Тогда, в ее первый визит, тоже было Рождество, а потом Новый год, но все выглядело иначе. А теперь город жил, дышал и сиял, несмотря на прежние низкие тучи и туман, стиравший высотные здания. И почему-то, падая в удобную постель номера хорошего отеля в историческом центре после целого дня прогулок, она поймала себя на отчаянном, почти забытом желании упасть сюда не одной. Не одной и не в одежде, так, чтобы соприкасаться всей кожей, переплетаться ногами, чертить пальцами никому не ведомые узоры на его спине, груди, не давая губам ни секунды отдыха, забывая дышать, но не забывая радостно, беззаботно смеяться, утопая в белизне постельного белья и в особом танце, для которого не нужны свидетели. Удивительным было то, что всего этого хотелось совсем не с тем, из-за кого год назад она привезла в город свою Любовь, и кому по привычке, ностальгически и с искреннем теплом слала привет из общего места воспоминаний поздним вечером. Нет, всего этого страстно и пугающе реалистично хотелось с другим - манящим, не выходящим из головы вопреки всему, куда менее известным и близким, но не менее неправильным, иррациональным, необъяснимым, незапланированным и вычеркнутым из ее сознания на уровне самой идеи. Вычеркнутым, потому что она не верила, что возможно. Так же и близкий ее сердцу город не верил, что когда-нибудь вновь оживет, отстроит себя на пепелище после стольких лет отрицания и забвения. Но город ожил, а значит, оживёт и она. Разрыв эмоциональных связей Когда без него становилось совсем тяжело, она писала письма. Так посоветовала делать психотерапевт. Отношения, обреченные на провал, высасывающие, выматывающие, сопровождающиеся чрезмерными алкогольными возлияниями и нехорошими историями, следующими за этим, необходимо заканчивать. Она так сама сказала - не врач. Врач-мозгоправ никогда ничего не говорит и не приказывает, ничего не считает, только аккуратно приводит ее к тому, что считает она сама, где-то внутри себя, но боится, например, это озвучить. Она озвучила. Сказала, что раз этому не прийти ни к чему, что будет напоминать нормальные отношения, ей хочется прекратить испытывать эти чувства. Полностью. Насовсем. Прекратить мотать друг другу нервы и абьюзить друг друга. Забыть друг о друге. Она сказала, что это уже не чувства, а какая-то зависимость. Что схожие ощущения она испытывает, когда пытается завязать с выпивкой на длительный срок, например, на месяц или больше. Точно так же хочется хотя бы глоточек. Просто глоточек. Один. Просто отправить ему какой-нибудь дурацкий мем с понятным им двоим юмором. Без "приветов", "как дела" и "как насчет заскочить в бар после работы". Просто мем. И дальше молчать. Ведь в этом же нет ничего такого страшного? Подумаешь, один маленький глоток. Для вкуса. "Избавление от такой формы чувств проводится только одним способом - полным разрывом эмоциональных связей", - серьезно и немного грозно сказала психотерапевт и предложила подумать, действительно ли она этого хочет, действительно ли к этому готова. Заблокировать везде. Никаких лазеек - мессенджер, телефон, все возможные соцсети, электронная почта. В идеале после блока еще и удалить, чтобы не чесались руки вытащить из черного листа. Если есть, где пересечься живьем, не договариваясь - не ходить туда. Это не звучало страшным. Вычеркивать она умела, но знала, что будет ломать. Психотерапевт посоветовала писать письма. Можно в первом лице, можно в третьем. Можно ему, можно себе, можно мирозданию - о нем, о чувствах, которые клокочут внутри, о том, как без него плохо, о том, как он виноват, что ей приходится пройти через это. О чем угодно, но - писать. Причем от руки. Обязательно от руки. Она хотела купить для такого дела специальную тетрадь и ручку, но дурная привычка тащить с каждой конференции все, что входит в раздатку, а значит, принадлежит ей как гостю, и так привела к тому, что целых две полки в шкафу были забиты разными блокнотами и ежедневниками. И ручками, конечно, ручками, на любой цвет и размер. Оставалось только выбрать ту, что удобно держать в руках, и блокнот с нормальной разлиновкой. Почему-то сейчас они все стали в линеечку, а то и вовсе без разметки. Это