- Пока, мамочка. Пока, моя замечательная, классическая, лучшая женщина Мама, породившая на свет ископаемого динозавра. Мама очень серьёзно смотрит на Олю, и она мысленно вздрагиваю, предвкушая получасовой диалог в дверях. Так почему-то происходит постоянно. Мама быстро собирается, потому что ей вечно надо куда-нибудь бежать - но потом стоит в прихожей в верхней одежде и никак не уходит, как будто самое важное из встречи должно звучать именно в этот момент. Как будто раньше было не до того. Олю эти "топтания на Угре" совершенно раздражают, но это ещё одна данность, которую можно только принимать, не ставить под сомнение и вообще ни коим образом не критиковать и не регламентировать. Лучше даже не анализировать. От греха. Впрочем, на сей раз мама, кажется, и правда торопится. Она говорит Оле, что та уникальна, а она как мама искренне гордится, что родила именно такую дочь, с умной, не совсем женской головой, но при этом с красивым, абсолютно женственным лицом и телом, а главное - с доброй, светлой и чистой душой. А значит, её дочь обязательно будет и счастлива, и успешна во всем, что для неё самой важно, и маме лично большего в этой жизни не надо. Оля закрывает за мамой дверь и думает, что она, конечно, в эти слова не верит, потому что факты ее биографии и особенно текущей фазы жизни говорят совсем о другом. Но верит мама, а у неё все, во что она верит, всегда сбывается вопреки логике, обстоятельствам, условиям и вообще без какого-либо вменяемого объяснения, почему и в силу каких факторов это возможно. Просто сбывается - и все. Просто слово мамы, а аналитика пусть идет в учебники по математике, где ей самое место. В гостях у бабушки Мне всегда будет хотеться вернуться в этот день. Не знаю, как я это поняла, каким шестым чувством, но нет никаких сомнений. Мама, тетя и бабушка сидят на кухне красивого гнездышка и перечитывают старые письма почти сорокалетней давности, их живой, заливистый смех наполняет квартиру. Я, лежа в ванне с книгой в руках, вслушиваюсь в мелодичные, теплые и немного безумные звуки их совместного прошлого, порождающего счастливый миг настоящего, и чувствую себя немного лишней в этой романтике воспоминаний, раздвигающей пелену прожитых лет. Мне хорошо, фантастически хорошо и безмятежно, потому что хорошо им. А еще потому что этот вечер тоже растворится в вечности, чтобы изредка всплывать в памяти, рождая теплые чувства. И никогда не повторится. *** Весной я отрезала волосы - длинную объемную гриву из, впрочем, довольно тонких волос, которые так нравились моей семье. Им не нравился только цвет - жемчужно-белый, становившийся то холоднее, то теплее в зависимости от мастера и расстановки звезд на небосводе. Всем, кроме мужа - ему я нравилась любой, вне зависимости от цвета и длины локонов. Прядь за прядью на пол падала моя жизнь со всеми радостями и горестями инженера телевизионной студии. Сантиметр за сантиметром я избавлялась от овеществленного воплощения своих иллюзий, в которых жила последние несколько лет. Иллюзий, в которых у меня было все, о чем я мечтала, даже больше, чем нужно - и, как всегда, практически ничего. Материализация моих желаний валялась на полу белым пушистым месивом, по которому я прошлась ногами. Наверно, отвергнутые волосы чувствовали то же, что и я, когда другие топтали мою спину. А может быть, им повезло, и они лишились чувств сразу. К бабушке я приехала совсем стриженой. Чуть выше лопаток оказалось недостаточно, я безжалостно откромсала еще пятнадцать сантиметров и выкрасила то, что осталось, в каштановый цвет, никак не желающий держаться, превращающийся в родной русо-пепельный с рыжинкой после первого же мытья головы. Вечное напоминание о том, кто я есть, и что мне никогда не стать другой. Впрочем сейчас я очень похожа на маму и на свою начальницу - славную девушку, работать с которой мне захотелось исключительно из личной симпатии. Именно поэтому мне уже несколько недель стыдно сказать ей, что нам не судьба сотрудничать, потому что на собеседовании я умолчала о самом главном. Я не сказала ни слова о своей беде, искренне надеясь, что