Указав пальцем на лестницу, Аннин ученик прерывает это не в меру затянувшееся трепетание. Участковый спохватывается и устремляется вниз. Последней в пролете лестницы исчезает сизая полицейская фуражка. Проводив ее глазами, старший обращается к Анне: – Вспомнили меня? Анна кивает неуверенно: как бы то ни было, ей не хочется обижать человека, тем более своего ученика. – А я ведь, Анна Петровна, к вам не просто так, а по делу. Скажу откровенно, щекотливому. Нет-нет, уверяю вас, страшного ничего не случилось. По крайней мере, пока. Вопреки его словам, Анна, разумеется, встревожена. Однако не настолько, чтобы лишиться дара речи. – А в чем, собственно?.. – Она вопрошает строгим голосом, одновременно жалея, что не помнит его имени. В воспитательном процессе имя ученика играет существенную роль: подчеркивает личную ответственность за происходящее, которую надо прививать сызмала, что называется, с младых ногтей; с другой стороны, вносит нотку доверительности – что также немаловажно. – История длинная, – ее безымянный ученик вздыхает и тупит глаза. – Но если в двух словах, коротко… – он понижает голос, тем самым подчеркивая, что информация, коей он собирается поделиться, носит строго конфиденциальный характер. То, что он сейчас скажет, не предназначено для чужих ушей. Ученик, доверившийся учителю, может быть спокоен: все останется между ними – учителем и учеником. – Дело в том… Анна слушает (сейчас она – само внимание) – и слышит тихие шаги. Кто-то, кого она еще не видит, спускается с верхнего этажа. Сперва в поле ее зрения возникают грязные, все в пятнах, кроссовки. За кроссовками – джинсы, тоже заляпанные, но, главное – не подшитые, а обрезанные: она явственно видит бахрому, которой заканчиваются обе штанины. Потом появляются руки – снизу, откуда Анна смотрит, эти руки кажутся слишком длинными. В одной, той, что ближе к стенке, покачивается мусорный мешок. Анна наконец узнает парня, того самого, на которого грешила, волнуясь за сына. Он подходит к мусоропроводу. Откидывает верхнюю крышку, но вместо того, чтобы побыстрее кинуть туда мешок и захлопнуть, смотрит вниз, в черное жерло шахты. Интересно, что он там высматривает. Да и что можно высмотреть во тьме мусоропровода. Кроме разве что крыс. Нынче, Анна думает, крысы стали хитрые. В дневное время не шуруют… Взрослый ученик хмурится. Анна его прекрасно понимает: в присутствии постороннего с доверительным разговором придется подождать. Искоса поглядывая на парня, она сердится: «Да что ж такое! Стоит – и стоит. Прирос!» – Может быть… – бывший ученик спрашивает робко, – вы позволите мне войти? Анна укоряет себя: как же она раньше не догадалась! Освобождая ему дорогу, она делает широкий жест, означающий учительское, почти материнское радушие. Прежде чем войти в квартиру, он бросает косой взгляд на постороннего; делает шаг и останавливается в дверях, вернее, между дверей: внешней, обитой новым светло-коричневым дерматином, и внутренней, крашенной белой эмалью, – во времена, когда эту дверь сюда навешивали, лакокрасочное покрытие было кипенно-белым; тронутое временем, оно отдает заметной желтизной. – Должен вам сказать, дорогая Анна Петровна, вы прекрасно, замечательно выглядите, – бывший ученик говорит громко; от его мимолетной хмурости не осталось и следа. – Годы вас не берут! О моей маме, увы, такого не скажешь. – Он разводит руками, сколько позволяет пространство, где он сейчас пребывает (справа – глухая стена; слева – деревянные навесные полки, заставленные пыльными банками с вареньем, которое Анна варит и закручивает на зиму. Долгую, ленинградскую – антипод короткого ленинградского лета: не успеешь