– Ой, оставьте их в покое! – Замахала руками Ася. – Лучше откройте вино, они сразу повеселеют… Друзья окончательно разъехались утром второго января. Надя попыталась начать уборку, но потом села на диван и включила телефон. От Лялина пришло СМС: «Прости, если я тебя обидел. Пожалуйста, ответь, я волнуюсь». Надя не ответила. Когда стемнело, она оделась и вышла из дома. На Тверском бульваре гуляли радостные прохожие, москвичи начали приходить в себя после празднования и выходить на улицу. Надя не замечала смех и красочные огоньки вокруг. Она думала о том, чтобы перезвонить, но не могла придумать, что сказать. В какой-то момент она поймала себя на том, что ищет на бульваре его, всматриваясь в силуэты людей, чем-то похожих издалека на Повелителя. Напротив Литературного института она остановилась. Окна не горели, и только Герцен, на которого кто-то надел черный шарф, все так же вглядывался вдаль, освященный фонарным светом. Надя побрела дальше, возле памятника Есенину она свернула и перешла на другую сторону, чтобы дойти до Патриарших. На льду пруда, несмотря на запретительные ленты, гуляли люди, на лавочках продолжала отмечать молодежь, за освещенными стеклами кафе сидели влюбленные пары. «Почему он не захотел встречать Новый год со мной? – продолжала думать Надя. – Как будто он от меня отказывается. Если мы не можем пойти куда-то вместе, зачем вообще все это…» Мысли вертелись по кругу, словно поезд, обреченный ходить одним и тем же маршрутом по закольцованным рельсам. Надя почувствовала, что замерзла, и вернулась на бульвар. Теперь она отчаянно высматривала его в толпе. Понимая, что Повелитель не может сейчас встретиться ей на одной из расчищенных аллей Тверского бульвара, все равно продолжала искать его. Лялина не было. Окончательно замерзнув, она спустилась в метро. Когда подъехал поезд и двери открылись, Надя подумала, что начинает сходить с ума – ей показалось, что телефон звонит, а главное, она точно знает – это он. Видимо, она слишком много думала о Повелителе, и теперь ей мерещится то, чего нет. Однако звонок шел на самом деле. – Ты где? – спросил голос Лялина, показавшийся ей странным. – В объятиях юных поэтов? – Я в метро, на Тверской. Что ты глупости говоришь? Погоди, я отойду, мне не слышно. – А я иду по Садовому. Давай встретимся возле Маяковского, ты когда там будешь? – Через пять минут, тут одна станция, – она обрадованно побежала на другую сторону платформы, еще до конца не веря, что он сейчас где-то поблизости. Надя стояла возле памятника Маяковскому, и чтобы справиться с подступившим волнением, рассматривала украшения на высокой елке, установленной на Триумфальной площади. Она пыталась вспомнить слово из стихотворения «Мама, мама, ваш сын… – дальше она забыла. – Болен». «Безнадежно? – думала она. – Нет, вроде, не безнадежно. Неизбежно? Да нет, при чем здесь неизбежно…» Почувствовав на себе чей-то взгляд, она повернулась и увидела Лялина. Он был без шапки и в осенней расстегнутой куртке. – Я запил. У меня с собой нет денег. И я хочу в туалет, – медленно, тщательно выговаривая каждое слово, произнес он. – Что значит запил, почему?! – Ну ты же решила меня покинуть… – Конечно, нет! Пойдем сядем где-нибудь, – она взяла его за руку и повела за собой. Как назло, все ближайшие заведения были заполнены. Им пришлось перейти на Садово-Триумфальную улицу, там они зашли в кафе «Тренто». – У тебя деньги есть? Тут недешево, потому и нет никого. Я тебе потом возмещу. – Есть. – Ты себе закажи что-нибудь. Сто грамм «Белой березы», – сказал Лялин подошедшему официанту. – Это же водка! – закричала Надя, вырывая у него из рук меню. – Не несите! – Несите. – повторил Лялин. – Нет, не несите! У мальчика-официанта вид становился все растеряннее. – Несите, несите, – ободряюще кивнул ему Лялин. – Ну зачем тебе еще сто грамм? – вздохнула Надя, когда официант ушел. – А вот ты говоришь мне «пошел вон» и потом не отвечаешь… – Вовсе не говорю я так! – А все равно обидно. – А мне тоже обидно! Это, кстати, ты мне сказал уходить! – А чего ты меня променяла на своих поэтов? – Андрей, они просто мои друзья! Ты у меня единственный! Официант поставил на стол маленький графинчик с водкой и две стопки. – Нам надо быть вместе, надо держаться друг за друга, – продолжил Лялин. – Ты когда ушла, даже не обернулась, я из окна смотрел. И потом не отвечала. И мне так плохо стало, невыносимо от этой безысходности. И я выпил. А потом еще. Давай придумаем сигнал, когда, как бы мы ни разругались, второй все равно выходит на связь? – Мне плохо, позвони? Если бы ты мне так написал, я бы ответила. – Может, просто SOS? – Подходит. Лялин протянул ей руку, и Надя ответила. – А помнишь, мы так познакомились? Когда я еще опоздала. Ты тоже дал мне руку. – Помню. Я просто не люблю шумных компаний, дело вовсе не в том, что там будут твои друзья! – Да? А я подумала, ты не хочешь, чтобы нас видели вместе. – Вовсе нет! Но не целоваться же нам во время семинара, верно? – Ну да… – А эти шумные отмечания меня раздражают, ну я же живой, мне тоже не хочется через себя переступать. И ты еще сказала, что туда больше хочешь, чем ко мне… Он протянул руку и стряхнул крошку с ее губ. Наде показалось, в этом