все позади. - Теперь ты будешь отращивать? - спрашивает бабушка с надеждой. - Длинные волосы - это так красиво! - Никогда! - отрезаю я и, смягчая тон, добавляю, что не люблю длинные волосы. Бабушка вздыхает с сожалением, а я усмехаюсь. Я вру. Ей, маме, мужу - всем, в том числе и себе. Я просто не знаю девушку с длинными волосами, обнимающую моего мужа на фотографии возле тетиного дивана. Она счастливая и улыбается. С ней еще ничего не случилось. Она даже еще не вышла замуж и уж точно не успела устать от работы, которая была по диплому, а не по душе, но на том жизненном этапе никто не удосужился объяснить, что второе значительно - и фатально - важнее первого. *** Так плохо, как в этом маленьком городишке в тени огромного нефтехимического комбината, маникюр мне еще не делали. Заусенцы, порезанный палец, не убранные с кутикулы капельки лака, отсутствие основы перед нанесением тона – впрочем, цена в 250 рублей позволяет не придавать этому значения, ибо дома, в "родном болоте", когда-то из стратегических соображений намертво облюбованном Петром Первым, такое даже не вообразить. Наши почти столичные расценки живо волнуют местного мастера, она расспрашивает меня обо всем – и, конечно, о шеллаке (он же шЕлАк, он же шИлАк – ударение, произношение и написание на любой вкус). - Очень хорошая штука, - авторитетно заявляю я, - особенно на длинные ногти. От них вечно откалываются крохотные кусочки обычных лаков, вечно цепляется краешек… Мастер косится на мои крохотные круглешки, обстриженные в ноль. Я поясняю, что носила длинные-длинные когти аж два года, и были такие хорошие, не ломались, особенно красиво было на свадьбе – никто из подруг не верил, что родные, без наращивания. Она не спрашивает, почему я изменила длине сейчас, но я, словно оправдываясь, спешу заверить, что они мне надоели. Жуть, как надоели. Ни печатать нормально, ни писать от руки, ни надевать линзы… Можно было бы сослаться на пианино, но этот вид досуга, увы, совсем вышел из обихода – за два года упомянутого шикарного маникюра я практически перестала музицировать, а потом, когда от ногтей, как и от вечной нехватки времени, не осталось и следа, почему-то не смогла толком начать заново. Забавно, что именно ногти были официально декларируемой всему кругу общения причиной разрыва с музыкой - а в дальнейшем и с профессией. Я мечтала о красивых, ухоженных и опасно вызывающих ногтях, постукивающих по столу или подлокотнику кресла. В этом все дело. А теперь нет ни их, ни музыки. Не засыхающий вопреки сушке лак немного смазывается, когда надеваю верхнюю одежду. Растираю его пальцем, думая, что это совершенно незаметно и неважно - равно как и пара капелек то ли крови, то ли лака, то ли всего вместе на кутикуле. Равно как и потраченные 250 рублей с двумя часами жизни. Мне некуда спешить и неоткуда бежать. И никому на самом деле нет дела до коротких ногтей, будь они окрашены или нет. *** - Я очень хочу, чтобы ты выучилась на журналиста, - говорит бабушка, и я медленно киваю. Нет никакого смысла объяснять человеку старой формации, что в наши дни суть и смысл высшего образования практически упразднены. Особенно когда тебе уже двадцать пять, и за плечами их два. Высших. Полноценных. С квалификацией "специалист", а не эти новомодные "бакалавры-магистры", поступившие в ВУЗы по ЕГЭ, которое для олдфагов вроде меня просто новое неприличное слово из трех букв. Теперь поступление без ЕГЭ стало историей, но сами дипломы о высшем образовании пока еще по-прежнему нужны. Правда, с каждым годом все менее понятно, кому. Люди тратят годы на специальности, по которым не работают, а любой не имеющий нужной квалификации школьник может пописывать статейки и получать за это финансовое вознаграждение, не выходя из дома. Когда мой двоюродный брат поступал в институт, мы дружно советовали ему учиться на журналиста. Зачем, резонно возразил он, это я и так делаю, в смысле, работаю им последние полтора года. А начинал с обычного блога, посвященного моде, вычитанной и высмотренной на просторах всемирной паутины. Все мои доводы не возымели бы на