети, Романов? — стихает майор и уводит взгляд в окно, за которым серые свинцовые тучи обложили утренний город. Мне не всралось обсуждать с левым чудилой личную жизнь, но майор смотрит так, будто у меня за спиной стоит его личная драма. — Есть. Дочь, — отвечаю и встаю в бойцовскую стойку, готовый вырвать зубами кадык любому, кто перейдет границу дозволенного. — А теперь представь, Романов, что эта отмазанная мразь подсадит на дурь твоего ребенка, а ты, блть, ничего…— замолкает и крепко зажмуривает глаза, шумно выдыхая, — ничего не сможешь сделать… — Это моя работа, — невозмутимо констатирую я. — Ни я, так другой. Скрывать эмоции и делать вид, что меня ни хера не торкнуло — я умею. Но дело в том, что меня торкнуло. Остро кольнуло туда, где в моем зачерствевшем сердце находится место для Риты, обмотанное прочными цепями. Несколько минут мы сидим в полной царапающей тишине. Эти минуты нужны прежде всего ему, и я даю ему их. — Я буду присутствовать на допросе, — заранее оповещаю, чтобы мой подзащитный не словил «слоника»**. — Но прежде мне нужно время на свидание со Свирским Матвеем Павловичем. * * * Пока меня сопровождают в следственный изолятор, где сейчас находится мой подзащитный утырок, прикидываю, что 8 грамм распиханного по карманам методона — это, блть, не щепотка сахарного песка, а зудящий геморрой с размером семилетнего лишения свободы, и пусть этот малолетний нарик молится, чтобы по месту его учебы о нем пели дифирамбы и слагали хвалебные оды. Иначе майор окажется прав. Об отдельном кабинете, где бы я мог пообщаться с подзащитным, я даже не смею мечтать. Поэтому, когда меня пропускают в камеру, первым делом я осматриваю пацана, лежащего на скамейке, поджав ноги к груди, чтобы вовремя заметить и запротоколировать процессуальные ошибки при задержании и досмотре на предмет применения физического давления. Пацана трясет и ломает так, что слышен стук бьющихся о металлическую шконку зубов. Отходняк — это то, чего боятся наркоманы. Ни слезы матерей, ни физическая боль, ни закон, ни даже смерть близкого — ничего их так не пугает, как всепоглощающая ломка. — Матвей Павлович, — дергаю за рукав грязной куртки. Сука, Павлович! Сосунок, блть, еще ничего в этот мир не принес, кроме кучи дерьма, а уже Павлович! Чертова субординация между защитой и клиентом, который тебе платит. Пацан бессвязно мычит и обхватывает голову руками. Херово тебе, знаю. Так тебя никто наркоту жрать не заставлял. Прошу двух крепких ребят поднять пацана, потому что сам он этого сделать не в состоянии. Его сажают, облокачивая к стене. Здесь нет стульев и ничего такого, куда бы я мог присесть, поэтому возвышаюсь над парнем, решая вести предстоящую беседу только так. — Матвей Павлович, я — Константин Николаевич, ваш адвокат, — представляюсь. Ведь этого требует законодательство, хотя ему сейчас похрену, даже если бы я представился Крокодилом Геной. — Мммне хххолодддно, — стучит зубами малой и поднимает лицо. Заблёванная куртка, разбитый нос и кривая разукрашенная морда — не повод, чтобы я его не узнал. Чертов выкрашенный Бременский музыкант с Арбата, получивший пиздюлей в тот самый последний раз, когда я его видел. Если это розыгрыш и сейчас из-под шконки вылезет мент с камерой и выкрикнет: «Улыбайтесь, вас снимает скрытая камера», я не удивлюсь и даже, возможно, посмеюсь вместе со всеми. Калейдоскоп последних дней не впечатляет, потому что, когда я смотрю на выкрашенного, я эквивалентно провожу параллель с одной сиреневолосой мерзавкой, опрокинувшей меня вчера вечером. Я листаю бумаги, под несвязанное бурчание, как оказалось, старого знакомого, и совершенно его не слушаю, потому что мне крайне важно знать, кого второго я защищаю. Сурикова Юлия Владимировна, 20 лет, студентка Института современного искусства. Юлия… «Меня Юля зовут», — так кстати всплывает фраза, которую я упорно хотел игнорировать там, в машине, потому что знать ее имя — заведомо провальная идея. Переходить из разряда случайных незнакомцев в странных знакомых, когда один встревает в дерьмо, а другой его вечно спасает, — это как подняться выше уровнем в нашей чертовой игре про спасателя и его ходячую катастрофу. В протоколе задержания смотрю на время и охреневаю, понимая, что эта девица, сбежав из машины, потащилась продолжать искать себе проблемы. И нашла. Эта девчонка — сущее дьявольское отродье, и я не понимаю, на кой черт, судьба нас сталкивает носами. Вчера, выйдя их кафе с двумя бумажными стаканами горячего кофе в руках и крафтовым пакетом в зубах с шоколадными маффинами, я почувствовал себя законченным дебилом. То, что ее не было в машине, я заметил сразу. В ближайшую урну полетел кофе и шуршащий пакет. Я шел к машине и мысленно прикидывал ущерб, нанесенный в случае, если она меня решила обставить. Но в машине всё оказалось на своих местах и даже рабочий телефон последней модели, который служит средством общения с клиентами, и который я так опрометчиво оставил. Идеальность салона настораживала, заставляя сомневаться, а была ли она вообще там, в машине со мной, не померещилась ли? И, возможно, я бы списал на усталость или вечерний мираж, но пиджак, брошенный на заднем сидении и пахнущей сыростью и дикой черникой, упрямо вопил, что она здесь была — смутьянка с сиреневыми волосами. К лучшему. Я решил, что побег ее — повод остановиться, потому что, если бы она не сбежала, я бы не остановился. Ее слезы и красный припухший отпечаток ладони на ее щеке не смогла скрыть даже темнота салона. Я бы узнал кто, я бы точно узнал где, не уточняя за что, потому как поднять руку на беззащитную слабую женщину может только ублюдок. Вот конкретно сейчас я смотрю на разбитую рожу своего подзащитного и первый раз в своей практике я хочу, чтобы моего клиента, как следует приложили вот эти крепкие ребята, потому что, сука, чувствую, что это именно он сотворил с ней такое и по чьей вине она сейчас там, в вонючем вшивом изоляторе для всяких мудил. А в том, что там она — я нисколько не сомневаюсь. Мне до лампочки, о чем лепечет наркушник, мои ноги самолично несут меня в соседнюю камеру. Я выбросил эту девчонку из головы еще там, у кофейни вместе с кофе и маффином, но отчего-то снова чувствую себя глицериновой свечкой от запора, спасающей ее костлявую задницу. Это какой-то низкопробный каламбур, но, твою мать, меня он вставляет. — Мннне ххолллодно, — снова стонет мудила. Я бы сказал, что мне похрен, но… — Подготовлю ходатайство. Завтра выйдешь под подписку, согреешься, — встаю и ухожу. *ст. 228 (ч.2) и 228.1 (ч.1) УК РФ — хранения и сбыт наркотических веществ. **Слоник — незаконный метод допроса, при котором на голову подозреваемого надевается противогаз и постепенно прекращается доступ воздуха. 19. Юля Моя жизнь превратилась в гнилое яблоко, а я в ней тот самый безмозглый червяк — гажу там, где живу. Я переплюнула саму Рюмину. Даже она никогда не проводила ночь в вонючем мочой и тухлятиной изоляторе со всяким сбродом.