– А как же! Послевкусие счастья! Регистрация началась вовремя, и попав в дьюти-фри, они какое-то время побродили по магазинчикам вместе, потом разошлись. Надя оставила Лялина в винном отделе, а сама занялась изучением парфюмерных полок. Ей хотелось выбрать духи – как можно улететь из Франции без духов? Она переходила от одного стеллажа к другому, пробуя разные запахи, пока не оказалась перед отделом Chanel. И тут Надя вспомнила, как она, еще называющая Повелителя Андреем Мстиславовичем, пытаясь совладать со страстным наваждением, зашла в торговый центр, где не должно было быть даже намека на книги и литературу, и ничто не напоминало о мастере. И именно там она взяла с полки первый попавшийся флакончик, оказавшийся парфюмом ее учителя. И тогда же она впервые понюхала Chanel № 5. Запах показался ей странным. Он как будто отталкивал, но не отпускал. С тех пор, проходя мимо, Надя всегда подходила к этим духам, пробовала на запястье, так и не понимая, нравятся ей они или нет. И сейчас осознала – это были ее духи. Головокружительная страсть с первой капли. Объятия, которых она страшилась, упоение миром и восторг на краю вселенной. Жизнь, бегущая сквозь пальцы, словно вода, без которой Нади больше не существует. Свет, наполнивший собой все вокруг. Неизбежность грядущего и непоправимый рай произошедшего. Абсолют счастья в простом прямоугольном флаконе, капли чистой страсти, летящие в воздухе… Надя поискала в магазинной толпе серый плащ Лялина. Пройдя немного вперед, она помахала рукой и подошла к нему. – Ну что, нашла себе что-нибудь хорошее? Я тут купил кучу бутылок, в Москве будем пить. – Лялин показал Наде три больших пакета. – Нашла. Идем со мной! Они подошли к стеллажам с надписью Chanel. – Вот эти, – она показала на заветный флакончик. – Номер пять! А понюхать не хочешь? – Я знаю запах. Но давай попробуем, вдруг тебе не понравится? – Мне на тебе все нравится! – заверил Лялин. Когда Надя убирала пакетик с духами в сумочку, объявили посадку на их рейс. В самолете она положила голову Повелителю на плечо и закрыла глаза. Она вспоминала Париж. Улицы, дома, мосты и парки, лавочки, каменный берег реки… – Мы забыли! – крикнула она, резко подняв голову. – Что забыли? Где? – заволновался Лялин. – Мы не выпили вина на берегу Сены! Я хочу сидеть на камнях возле воды и пить с тобой вино… – А… Ну ты меня даже напугала. Мы выпьем. Я обещаю. Они прилетели в пятницу, а в воскресенье Надя собрала всех у себя – отметить ее поездку. Анохина и Ветров приехали вместе. Пока Надя наслаждалась Парижем, в жизни Марины случился грандиозный поворот: Миша ушел из дома, и они с ним теперь жили вместе в маленькой квартирке возле метро «Новогиреево». И еще она наконец-то ушла с работы – Ветров давно ее уговаривал оставить ночные дежурства в книжном, но Марина не решалась положиться на него полностью. Об этом подруга рассказывала ей по телефону почти два часа. Она говорила про дом, которого у нее никогда не было, про жареную камбалу, которую никто не умеет готовить так, как Миша, про их книги, которые теперь стали общими, и она расставляла их в старом деревянном шкафу. Про то, как они мыли окна, и какой-то новый свет наполнял старенькую квартирку, прекрасней которой она ничего не видела. Про кровать, развалившуюся в первую ночь и которую потом пришлось выбросить. Что пока нет денег на новую, и они спят на полу, будто кочевники. «Кочевники, поселившиеся в пятиэтажке, – смеялась она. – Ты себе это представляешь? Мы даже новоселье не праздновали, у нас нет элементарного – посуды, стульев, стол крошечный. Теперь еще и кровати нет. Зато есть наша библиотека…» Марина была совершенно счастлива. А вот Дон приехал один: Ангелина уехала к родителям, как всегда, на что-то