бабушку существенного воздействия, даже скажи я честно, что после двух полученных образований мысль о третьем не вызывает ничего, кроме легкой тошноты и головокружения. Поэтому я просто соглашаюсь – как и всегда. Пусть ее греет мысль, что когда-нибудь я это сделаю. Точно сделаю - в одной из следующих жизней, не раньше. В конце концов, я ведь когда-то и правда хотела стать журналистом. А еще юристом, историком, геологом, певицей и космонавтом в глубоком детстве. Ничего общего с инженером мультимедийных технологий по кафедре телевидения и экономистом-менеджером по кафедре электронного бизнеса. Моя семья, состоящая сплошь из преподавателей, могла бы мной гордиться. Могла бы. *** Весь городок укутан снегом – мягким, рассыпчатым, искрящимся белым настом, отражающим свет даже в пасмурный день. Из-за этого кажется, что здесь значительно светлее, чем у нас, в болотах. Пожалуй, если бы не мощно развитая промышленность и сплошные комбинаты - нефтехимические, акриловые и бог знает, какие еще - республика Башкортостан была бы поистине райским местом. Хотя в этих памятниках человеческого гения, подчиняющих себе природу, тоже есть нечто величественное. Например, когда едешь мимо комбината по дороге в аэропорт. Огромная, чернеющая в белых снегах махина, огонь труб и печей, прорезающий зимнюю ночь и кажущийся вечным, и беспрестанно движущиеся высоко над головой вагонетки с чем-то жизненно важным, стоящим всего этого завораживающего - и почему-то вместе с тем пугающего - движения, которое с одной стороны заставляет замирать в благоговении, а с другой - скрещивать пальцы, чтобы оно не обрушилось нам на головы. Ни в данный момент, никогда, ни при нашей жизни, ни за ее пределами. Комбинат с его непрерывной работой ощущается не просто как вечный двигатель - как технократическое божество или как минимум огромный фентезийный Дракон, древний, существующий испокон веков Владыка, требующий покоя, уважения и подношений в виде драгоценнейших жертв. Человеческих или материальных - решать ему... Кажется, что он был здесь всегда, всегда и будет, но потом напоминаешь себе, что и ему, этому Комбинату-Владыке, и городу, выросшему вокруг него, еще нет и семидесяти лет, и он сильно моложе моей бабушки, аж на двадцать лет с хвостиком. Зимой в этом маленьком и юном городе на удивление хорошо. Легкая поземка в лицо заставляет щеки раскраснеться. От свежести сухого, не влажного и не промозглого воздуха немного кружится голова. А после прогулки очень приятно выпить горячего-горячего чаю. Только здесь я впервые в жизни начинаю понимать, за что мама так любит зиму. Такую не любить невозможно. Попробуй полюби другую – почти отсутствующую, с ежедневно скачущей из минуса в плюс температурой, обязательно с пробирающим до костей ветром и непременной слякотью, хлюпающим месивом из грязи, талого снега и вечной соли, разъедающей обувь. Я так и не научилась за все свои двадцать пять прожитых там лет. Не научилась по-настоящему любить восхитительно красивый город, давший жизнь мне, отцу, бабушке с его стороны и нескольким поколениям ее предков. Петр Первый научился, а я нет. Мне по этому поводу всегда немного стыдно, глубоко внутри. Особенно перед родственниками со стороны мамы, которые глубоко благоговеют перед моим болотом. *** Они втроем ушли в магазин, а я воспользовалась свободной минуткой, чтобы посвятить себя творчеству. Бессмысленному занятию, которое не приносит ни дохода, ни читателей. Занятию, не встречающему понимания в моей семье уже больше десяти лет, с тех пор, как я объявила о своем стремлении открыто - но я продолжаю, словно это имеет какое-то сакральное значение. Имеет, конечно. Для меня. Потому никуда и не девается. "Делай то, что не делать не можешь" - звучит в одном из моих любимых фильмов. Я примерно с 8го класса школы поняла, что есть только одна вещь, которую я не могу прекратить делать, что бы ни происходило, какие бы установки я себе ни давала, что бы ни втемяшилось мне в голову, какие бы наказания на меня ни наложили родители, учителя, социум или, что страшнее, я сама. Даже не играть на пианино и