- Да это потому что я уже давно не могу писать романы, - буркнула Алиса. Вот и признание. Признание подруге, вслух, и, что ещё важнее - себе самой. Вот это и есть цена продажи души. Вместо произведения, полноценного, настоящего, сюжетного и интересного, выходит какой-то бредовый, убогий, местами странный, местами стыдный и дешевый недосериал с собой в главной роли. Точнее, не с собой - с проекцией, версией, вариацией себя, и в какой-то момент уже нет понимания, кто из них настоящая Алиса. Вот эта, из соцсети, с примитивными инстинктами, которая отчаянно пытается притянуть к себе общественное внимание и лезет из кожи вон, чтобы доказать, что она не просто офисный планктон? Или, всё-таки, та, что живёт, чтобы творить и любить? Но ведь она уже давно ни творить, ни любить не способна. Только презирать. Презирать самое себя, этот уродливый мир, в котором деньги, необходимые для жизни, могут быть только в обмен на душу и насилие, презирать родителей, которые радуются "нормальной" работе, не понимая и не желая понимать, что пляшут танец смерти на крышке гроба с её мечтами, презирать свои мечты... Мечты и это странное знание, ничем не подкреплённую уверенность, что будь она счастлива, просто счастлива в личном плане, плюнула бы на очень многое и просто жила бы - как хочет, как умеет и жаждет. Жила и творила - свои произведения, свой мир со своими константами, свой - и его. Собственный. Без ограничений. С одобрением и поддержкой любимого человека изо дня в день. С зелёным светом на ВСЕ. Творить. Жить. Любить. Больше вообще ничего. Алиса и не заметила, что давно уже говорила это вслух. - Ты понимаешь, что это звучит очень зависимо? - хмыкнула Вика. - Это звучит по-женски, - возразила Алиса. - Я не виновата, что родилась женщиной, а не "сильно-независимым" существом с женскими половыми признаками и желанием быть с мужиками на равных. Я не хочу на равных. Никогда не хотела. И мне не в кайф ни ломить, как они, ни зарабатывать, как они, ни платить за себя самостоятельно, ни сейчас напиваться в этом баре, ни с понедельника идти в этот тошнотворный офис. Это всё мечты моих родителей, особенно мамы. Не мои. - Так чего же ты хочешь? - А разве это не очевидно? - Алиса закатила глаза. - Писать произведения, издавать их, выступать, учиться - разному, многому. Изучать людей, чтобы расширять понимание мира. Путешествовать, чтобы рождались образы, эмоции, символы, впитывались культуры, мир обретал не только многогранность, но и многослойность, многоликость, многосвязность, многосущность. Брать все это, пропускать через себя - и вновь отдавать это в творчество. - Но ведь это можно делать и в офисе, - заметила Вика. - В офисе тоже есть люди, их тоже можно изучать... - Я достаточно работала в офисах. Люди там весьма определённых типажей, - отрезала Алиса. - И потом, ну чего интересного в офисе? Об этом даже роман не напишешь... А у меня в голове есть столько хороших произведений! Например, для одного нужно поехать в один замшелый южный город, причём довольно извращённым маршрутом. Но одна я не могу. - Дорого, да? - сочувственно вздохнула Вика - Да причём здесь деньги! - рассердилась Алиса. - Нет, дело не в деньгах, туда как раз недорого поехать. И предвосхищая твой следующий дурацкий вопрос, нет, не потому что страшно, что ограбят или изнасилуют. Причина в другом: для моего творчества мне нужны условия. Условия - это выключить голову от проблем. Я не должна бояться, понимаешь? Ни нехватки денег, ни дороги, ни беды - ничего! Невозможно лететь с перебитыми крыльями. Невозможно творить, когда на твоей шее петля из напряжения, опасений или, прости господи, вопросов по работе, которые летят в чаты в режиме 24/7/365 и перманентно насилуют твой мозг, куда ни уезжай... А из этого мне не вырваться. Я, наоборот, окончательно в это ныряю с понедельника. Окончательно и бесповоротно. Вика не нашлась с ответом. За столом воцарилась тишина. Алиса мрачно пила пиво, уже не особенно различая, какой именно это лагер, и думала об этом южном городке, в который до сих пор не съездила, хотя сюжет о паре, переживающей обострение кризиса брака в нестандартном путешествии, жил в её голове ещё со школы. Будет очень жаль, если она так туда и не съездит и не напишет этот славный роман, красивый и самобытный, как регионы, которые придётся проехать для его написания. Но ведь всему виной деньги, проклятые деньги. Ей же никогда не хотелось перебиваться с хлеба на квас, достигать чего-то вместе, но впроголодь, выживая в шалаше с одной оловянной ложкой на двоих. Ей, как