было столько любви к ней, сколько она никогда не встречала. Она вообще не знала, что ее может быть так много. – Мне было так ужасно без тебя, – сказала она. – Я даже забыла пароль к ноутбуку. Подсказка для пароля: счастье. И нет никакого счастья, думала я, набирая «Андрей Лялин». Потом наши годы рождения. Тверской бульвар. Литинститут. Кафедра мастерства. И все было не то. И вдруг я вспомнила: ноябрь 2005. Ты целуешь меня в плечо, а потом… Не знаю, как у тебя, для меня это было счастье. – Я люблю тебя, – ответил он. – Представляешь, в новогоднюю ночь приснился сон: у меня остановилось сердце. Я хожу, все делаю, просто сердце не слышно. Я тебе говорю – смотри, у меня сердце не ходит. Ты спрашиваешь, как так не ходит, послушала, что-то с ним поделала, понажимала, и оно опять заработало… – Надо же! Знаешь, я никогда не пила такой вкусной водки, – Надя поставила на стол пустую стопку, – как будто она даже сладкая. Рядом с тобой мир становится другим… – А как ты вообще здесь оказалась? – Я искала тебя на бульваре. И я нашла тебя. Запомни: я всегда буду искать тебя на бульваре. Запомнишь? Повтори. – Запомню. Я всегда буду искать тебя на бульваре. Они вышли на морозную улицу, и Лялин потянул ее за руку за угол, в арку, и там целовал Надю в губы, лоб и щеки. Домой к нему они ехали на машине. За окном автомобиля текла Москва, темная высоко в небе, и светлая здесь – возле земли. Все ощущения исчезли, осталась лишь легкая ткань любовного счастья, укрывающая этот мир, словно бинты. Счастье, от которого ломило сердце, и тело становилось упругим и легким, будто бы оно жило своей отдельной жизнью. Слова путались и теряли смысл, из всех букв остались только эти: люблю. Счастье, терпкое как рябина, густое как морской воздух, легкое как тополиный пух. Счастье, от которого Надя задыхалась, теряла дар речи и становилась бессмертной. Счастье, от которого весь мир свернулся и лег у ее ног, словно верный пес. Их общее счастье. 19. В Париж! В Париж! После примирения Надя и Лялин гуляли по снежным улицам, заходили во дворы, переулки, подолгу сидели в маленьких кафе, не разжимая рук, словно не в силах разъединиться хоть на мгновение. Если бы не сессия, Надя бы так и осталась в доме Лялина. У нее даже появилась своя полка в шкафу, а на полочке в ванной становилось тесно из-за ее кремов, шампуней и прочей косметики. Как и положено влюбленным, они изучали и узнавали друг друга. Надя выяснила, что Андрей Мстиславович был дважды женат – первый брак еле-еле дотянул до года, второй распался через десять лет. – А почему вы расходились? – поинтересовалась она. – Девушки не выдерживали… – развел руками Лялин. Надю поразила эта неловкая беспомощная фраза и особенно слово «девушки». Разве жен называют девушками? Да и что такого можно рядом с ним «выносить»? «Дуры какие-то», – решила она. От второго брака у Лялина была дочь, она с матерью жила в Петербурге. Домой Надя привезла красную бархатную коробочку – его новогодний подарок. Внутри лежал браслет – изящная серебряная змейка с сапфировыми глазками. Надя сразу в него влюбилась. Она надела браслет на экзамен по истории русской литературы, да и вообще носила подарок почти каждый день, и даже дома, соскучившись, доставала из коробки и подходила к зеркалу, любуясь рукой, обвитой серебристым кольцом. Глядя на эту змейку, она вспоминала сказки Бажова – синюю книгу, подаренную в школе на окончание начальных классов. Хозяйка Медной горы, Огневушка-Поскакушка – в ярких образах тех сказочных женщин, возможно, она уже тогда угадывала великую силу страсти. Еще непонятную для ребенка, но зреющую внутри, словно яйцо мифической птицы, из которого через несколько лет взмоет в небо стихия чудовищной силы и красоты, заполнив и затмив весь мир своим пылающим оперением. Лялину Надя подарила серебряный гребешок, на ручке с одной стороны был выгравирован Покровский собор, с другой – Спасская башня Московского Кремля. – Для твоих кудрей, – сказала она ему. – Все не могу забыть, как впервые потрогала твои волосы. Будешь расчесываться, как будто я тебя глажу… Сессия пролетела быстро, и впервые во время каникул Надя не скучала по семинарам – зачем, ведь мастер и так почти каждый день с ней. Накануне первого семинара в новом семестре Лялин позвонил Наде. В телефонной трубке слышались звуки рояля. «Что за ласковая мелодия?» – спросила она. «Это Моцарт». Лялин предложил встретиться до начала занятия, чтобы купить путевку в Париж – ехать решили в конце марта. Надя согласилась и попыталась представить Повелителя прямо сейчас: в комнате, полной света, город заглядывает в большое светлое окно, он сидит за столом, прижимая телефон к уху, чуть наклонив голову… Надя и Лялин вышли из метро и, вынырнув из арки на Рождественке, свернули направо. Здесь, возле МАРХИ, на стене светло-голубого дома Лялин показал ей своего первого маскарона – крылатую летучую мышь. – А вот там, в церкви была студия рисунка. Он махнул рукой в сторону золотого купола. – И что вы там делали, просто рисовали, или какие-то задания были? – Сейчас расскажу. Именно здесь, прости Господи, я первый раз в жизни увидел голую женщину. – Что ты увидел? – остановилась Надя. – Да не может быть! – А вот слушай.