не петь, как выяснилось, я вполне способна. А вот не писать - нет. Не шли произведения, значит, стихи. Замолкала поэзия, значит, посты в социальных сетях. Пришло время уйти в тень и наступить на горло публичности - значит, заметки о повседневном, мысли вслух, в какой-нибудь блокнот, Evernote или заметки айфона. Недоступно и это - здравствуй, рукописный дневник, как в школе, когда меня лишали интернета и выдергивали шнур питания из компьютера в качестве воспитательных мер за плохое поведение или неподходящие оценки. Можно было отказаться практически от всего, но ни одна живая сила не могла заставить меня прекратить писать. Даже я сама. Поэтому я пишу и сейчас, как везде и всегда. Пишу, сидя одна дома в квартире моей тети в центре небольшого города, разросшегося вокруг нефтехимического комбината в республике Башкортостан, куда я приезжаю дай бог раз в несколько лет, а то и реже, чтобы навестить родных. Мама, тетя и бабушка возвращаются слишком рано, настойчиво звонят в домофон, почему-то не желая пользоваться своими ключами, которые точно взяли с собой, я помню. Открывается дверь. Они приносят с собой звуки, слагающиеся в эмоции прежде, чем в слова. Молча забираю тяжелый пакет с продуктами и несу на кухню - два шага от прихожей. Стараясь не растерять творческую мысль, возвращаюсь к компьютеру и пишу. Из кухни доносятся голоса. - Смотри-ка, а посуду не помыла, - замечает бабушка. - Никогда не моет, - с готовностью подхватывает мама. - Избалованная выросла. Ленивая, - говорит тетя, правда, с ласковыми, хоть и осуждающими, интонациями. - Да, ни помощи, ни желания помочь - ничего, - категорично резюмирует мама. - Ничего по дому не делает. Еще пять минут разговоров о моих исключительных достоинствах бытового толка, а потом они спохватываются, что я, скорее всего, слышу. Я слышу. Конечно, слышу. В голову лезут привычные аргументы - что вообще-то я мою посуду, но только в резиновых перчатках из-за аллергической кожи, а их здесь нет. Что я, между прочим, несмотря на это всего один лишь раз за время пребывания здесь не помыла свою чашку, а целую неделю исправно это делала. Делала, вопреки сухости рук, потому что я в гостях и уважаю место, где меня принимают. А у себя дома, между прочим, я не только мою пресловутую посуду, а еще готовлю и убираю, хотя, вообще говоря, это касается только меня и мужа - что там у нас дома... Так что я просто молчу, продолжая писать стихотворение зимним солнечным утром. На него наверняка не придет ни единого отклика, даже если опубликовать на лбу и маршировать так по родному болоту неделю. Если честно, на самом деле, я просто забыла о посуде. Как всегда. *** Родное болото, город, выстроенный посреди исторического ничего волей великого прорубателя окна в Европу, встречает меня серыми декабрьскими сумерками. Сознание, успевшее привыкнуть к ослепительному солнцу и свету за какую-то неделю в другом регионе, наивно ждет, что серый спектр рассеется, когда наступит утро. Пустые надежды. День дома, особенно зимой - всего лишь время, когда сумрак становится чуть-чуть прозрачнее. Иногда, в редкие шестьдесят официально выделенных мирозданием и наукой солнечных суток, беспорядочно разбросанных по году, происходит чудо. Однотонная, суровая и печальная "северная столица" вспыхивает разноцветными огнями, яркими, удивительными красками, от которых безо всякого преувеличения захватывает дух. Душа каждого жителя и гостя города мгновенно уносится ввысь - и дышит полной грудью, и даже сам воздух как будто уже не влажный, словно и на него подействовала удивительная магия солнечного света. - Все-таки тяжело у вас, без тепла и солнца, - качает головой моя подруга, жительница столицы, каждый раз, когда приезжает к нам в гости. Патриот, который, несмотря на все ворчание и внутренние противоречия во мне все-таки есть, в такие моменты обиженно сопит и возражает, что наш город идеально подходит людям с особым состоянием души, грустным романтикам и поэтичным философам. - И депрессивным меланхоликам вроде меня, - подвожу черту под тезисом. - Для моего мировосприятия здесь идеально.