и любой девочке из небедной семьи, хотелось, чтобы вот эта база, необходимая для творчества и жизни согласно собственному "хочу", просто существовала, была обеспечена. Так как родители не поддерживали и, что уж грех таить, категорически не одобряли творческое направление развития её карьеры, выход виделся простым: дать себе эту базу самостоятельно. Заработать там, где можно, там, где "нормально" - и потом, когда создастся база нужного уровня, воплощать в жизнь свою мечту! Логично же? Вот только, кто же знал, что так не работает. Что ей, Алисе, не будет доставлять удовольствия ни копить, ни самой на что-то зарабатывать на нелюбимой работе, ни покупать себе что бы то ни было, даже путёвки в путешествия туда, куда давно хотелось, даже парфюм, хорошую одежду, даже шикарные сумочки за много евро в дьюти фри. Она просто будет делать это, потому что надо, пока хватит сил - а когда их будет переставать хватать, будет увольняться из очередного офиса, и возвращаться туда снова спустя несколько месяцев, когда начнут заканчиваться деньги и возрастать паническое настроения у родителей, убежденных, что её больше никогда и никуда не возьмут работать, и коротать ей остаток своих дней на помойке среди нищеты. Она делает это и будет делать, потому что надо. Будет жить той жизнью, которой может, потому что жизни, о которой мечтает, у неё нет. - В этом колоссальная разница между нами с тобой, - сказала Алиса, нарушив молчание. - Твоя формула счастья - это должность, прибавка к зарплате, и что-то там про квартиру в центре города, путешествия два раза в год в такие-то страны, с таким-то уровнем, на такой-то бюджет и так далее. А когда меня спрашивают, чего я хочу или что для меня счастье, в моей голове крутится только одно. Одна картинка, в которой есть Дом, полный Света, Воздуха, Любви, и Он - человек, который способен меня понять, разделить мои стремления и слеплен из того же теста, что и я, и Мы, и Творчество. Больше я никогда ничего не хотела и думаю, что не захочу. - Это очень хорошо, что ты хотя бы способна озвучить свою формулу счастья, - ответила Вика. Безусловно, лучшая подруга была права. Очень важно быть честной с собой, и раз вот такая у неё, Алисы, формула счастья, то это хорошо - обозначить её и уложить в голову. Потому что когда продаёшь душу, надо знать, чем именно расплачиваешься, и в полном объеме осознавать значение содеянного. Прощай, мечта. Здравствуй, очередной офис. Возможно, с тобой мы протянем подольше. Ведь теперь нет души - а значит, и душевных мук. - Аминь, - сказала Алиса, залпом осушила бокал и рассмеялась. Вика обрадовалась и поддержала смех, думая, что её беспокойную подругу либо отпустило, либо переключило на кураж под влиянием алкоголя. Ещё от силы час - и каждая из них поедет в свой дом, переживёт воскресное похмелье и утром понедельника отправится в офис. Повздыхали и хватит, побалагурили, поплакали - и будет. Ведь счастье счастьем, а работу никто не отменял. Да и в барах заседать, как ни крути, на что-то надо. Жажда Она иссушает меня. Наполняет. Переворачивает и обрушивает, напрочь лишая покоя. Это жажда - настоящая, физическая и моральная, которой я прежде не знала и, пожалуй, больше не хочу знать. Впрочем, представить, что наступит время без этого ощущения, мне сейчас сложно. Сейчас мной владеет жажда - лишь она одна. Я хочу его. Целиком, полностью, и это абсолютно невыносимо. Я хочу его так, что от единой мысли тело перестаёт мне принадлежать. Оно обуреваемо физическими импульсами, и помочь в данном случае может только одно - его реальное, осязаемое присутствие и глубочайшее проникновение в меня. Когда он берет меня, я вырываюсь из своего тела и переношусь в другое измерение. Я хочу его всего, целиком, хочу его грязно и вместе с тем очень лично, и во всех чудесах мира нет ничего прекраснее Того, что мы делаем. Я вся принадлежу ему, и хочется лишь одного: чтоб это никогда не заканчивалось. Это нечто животное, инстинктивное, первозданное и первобытное - и совершенно точно объятое чувственной составляющей, природу которой мне пока не понять. Откуда она взялась? Что ее вызывает? Неужели только эта фантастическая, доселе мне не знакомая физическая совместимость, которой я отныне жажду круглосуточно, и от этой жажды абсолютно никуда не деться? Я и не знала, что так может быть. И теперь я этого жажду. Я делаю с ним то, что практически никогда не позволяла. Нет, неверно - это он делает со мной. Я вся в его власти. В его сильных руках, которые сводят меня с ума, сводят кошмарно, умопомрачительно, к