— Ох, господи! Нет! Нет! Хрюша вцепился в плечо Ральфа. — Если Джек будет главным, будет одна охота и никакой не костер. И мы тут все перемрем… И вдруг Хрюша взвизгнул: — Ой, кто это тут еще? — Это я, Саймон. — Да уж. Молодцы, — сказал Ральф. — Три слепых мышонка. Нет, откажусь я. — Если ты откажешься, — перепугано зашептал Хрюша, — что же со мной-то будет? — А ничего. — Он меня ненавидит. За что — не знаю. Тебе-то что. Он тебя уважает. И потом, ты ж в случае чего и садануть можешь. — Ну да! А сам-то как с ним сейчас подрался! — У меня же был рог, — просто сказал Хрюша. — Я имел право говорить. Саймон шевельнулся во тьме: — Ты оставайся главным! — Ты бы уж помалкивал, крошка. Ты почему не мог сказать, что никакого зверя нет? — Я его боюсь, — шептал Хрюша. — И поэтому я его знаю как облупленного. Когда боишься кого, ты его ненавидишь и все думаешь про него и никак не выбросишь из головы. И даже уж поверишь, что он — ничего, а потом как посмотришь на него — и вроде астмы, аж дышать трудно. И знаешь чего, Ральф? Он ведь и тебя ненавидит. — Меня? А меня за что же? — Не знаю я. Ты на него за костер ругался. И потом ты у нас главный, а не он. — Он зато Джек Меридью! — Я болел много, лежал в постели и думал. Я насчет людей понимаю. И насчет себя понимаю. И насчет его. Тебя-то он не тронет. Но если ты ему мешать больше не будешь, он на того, кто рядом, накинется. На меня. — Правда, Ральф. Не ты, так Джек. Ты уж будь главным. — Конечно, сидим сложа руки, ждем чего-то, вот все у нас и разваливается. Дома всегда взрослые были. Простите, сэр; разрешите, мисс; и на все тебе ответят. Эх, сейчас бы!.. — Эх, была б тут моя тетя! — Или мой папа… Да теперь-то чего уж! — Надо, чтоб костер горел. Танец кончился, охотники шли уже к шалашам. — Взрослые, они все знают, — сказал Хрюша. — И они не боятся в темноте. Они бы вместе чай попивали и беседовали. И все бы решили. — Уж они бы остров не подпалили. У них бы не пропал тот… — Они бы корабль построили… Трое мальчиков стояли во тьме, безуспешно пытаясь определить признаки великолепия взрослой жизни. — Уж они бы не стали ругаться… — И очки бы мои не кокнули… — И про зверя бы не болтали… — Если б они могли нам хоть что-то прислать! — в отчаянии крикнул Ральф. — Хоть бы что-нибудь взрослое… хоть сигнал бы подали… Вдруг из тьмы вырвался вой, так что они прижались друг к другу и замерли. Вой взвивался, истончался, странный, немыслимый, и перешел в невнятное бормотанье. Персиваль Уимз Медисон, из дома священника в Хакете Сент-Энтони, лежа в высокой траве, вновь проходил через перипетии, против которых бессильна даже магия вызубренного адреса. Глава шестая. Зверь сходит с неба Дневной свет кончился, остались одни звезды. Когда выяснился источник призрачных звуков и Персиваль наконец затих, Ральф и Саймон неловко подняли его и поволокли к шалашу. Хрюша не отставал от них ни на шаг, несмотря на отважные речи, и трое старших разом нырнули в соседний шалаш. Шумно шурша шершавой листвой, долго смотрели на черный в звездную искорку выход к лагуне. В других шалашах то и дело вскрикивали малыши, раз даже кто-то большой заговорил в темноте. Потом и они уснули. Лунный серп всплыл над горизонтом, такой маленький, что, даже вися над самой водой, почти не бросал в нее дорожки. Но вот в небе зажглись иные огни, они метались, мигали, гасли, а до земли отзвуки боя в десятимильной высоте не доходили и слабеньким треском. Но взрослые все же послали детям сигнал, хотя те уже спали и его не заметили. Вспышка раскроила небо огненной спиралью, и тотчас снова стемнело и вызвездило. В звездной тьме над островом кляксой проступила фигурка, она полетела вниз, бессильно мотаясь под парашютом. Переменные ветры разных высот как хотели болтали, трепали и швыряли фигурку. Потом, в трех милях от земли, ровный ветер проволок ее по нисходящей кривой по всему небу и перетащил через риф и лагуну к горе. Фигурка повалилась, уткнулась в синие цветы на склоне, но и сюда задувал ветер, парашют захлопал, застучал, вздулся. Тело скользнуло вверх по горе, бесчувственно загребая ногами. Ярд за ярдом, рывок за рывком, ветер тащил его по синим цветам, по камням и скалам и наконец швырнул на вершину, среди розовых глыб. Тут порывом ветра спутало и зацепило стропы; и тело, укрепленное их сплетеньем, село, уткнувшись шлемом в колени. Ветер налетал, стропы натягивались иногда так, что грудь выпрямлялась, вскидывалась голова, и тень будто всматривалась за скалы. И как только ветер стихал, слабели стропы, и тень снова роняла голову между колен. Ночь сияла, по небу брели звезды, тень сидела на горе и кланялась, и выпрямлялась, и кланялась. В предрассветной тьме склон недалеко от вершины огласился шумами. Двое мальчиков выкатились из вороха сухой листвы, две смутных тени переговаривались заспанными голосами. Это были близнецы, дежурившие у костра. Теоретически им полагалось спать по очереди. Но они не умели ничего делать врозь. А раз бодрствовать всю ночь было немыслимо, оба улеглись спать. И теперь, привычно ступая, позевывая и протирая глаза, оба двигались к оставшемуся от сигнального костра пеплу. Подойдя, они сразу перестали зевать, и один бросился за листвой и хворостом. Другой опустился на корточки. — Погас вроде. Он покопался в золе подоспевшими веточками. — Хотя нет. Он припал губами к самому пеплу и легонько подул, и во тьме обозначилось его лицо, подсвеченное снизу красным. На секунду он перестал дуть. — Сэм, нам надо… - …гнилушку. Эрик снова стал дуть, пока в золе не зажглось пятнышко. Сэм сунул в жар гнилушку, потом ветку. Жар раздулся, ветка занялась. Сэм подложил еще веток. — Много не клади, — сказал Эрик, — ты погоди подбрасывать. — Давай погреемся. — Тогда надо еще дров натаскать. — Холодно… — Ага… — И вообще… — Темно. Да уж. Эрик, не вставая с корточек, смотрел, как Сэм складывает костер. Он поставил сухие прутья шалашиком, и вот заполыхал защищенный от ветра огонь. — Еще бы чуть-чуть, и… — Ух, он бы… — Раскипятился. — Ага. Несколько секунд близнецы молча смотрели в костер. Потом Эрик хмыкнул. — А он жутко тогда кипел, да? — Тогда, из-за… — Костра и свиньи. — Хорошо еще Джеку попало. Не нам. — Ага. А помнишь в школе Вспыха-Психа?