оглянуться, снова зима). – Вы помните мою маму? – Он смотрит взыскующе. Анна рассеянно кивает. Ее мысли заняты тем, как бы половчее протиснуться и запереть дерматиновую дверь. Тем самым оставить с носом навязчивого парня: явился невесть откуда, живет без году неделя – возомнил себя… кем он себя возомнил? – Любопытный у вас сосед, – бывший ученик хмурится, будто помечает что-то для себя. Анна снова кивает. На этот раз с готовностью. Странный парень, одетый в бахромчатые джинсы, смотрит на нее с горестным сожалением – будто знает нечто такое, что невозможно объяснить… Бросив на него сердитый взгляд, Анна закрывает дверь. – Мы, – бывший ученик смотрит на телефонную жабу, – мы, Анна Петровна, люди не чужие. Потому скажу прямо: речь о вашем сыне… Все дальнейшее Анна слышит как в тумане. Про какой-то портал, где Павлик размещает какие-то ролики (ей представляется магазинная витрина – ее сын раскладывает спортивные товары), мягко говоря, странные, а если прямо – издевательские, глумится над Великой Победой, которую наши деды и прадеды одержали, сражаясь с фашизмом. Глядя на нее укоризненно, он добавляет: – Не на жизнь, а на смерть. – На смерть? Да-да, на смерть… Я не понимаю. – Анна складывает на груди руки. – Моя мама… – Вот именно. Ваша мама. Кстати, примите мои искренние, глубочайшие сожаления в связи с постигшей вас тяжелой утратой. – Принося слова соболезнования, он стрижет глазами по стенам, словно ищет следы невосполнимой утраты. Забыв поблагодарить, Анна продолжает растерянно: – Моя мама блокадница. Павлик интересовался историей. – Вот именно! Запишет бабушкин рассказ и выложит. Между нами говоря, обхохочешься. – Ученик крутит головой восхищенно. – Талантливый шельмец! Анна берет наконец себя в руки: – Нет. Все равно не понимаю. В чем же издевательство? – Если позволите, я вам покажу. Но для этого… – ученик сгоняет с губ гримасу восхищения, – нужен доступ к его компьютеру. С вашего разрешения, я разуюсь… – Он делает неприметное движение, будто собирается нагнуться. – Нет-нет, не надо разуваться! – Анна отчего-то пугается. Ученик выпрямляет спину, зачем-то отряхивает руки. – Да, вот еще. – Он смотрит ей в глаза: – Ваш сын что-нибудь говорил про Крым? – Про Крым… – Анна добросовестно вспоминает, но не может вспомнить. – Ну да бог с ним, с Крымом! Крым вернулся в родную гавань. – Пропустив ее вперед, он заходит в комнату и бегло осматривается. – Чего не скажешь о вашем Павлике. Ваш сын… Разумеется, я говорю образно, дрейфует прямо в противоположную сторону. Скажу прямо. Ваш мальчик запутался. С молодыми это случается. Да вы и сами лучше моего знаете! В наступившей тишине Анна слышит стук своего сердца. Материнское сердце не обмануло. Ее сын, ее мальчик… Да-да, она думает, конечно, запутался, попал под влияние. Она, ответственная мать, даже знает чье – странного парня, который явился невесть откуда. Можно сказать, свалился им на голову. Нет, она не против новоселов, тем более ленинградцев, улучшающих свои жилищные условия. Но этот… Явно из чужих: узкий длинный нос с заметной горбинкой; острый – на ее взгляд, слишком острый – подбородок… Из глубины памяти всплывает Зинаида Васильевна, химичка, смотрит на Анну, шевелит бледными, полупрозрачными губами: «Для некоторых где тепло, там и Родина…» Аннин ученик усмехается. Словно прочел ее мысли. Это неприятно – мало ли, что придет в голову учителю! Бывает и такое, чем не стоит делиться с учениками. На то и учитель, чтобы стоять на страже молодых неокрепших душ. – Надеюсь, Анна Петровна, вы разбираетесь в компьютерах? Совсем не разбираетесь? В таком случае… придется сделать так. Я… вернее, вы. Отдаете