— Боря, нах..й пошел, умник недоделанный, — зло цедит Свирский. Ошарашенно смотрю на Матвея. Здесь, в полумраке задымленного клуба, я отчетливо различаю расширенные зрачки, расфокусированный взгляд и то самое выражение лица, которого боюсь: агрессивное, животное, необузданное. — Заканчивал бы ты, друг с этим, совсем на голову отбитым становишься. Юль? — Че ты сказал? Боря, свалил бы ты нахрен скорее, а то некому будет завтра бабушек Аллилуей в церкви развлекать, — Матвей дергается в сторону друга, точно озлобленный бык на корриде. Бросаюсь вперед и встаю между парнями. Я не хочу, чтобы мой друг пострадал из-за меня, сегодня я и так лишила их заработка. — Боря, всё нормально. Мы разберемся, — умоляюще смотрю на друга. Иди же, ну. У Бори раздуваются крылья носа, сжаты кулаки и весь он предельно собран, чтобы дать отпор. Но силы-то не равны. Свирский— здоровый бычара, а Боренька — худой циркуль с меня ростом. — Лучше беги, Боря, — провоцирует его Мот, нахально складывая руки на груди, — защитник хренов. Прикрываю на секунду глаза, вот же придурок! — Борь…— прошу друга, а самой уже хочется ткнуть его по черепушке. Переводит взгляд с меня на Матвея и обратно. Жду. «Уходи, уходи, уходи», — мысленно посылаю ему сигналы. Сомневаясь, Боря еле заметно кивает, разворачивается и уходит в сторону нашего столика. Выдыхаю. Поворачиваюсь к своему неадекватному парню и собираюсь уже разнести его к чертям, но не успеваю, потому что Мот грубо хватает меня за подбородок, больно вдавливая большим пальцем. — Всем так открыто себя предлагаешь, да, Юляшка? — по моей спине пробегают мурашки, только не от удовольствия, а от страха. — А мне не даешь…— впивается в кожу шеи, жестко втягивая в рот. Сволочь, опять оставит засос. А у меня экзерсис в понедельник у Смелковского, который и так меня не жалует. — Отвали, — хочу оттолкнуть Свирского, но Матвей мертвой хваткой удерживает запястье, отчего то начинает саднить. — Куда собралась? Опять динамишь? — Отпусти. Ты делаешь мне больно, — пытаюсь выдернуть руку, но тщетно. — До каких пор ты будешь держать меня на голодном пайке, а, Юляшка? — скалится Матвей, нервно шмыгая носом. — До тех, пока не перестанешь мне врать. Ты опять под чем-то, Мот? — толкаю его в грудь. — Ты обещал. — Я –чист. Ты задолбала меня контролировать, — толкает меня в ответ. Я оступаюсь, но клубное месиво не дает мне упасть. Меня кто-то ловит, и я незамедлительно срываюсь прочь, пока мое тело свободно. — Юль, — слышу как орет Свирский, — да твою ж мать! Выбегаю из прокуренного душного помещения, и тело моментально холодеет. На улице конец мая, но в Москве вечерами прохладно. Обнимаю себя руками и радуюсь, потому что в заднем кармане комбинезона нащупываю телефон. Набираю Борю и молюсь, чтобы друг с абсолютным музыкальным слухом расслышал среди бьющих басов мой звонок. — Юлька, ты где? Слава Богу! — Боря, я на улице, у входа. Забери, пожалуйста, мою рубашку и рюкзак, — умоляюще прошу друга, — только Свирскому ничего не говори. — Понял, жди. Отхожу подальше от курящих. Завистливо смотрю и мечтаю вдохнуть свой любимый чернично-ванильный десерт. Мне нужно успокоиться. *катка — партия в компьютерную игру. 4. Юля — Пссс, Юлька, — слышу, как зовет меня Алка, но не рискую отвечать, потому что Смелковский опять недобро на меня поглядывает. — Так, стоп-стоп-стоп! — ударяет в ладони Александр Маркович, — Наталья Владимировна, давайте еще разок со второй репризы, ну никуда не годится! Хуже пингвинов! — обращается к нашему концертмейстеру Смелковский, а по залу проносится недовольный гул несогласия. Потому что Александр Маркович Смелковский — садист классического танца! Он реально измывается над нами, забывая, что мы— современники, а не классисты. Он дерет с нас не три, а все четыре шкуры, но больше всех достается почему-то мне. Я не знаю почему Смелковский меня не взлюбил еще с первого курса. Только по его дисциплине — Методика классического танца у меня проблемы, а по всем остальным-я примерная хорошистка. И как вспомню, что нам с ним сюивить* до конца учебы, так каждый раз вздрагиваю. Я терпеть не могу классический танец! Возможно, я бы лояльнее к нему относилась, если бы вел эту дисциплину кто-нибудь другой. Я терпеть не могу классический танец и Смелковского тоже! Будь он проклят со своими батманами и арабесками! — Внимание! Прэпарасьон! Ииии…пятая позиция, томбэ** с полуповоротом сюр ле ку дэ пье,***— орет этот садюга, а по залу вновь раздается гул возмущения. — Что за бунт? Шевелите своими жирными задницами! Ну что за придурок сказочный, а? Да в нашей группе ни одной девочки больше 55 кг нет, ну что он несет? Ненавижу! — Юлька, — шепчет Алка, — ау, Сурикова! — Ну? Чего тебе? — не разжимая губ, спрашиваю подругу. — А где у Мота сейчас занятия, знаешь? Свирский –то ей зачем сдался? — Не знаю, — грубо отвечаю и делаю поворот. — И знать не хочу. — Воу, в королевстве не все спокойно? Поругались что ли? — не унимается Алка. — Сурикова! — ну вот, а попадает, как всегда мне. -Я смотрю, вы у нас лучше всех подготовлены, что даже во время экзерсиса поболтать успеваете? — довольно выплевывает Смелковский, будто только и ждал, за что можно зацепиться. — Тогда будьте так любезны, расскажите всем нам как должны работать руки во время исполнения томбэ с полуповоротом сюр ле ку дэ пье от палки?**** Кстати, этот вопрос будет на теоретическом экзамене. Ммм? Мы все ждем, Сурикова. Вот гад. В одном месте я знала, как должны работать руки от этой долбанной палки. Бросаю на Алку убийственный взгляд и мысленно расчленяю подругу. Из-за нее мне снова влетело. Подруга виновато пожимает плечами и пытается сдержать рвущуюся наружу улыбку. Ничего, Рюмина, попросишь ты у меня списать лекцию по Истории культуры. Фигушки! — Стыдно, Сурикова, очень стыдно…— деланно печалится изверг, а сам, наверное, ликует. — Не знаете и другим мешаете заниматься. Продолжаем, — хлопает в ладоши и победно улыбается своей рыжей физиономией. Ржавый садюга! Достал! * * *