И бью тебя снова, захлебываясь слезами. А ты терпишь. И даже не говоришь, что если я хоть раз повторю подобное поведение, ты меня ударишь в ответ. Ты терпишь. Ты виноват. Когда ты виноват по-настоящему, ты стерпишь все. Уж я-то знаю. Но полгода назад приснился совсем другой сон. Он больше не повторялся. Мне приснилось, что ты умер. Ты умер продолжительное время назад, а я узнала только сейчас, и меня душат рыдания. Я падаю. Я умоляю сказать, где ты похоронен, а никто не знает. Я спрашиваю, почему мне никто не сказал... тишина. После этого сна я проснулась в слезах и, рыдая навзрыд, вновь и вновь повторяла твоё имя. Как будто оно было каким-то заклинанием. А через полгода, давно забыв о сне, я узнала, что тебя, судя по всему, действительно больше нет. И тебя никто не видел, не слышал и не мог найти даже через сложные методы поиска больше полугода, а то и восьми месяцев. И что скорее всего, все кончено. Я пережила все градации отрицания, судорожных действий, я прошла все этапы, через которые прошли другие, ведь они прошли неправильно, а я умнее, я разберусь, ведь это я, и речь о тебе... я прошла все фазы, и вот сейчас я пью вино, провожая первые сутки моего 31-летия. Мы с тобой всегда предпочитали шампанское. В плеере, как назло, Resurrestion наших любимых H.I.M. Была такая группа и такая песня. Нынешнее поколение и не вспомнит. А ещё нашими были и Пилот, и Земфира, и многие другие, но H.I.M. - это особая Музыка. Они пели про нас. We’ve been slaves of this love From the moment we touched... Вся наша с тобой восьмилетняя жизнь проносится перед моими глазами. Крутится в голове. Тебе поможет, если я что-то сделаю? Например, доведу до ума и издам ту самую повесть, смесь сказки, триллера и наших сложных отношений в старших классах, которую ты высоко оценил - хоть и был потрясен моей откровенностью на этих страницах? Особенно тем, что это я стояла за выживанием той дуры из нашей школы, я настроила против неё учителей и я отнесла на стол завучу её дневник с признаниями, которые наш строгий лицей счел несоответствующими моральному облику ученика? Я думала, узнав правду, ты от меня отвернешься. Ты был потрясен - но с изрядной долей восхищения, против твоей же собственной воли. Я помню, как ты присвистнул и сказал: "Так это всё-таки была ты. Ну ты и гадина". И рассмеялся. Потому что ты тоже когда-то участвовал в ведении таких войн. Ты первый начал - благодаря тебе, из-за тебя мне пришлось научиться. И я превзошла вас всех. Их. Тебя. Просто потому что оказалось, что в ведении войн я была лучше. Лучше всех. А хочешь, я допишу нашу историю до конца? Назову её, например, «Рождённые ползать» или что-то в таком роде? Уверена, тебе бы понравилась эта книга. В ней та, кто тебя победила, признает своё глобальное поражение. Ты столько лет считал себя потерпевшей стороной, но поверь, я потерпела больше. Если бы я знала, в какой ад без тебя превратится моя жизнь, я бы никогда от тебя не отказалась. Мне было страшно. Разве ты не знал, что мне страшно? Что вся эта сила и независимость - всего лишь маска? Броня, которую ты всегда мог пробить - легко, играючи? Разве ты не знал этого? Ты однажды сломал меня, тогда, в самом начале. Помнишь? Ты всегда помнил, но так не любил об этом говорить. А я воздала сполна, да. Кровавыми слезами. Отомстила. Медленно, долго, поступательно, с растяжкой во времени. Но разве я начала эту войну, поединки которой правильно было бы вести исключительно в постели? А как я за тобой бежала по талому льду на реке в тот день, ты помнишь? А как под моей дверью среди ночи, днём, часами - ты ждал? Если бы ты знал, как я хочу вернуться хоть в один из тех дней, чтоб выйти к тебе! Тебе станет легче, если скажу, что иногда там, со своей стороны двери, которая почти никогда в таких обстоятельствах тебе не открывалась, я плакала? Но чаще я злилась. Тебе нужно было хоть раз преклонить колено! Уступить. Признать мою правоту. Признать свою неправоту. Хоть раз. Этого было бы достаточно, чтобы потом всю оставшуюся нам вечность держать меня в абсолютном и беспрекословном подчинении рядом с собой, как ты с самого начала и хотел. Проклятый гордец! А как мы любили наблюдать за чайками у набережной, помнишь? Слушать плеск волн - и друг друга? Много - помнишь? Наши многочасовые разговоры ночами? Кем мы с тобой