раздражало. О, вот эта "парочка" подойдет. В клетку - пусть и крупную, и ручка тяжелая, хоть пластик и выглядит дешевым. Плевать, все равно для дома и личных целей. Зато пишет хорошо. Этот набор дарили на закрытой тусовке юристов, куда они ходили вместе. Закончилось тем, что она швыряла в него его же сумкой с ноутбуком, а он сорвал с нее шарф, купленный, между прочим, в Дубаи, и швырнул в Москву-реку. Хорошо, что только шарф, а не ее саму с шарфом вместе. В принципе, это и была точка невозврата. Фактически драка, состояние аффекта, алкоголь, много слез, и - в ее случае - случайный секс с таксистом, а в его случае - звонки ей под утро с чужого телефона, с очередным рассказом, что он ничего не помнит, не понимает, где находится, и где все его вещи, включая куртку от Армани, в которой он был. Почему-то это оказалось самым важным. Не ноутбук, не ключи от дома, документы и деньги, не сам факт, что он полуголый очнулся черте в каком конце Москвы под утро, а куртка от Армани. Она бы и не обратила внимание, что он был именно в Армани в тот вечер, не повтори он об этом столько раз. Все, конечно, нашлось там же, где тусовались, он просто выскочил и уехал куда-то в такси вскоре после того, как отправил ее шарф в последнее плавание. Много слез, объятий, взаимных извинений, договоренностей больше столько не пить, а если пить, то не ругаться, и он закрывал руками лицо и говорил столько слов о том, что он бы с ней никогда так не поступил, и ему не верится, что он так мог, и далее, далее, далее... а через полторы недели все повторяется. Только очнулся он уже не черте где и даже не борделе, а в участке полиции. И уже ни в чем не извинялся, а, криво усмехаясь, говорил, что было же весело и отдыхалось хорошо, так и в чем, собственно, проблема, и что она заладила опять про какой-то хренов шарф, он же уже купил ей новый на замену. Она тогда долго курила у себя на кухне, запивая игристым каждую затяжку, и думала, что проблема в ней. Какая-то лютая, дикая, больная и нерешаемая проблема, от которой уже становится стыдно наедине с собой и особенно в пересказе. Тогда было принято решение - рвать с корнем, уничтожать эти самые эмоциональные связи во имя безопасности. В первую очередь, ее собственной, хотя, если смотреть правде в глаза, опасными они становились обоюдно, друг для друга. Она знала, что ей не спасти его из пучины мрака. Особенно с учетом того, что он совершенно не хочет оттуда спасаться. Блокнот с юридической тусовки был толстым, форматом чуть меньше А5. Она была уверена, что испишет его целиком. Первое письмо она начала на первые же сутки после финального письменного "Прости и прощай", отправленного ему в мессенджер, и блокировки. Получилось так: "За окном дождь, я сижу и слушаю стук капель по стеклу. Выходной день, такой уютно-пустой, плавный, неспешный и как будто бы совсем ненужный, лишний, нерезультативный. Так только кажется. Я люблю и выходные. Их не любишь ты. Твоя жизнь в эти дни обычно встаёт на паузу до понедельника, насколько я помню. Если ты, конечно, говорил правду. Правда, правда - много ли ее было? Много ли ее вообще бывает между взрослыми, сложившимися, закореневшими в своей правоте людьми, вроде нас с тобой? Теперь уже не узнаем. Я скучаю по тебе. Скучаю сильно, иной раз отчаянно, горько, неизбывно, кошмарно и яростно. Так, что от бесконечных снов просыпаюсь вымотанной и измученной, уставшей ещё больше, чем до соприкосновения с подушкой. А ты, ты скучаешь по мне? Вот и мне кажется, что нет. Ты там, в своей берлоге, в норе своей жизни, в мрачной бездне своего сознания, где для меня не нашлось даже маленького укромного уголка, в котором я смогла бы поместиться. Я - здесь, в своей, абсолютно такой же берлоге, куда не ступает и не ступит нога человека твоего пола. Я точно так же "на паузе", в безмолвном, сонном, выпотрошенном ожидании понедельника или даже воскресенья, наполненного делами, каждое из которых вдохнёт в мою нору-берлогу подобие настоящей, нормальной жизни. По большому счёту, мы с тобой практически не отличаемся друг от друга. Разница лишь в том, что каждый дюйм моей берлоги, как внешней, осязаемой, так и внутренней, неприкосновенной, наполнен