ним постоянно хочется прижиматься, их хочется сомкнуть на своём горле, чтобы задушить эту жажду - или, напротив, высвободить все ее грани наружу. Я хочу знать его. Хочу, чтобы он владел мной. Без остатка. По-настоящему. Не давая возможности дышать. Поработил меня - впрочем, он уже это сделал, и я тщетно уповаю на возможность контролируемого мной избавления. Контроль потерян с самого начала, и мне его не вернуть. Теперь я целиком во власти жажды - и его решений. Я боюсь его. Боюсь так же сильно, как и жажду, до скрежета зубов, до еле подавляемого порыва наброситься на него с порога и отдаться ему, в самых непристойных позах, игнорируя прелюдии и прочие условности. Я боюсь его, потому что он вызывает зависимость. Он вызывает жажду, а она лишает меня покоя. Я боюсь его личности. Она манит меня тем, что на поверхности, тем, что скрыто внутри, и я боюсь, что попав в этот омут, я уже не выберусь. Я боюсь его равнодушия. Его исчезновения. Его страсти и - самое главное - его нежности, если представить, что она возможна. Я боюсь, что это дьявол, который пришёл за моей душой - ведь тело он уже подчинил своей воле. Я жажду только его одного. Я не могу вытравить его другими, как бы ни старалась. Я не хочу их, не хочу всеми фибрами, даже если изначально тянусь к тому, что он мне принципиально не даёт. К чувству близости. Мне хочется этой близости с ним. Я ее жажду так же, как жажду соединяться с его телом, бурно, лавинообразно, всепоглощающе. Я жажду этого - и боюсь. Боюсь всеми фибрами своей истерзанной, несчастной и очень чистой, красивой души, в которую так увлекательно плевать. Боюсь своей страсти, своего влечения, своих физических пульсаций и беспокойного, прерывистого сна ночами. Боюсь зависимости. Боюсь потери свободы своего сознания. Сознания, абсолютно поглощенного жаждой, неконтролируемой, тотальной и иссушающей. Но я ведь ещё смогу победить? Смогу выйти из этого без потерь, без страшной вселенской боли оттого, что не вызвала ничего схожего по силе? Я для него - только тело, нужное, по всей видимости, в перерывах от тех (или той), кто ближе. Он совершенно точно не обуреваем моим прогрессирующим, ужасающим недугом. Жаждой. Есть только одно ее утоление - соединение с ним. Есть только одно мучительное, горькое, но точно действенное на долгосрочной перспективе лекарство от неё - его равнодушие. Он выберет так, как правильно. Быть к Нему ближе Перед тихим часом Людмила Николаевна иногда читала им "Почемучку" - интересную книгу, в которой рассказывалось о далеких космических мирах. Так, по крайней мере, казалось Маше, и потому она почти со слезами мольбы в глазах упрашивала родителей купить "Почемучку" домой. Но когда долгожданная книга наконец-то попала в её руки, разочарованию девочки не было предела. Оказалось, что "Почемучка" не только о космосе - точнее, вообще не о космосе, а о многих других вещах, которые, наверно, тоже кого-то интересовали. Но не Машу. Маша внимательно перелистала книгу, убедилась, что все разделы по космосу уже читались вслух воспитательницей в детском саду - и убрала "Почемучку" на полку. Навсегда. Людмила Николаевна им и другие книги читала, и одна из них - не "Почемучка" - нравилась Маше больше всего Возможно, потому что её родители вряд ли когда-нибудь купят. Книга была не только интересной, но и очень красивой - глянцевые блестящие странички, на каждой из них яркие картинки, с очень добрыми, хорошими лицами. Каждый раз, когда воспитательница читала истории из этой книжки, Маша понимала, что хотела бы полистать её самостоятельно, но попросить разрешения у Людмилы Николевны она почему-то не решалась. Стеснялась - сама не могла понять, почему. Маше было четыре, она уже год, как умела читать, и потому ходила в старшую группу, несмотря на возраст. Она любила читать, но когда взрослые читали вслух, любила тоже. А ещё она очень любила свою комнату, полную книжек и игрушек. - Что ты делаешь? - спросил папа, заходя в детскую. Он застал Машу сидящей на диване, на коленях, по направлению к окну. Она держала руки сцепленными в замок, под подбородком. На картинках в той книжке люди обычно сидели именно так. Правда, конечно, не на диване. - Я разговариваю с Богом, - ответила Маша. - Почему в окно-то? - удивился папа. Взрослые, всё-таки, странные. Задают такие странные вопросы об очевидных вещах. - Потому что Бог в небе, в космосе, среди планет и звезд, за облаками и небом, - объяснила она. - Но если к Нему обращаться, Он окажется рядом. Так в книжке написано. - В "Почемучке" твоей, что ли?