мне компьютер. Ненадолго, на пару дней. Я вычищаю из него лишнее. Образно говоря, все, что может бросить тень. – А… разве так можно? – Конечно, можно. Отчего же нельзя! Нажимаешь на кнопочку. – Он заглядывает под стол, протягивает руку. Серый металлический ящик отвечает слабым жужжанием: ни дать ни взять муха, если зажать ее в кулак. – И – вуаля! – Так просто? – Анна удивляется: всех дел – нажать на кнопку. – Значит… – она спрашивает с робкой надеждой, – можно сейчас? – В принципе, можно и сейчас. Хотя… Окей, давайте попробуем. Как говорится, попытка не пытка. – Он заворачивает рукава рубашки, энергично потирает руки. Стоя за плечом своего взрослого ученика, Анна ждет, когда все плохое, опасное, исчезнет. Ее мальчик возвратится на прямую дорогу, с которой если и сошел, то, уж конечно, не намеренно, а случайно. Оступился. Совершил необдуманный поступок. Сейчас, когда судьба Павлика в надежных руках, Анна невольно любуется ловкостью, с какой эти опытные, умелые руки бегают по клавишам, извлекая какие-то картинки, по большей части военные: пулеметы, ружья, пистолеты – в этом она совсем не разбирается, – впрочем, на то и мальчишки. Не в куклы же им играть! – Видит бог, не хочется вас пугать. – Ученик отвлекается от поисков. – Но боюсь, поверхностной чисткой не обойдешься. Всё намного серьезнее. Вот, взгляните сами… Анна смотрит на экран, где вспыхивают и гаснут какие-то схемы, похожие на вкладки из школьного учебника истории: разноцветные стрелки – направления главных ударов, которыми обмениваются «наши» и «фашисты». Но какое отношение это имеет к Павлику? – Вашему сыну грозит нехорошая статья. Дело, Анна Петровна, пахнет терроризмом. Анна втягивает ноздрями воздух, пытаясь уловить посторонний запах. Может быть, ее ученик шутит? Но нет. Он сама серьезность. – Подготовка к совершению теракта. Налицо косвенные признаки. Все зависит от того, в чьи руки попадет… Ради вас, – он смотрит ей в глаза, – я готов пойти на нарушение. В ее учительской судьбе это слово сыграло благотворную роль. Вся ее профессиональная жизнь началась с прямого нарушения Трудового кодекса. Анна чувствует прилив веры и надежды. Словно прямо сейчас получила неоспоримое доказательство того, что жизнь в конечном счете справедлива. Основание этого доказательства покоится на монолитном камне лучшей в мире педагогики. – Надеюсь, мы друг друга поняли. Анна кивает. Ловкие пальцы бывшего ученика и будущего спасителя шарят в ящиках стола. Ей стыдно за ужасный беспорядок, который сын развел у себя в ящиках, где всё вперемешку: обрывки бумаги, канцелярские скрепки, половинки сломанных ножниц, разноцветные палочки, кажется, их называют «флешки»… – Так. – Ученик выдергивает из гнезд спутанные шнуры. Осматривает поверхности. – Вроде бы всё… Подхватив металлический ящик, направляется к двери. Анна идет следом. Сейчас, когда первые страхи улеглись, она чувствует некоторое смущение: ученик пришел к своей учительнице – неловко отпускать его без чая. Во всяком случае, надо предложить. – С вареньем? С вишневым. Или с крыжовенным. Как же я люблю домашнее варенье! Обязательно. – Он широко улыбается. – В следующий раз. – Ну что ж, – Анна слегка разочарована. – В следующий так в следующий… – Через неделю… через неделю. Какой у нас день? – беззвучно шевеля губами, ученик считает дни. – Заодно представлю отчет о проделанной работе. Надеюсь, к понедельнику ваше варенье не прокиснет? – Он прижимает металлический ящик к мускулистой груди. – Не беспокойся. – Анна мельком оглядывает полки, заставленные стеклянными банками. – Оно стерилизованное. Посидим. По-домашнему, на кухне. Расскажешь о своей жизни…