тобой 24/7, несмотря на то, что я тщетно, абсолютно тщетно стараюсь вымести тебя вместе с другим мусором. Но ты возвращаешься, как и пыль на поверхностях, как и дождь за окном, как и мои утомительные сны. На самом деле ты никуда не уходил, это я ушла. На то расстояние, где мне самой до тебя не дотянуться. В этом и заключается вечная, изначальная разница между мной и тобой. Я вся в тебе, несмотря на то, что изо всех сил стараюсь тебя выгнать; ты весь вне меня, несмотря на все мои попытки пробиться, протиснуться хотя бы в крошечную щёлочку, трещинку в твоих стенах. Тобой заполнена вся я, без остатка, без шансов на исцеление, и больше всего на свете я хотела бы, чтоб это наполнение стало ещё больше, отобрало бы у меня весь доступный кислород, не давало дышать, мыслить, думать, жить. Хотя едва ли это и так возможно, если тебя нет, я оградилась от тебя, оборвала все связи, вычеркнула, закрылась за надёжными засовами - и в моем добровольном, вынужденном заточении тебя стало ещё больше, чем прежде, чем я могла вообразить. Ты же, уверена, испытал облегчение от прекращения моей барабанной дроби в двери твоей души, твоей вселенной. А говорил, что вселенная - это я. Я, заполняющая собой все, и когда рядом, и ещё больше - когда меня рядом нет. Врун. Лжец. Трепач. Бессовестный, безответственный, бесстыжий, жестокий. И такой Любимый. Если и по стёклам твоей берлоги сейчас стучат капли, знай - это не дождь, а мои слёзы. Но и им не размыть трещинки в бетонной стене, которой окружена твоя душа. Душа, не способная не то, что принять, полюбить меня, нуждаться во мне, привязаться ко мне - не способная даже воспользоваться моей любовью, разрешить ее, выпить до капли, питаться ею. Дождь заканчивается, и за тучами проглядывает тёплое, весеннее, как Я, солнце - огромное, яркое, всеобъемлющее, живое, согревающее и заполняющее собой весь мир. Кроме твоего сердца. Тебе же хуже". Она несколько раз его перечитала. Красиво вышло. Почему-то казалось, что смысл каждой фразы усиливается, если писать новое предложение с новой строки, каким бы коротким оно ни было. Наверно, писатели с ней бы не согласились, ну так она и не писатель. Психотерапевт была права. В этом что-то было. От этого процесса и легчало, и приходило какое-то вдохновение. Отчаянно захотелось набрать написанное в компьютер, выложить куда-нибудь и отправить ему ссылкой. Проклятье. На второй день заломало сильнее. Поначалу было не связать и двух слов от слез, и она только плакала и курила, курила и плакала - последовательно, потому что курить и плакать одновременно невозможно чисто физически, это она неоднократно проверяла и была готова подписаться. Только к вечеру, раздираемая на части жуткой головной болью оттого, что наплакалась и накурилась, она смогла сесть за блокнот, взять в руки ручку и написать второе письмо. Получилось так: "Дорогой... Я никогда не вкладывала столько в это прилагательное. Для меня это слово было обычным. Приставка к поздравительному обращению, не более. Разговорно-саркастично-поучающее в сочетании с местоимением "мой", почти как "дорогуша". Женская форма прилагательного - неотъемлемая часть общения с подругами. Тёплая, вполне искренняя - мужская же форма никогда не подразумевала ничего особенного в моем исполнении. До встречи с тобой. Все изменилось - и это слово стало безоговорочно принадлежать тебе, и в нем спрятался целый космос, не больше и не меньше. Каждое мое "дорогой" стало признанием, личным, глубоким и совершенно безнадёжным. Вот и сейчас, когда меня больше нет и не будет в твоей жизни, я продолжаю вести с тобой ежедневный мысленный диалог, и он каждый раз начинается с этого слова. "Дорогой". Как это странно - прокручивать в голове сотни слов, ни одно из которых не прозвучит живьём, ни в этой жизни, ни в какой-либо ее проекции. Даже в снах, которые снятся мне куда чаще, чем хочется, я не говорю тебе того, что хочу - потому что даже там знаю, что ты не ответишь так, как мне очень, отчаянно нужно. Потому что тебе нечего ответить даже в моих самых смелых фантазиях. Или потому что на самом деле я совсем не умею фантазировать - ни смело, ни трусливо, опасливо озираясь по сторонам.