были? Два маленьких, искорёженных, избитых жизнью ребёнка, считавших себя очень взрослыми. Достаточно взрослыми, чтобы пародировать наших обидчиков и с разной степенью неуклюжести применять их методы самостоятельно. Год за годом оттачивая мастерство. Мы играли во взрослые игры, мы играли в людей и друг в друга. И я выиграла - проиграв. Я могу бесконечно вспоминать наши восемь лет. Но ещё острее я помню те пять лет, последовавших после моей победы над тобой. Когда я искала тебя в каждом лице. На каждой нашей улице. Набережной. В каждом облаке над гордой рекой, которая однажды разрешила нам пройти по льду над её тяжелыми водами и выпустила живыми, в каждом камне ее гранитных берегов. Я искала тебя - и не находила. Знала, что больше никогда не найду - и искала вновь, шаг за шагом, день за днем, год за годом, сон за сном. Я до сих пор ищу тебя. И даром, что после тех пяти лет прошло ещё четыре. Ничего не изменилось. Я продолжаю тебя вспоминать - и искать. Все они похожи на тебя. Волей, внутренним стержнем, который я в тебе сломала, взглядом, голосом, ростом, комплекцией, мастью, светлыми волосами, бледной кожей. Если к этому прилагаются ещё и твои серые глаза, цвета неба над нашим родным городом, то сердце замирает особенно сильно. Потому что особенно сильно напоминает тебя. Ты везде. И везде - не ты. "Мы в жизни любим только раз, а дальше ищем лишь похожих". Мы оба знали, что это высказывание справедливо, правда? Первые три года из наших восьми лет были твоей вендеттой, оставшиеся стали моими. Я всегда играла лучше, я гораздо выносливее и терпеливее при всей моей природной порывистости. Нет барана, который не проткнет льва своими рогами и не затопчет копытами. Но лев, хищный и величественный царь зверей, же слишком горд для капитуляции перед каким-то травоядным бараном, не так ли? Глупый, глупый лев. Глупый и любимый. Лёжа на его шкуре холодной зимой, так хорошо предаваться воспоминаниям. Шкуре, содранной с его ещё не остывшей туши, принявшей смертельный удар от рогов. Шкуре, изрядно попорченной копытами. Я все такая же. Стремлюсь покорить мир, пишу, провоцирую, куражусь, уничтожаю, потом воскрешаю из пепла, созидаю, храню жизнь и свет... и так без конца до конца, потому что у этого порочного круга нет ни точки входа, ни точки выхода, и потому что для другого я не предназначена. Я не могу остановиться и не остановлюсь никогда, потому что остановить меня некому. Потому что нет тебя, чтобы остановить и сказать, чтобы я перестала. А потом, глядя в глаза, медленно объяснить, что я буду делать дальше, а что - уже никогда не буду, потому что делать этого не стоит. Ты же помнишь, что я всегда тебя слушалась в том, что по-настоящему важно? Ты помнил. Ты знал. Не мог не знать. Не мог не чувствовать. Иначе бы не доверял. А я была единственной, с кем ты раскрывался. А ты был единственным, за кем я шла, не раздумывая, просто потому что так - правильно, и ничего правильнее этого в жизни быть не может. Говорят, ты любил меня. Говорят, до самого конца. Под конец уже той формой любви, которую принято называть ненавистью. Тебе всегда было проще извратить все хорошее в плохое. Ведь хорошего было так много, что вспоминать его до сих пор мучительно. Мне ли не знать?.. Я тебя любила. Восемь лет, потом ещё пять. А потом стала любить твои проекции. Похожих на тебя. «И всё ж тебя я ищу по свету, ищу тебя среди чужих пространств и веков» Где бы ты ни был, в этом мире или в любом из других, ты это знаешь. Знаю и я. Прости меня. Пожалуйста" Она дописала письмо - от руки - перечитала и задумалась. Не это, нет, не это нужно писать в свой тридцать первый день рождения, когда проводила гостей и осталась один на один с цветами, подарками и собственными мыслями. Но - как есть. Иногда даже грешникам хочется исповедоваться. Право на исповедь есть у всех. Должно быть. Должно же?.. Она залпом допила вино, которое оставалось в бокале, тряхнула головой и вырвала страницы из специальной тетради, где периодически записывала подобные потоки сознания. Не надо тетради. Нужен огонь. Может быть, если предать написанное огню и развеять пепел, послание - исповедь - все-таки дойдет до адресата. И превратится в бледное, призрачное искупление. На которое тоже должно быть право у каждого. По крайней мере в это хотелось верить. Очень хотелось.