обидевшись. Сегодня его послания к жене начинались так: Пожеланье Вам сугубо личное — Берегите мышцы ягодичные. Дальше, как сказал Поль, «автор слишком увлекся любимой темой», и следующий стих получился таким: Лужи солнечно искрятся. Звон капели. Щебет птах. Я хотел бы затеряться В Ваших ягодных местах. Третье стихотворение всех насмешило, и его единогласно признали лучшим: Был сон о ней, мне предназначенной. Теперь, желанием томим, Лежу. Хоть груши околачивай Бессонным либидо моим! А Наде больше всего понравилось стихотворение про ноутбук, смешное и нежное: Это худшая из мук — Разлучение двоих. Мне б лежать, как ноутбук, На коленочках твоих… Однако, когда Ангелина прислала СМС о том, что вернется сегодня, хоть и очень поздно, Дон тут же обрел радостное расположение духа и с удовольствием приступил к распитию бутылки абсента, привезенной из Парижа. Оказалось, никто из Надиных друзей не знает про французский способ подачи напитка, все хотели непременно поджечь сахар. Она не возражала, и через некоторое время комната наполнилась запахом дыма и жженого сахара. Кроме абсента, Надя поставила на стол бутылку «Сюза». – Вот это попробуйте. Он горький, но с послевкусием золы и персиков, – добавила она. – Зола и персики? Ну-ну! А расскажи нам, – попросил захмелевший Вадим, – как вы с Андреем Мстиславовичем съездили в Париж? Чем вы там без нас занимались? – Они там исследовали творчество французских поэтов-символистов, тебе не понять, – сказала Ася. – Да, Надя? – Я, мы… Съездили очень хорошо, – медленно произнесла она, чувствуя, как губы будто бы против воли разъезжаются в счастливой улыбке. Надя рассказала про Родена, Нотр-Дам, музей Орсе и Сент-Женевьев-де-Буа. Про многолюдные и пустынные улицы, про бар L’eau heureuse и фонтан для абсента. Про уток, живущих в Сене, и облака, плывущие по реке. – А чего он сегодня не пришел? – продолжил Вадим. – Вадь, чего привязался? Соскучился по Лялину? Во вторник увидишь, – Марина приподнялась из Мишиных объятий, – достал уже с дурацкими вопросами! – А ничего они не дурацкие! Вот вы, влюбленные, вместе, а Надя одна. А почему? Все замолчали и посмотрели на Надю. – У него дела, – ответила она и перестала улыбаться. На самом деле Лялин сказал, что устал и хочет немного поработать. Ну и что он не любитель тусовок и Надя это знает. И ей опять показалось, что эти слова – неправда. – Да, Вадь, чего ты, правда? – поддержал Марину Ветров. – У тебя семинар послезавтра, а ты как маленький: где Лялин, где Лялин… – Просто я соскучился по Наде, – вздохнул Вадим. – Ладно, прости дурака. И дайте мне этот, как там его, с золой и персиками… – Он потянулся к высокой бутылке. – Между прочим, бутылку «Сюза» написал Пикассо, – вспомнила Надя, – есть у него такой натюрморт. – А у Ван Гога есть натюрморт с абсентом… – оживился Поль. В два часа ночи Надя почувствовала, что ужасно хочет спать. Она заснула в кресле, положив голову на мягкий подлокотник, и голоса друзей ей не мешали. Уже на самой границе между сном и реальностью Надя подумала, что нужно будет обязательно убедить Повелителя отметить что-нибудь вместе с ними. Во сне он подарил ей духи Шанель размером с бутылку из-под шампанского. Она взяла огромный тяжелый флакон и сказала, что это слишком много. «На всю жизнь!» – ответил Повелитель. Они пришли на берег Сены и сели на камни. Надя открыла флакон и начала брызгать духи на воду. «Послевкусие поцелуя…» – засмеялся он. По реке плыли утки и облака. 24. В маленькой кровати Защиту дипломов в Литературном институте можно было бы сравнить с обсуждением, только в роли оппонентов выступали не студенты, а преподаватели, и по итогам дипломной работе ставилась оценка. Как и семинары, защиты проходили открыто. Однокурсники, а иногда и преподаватели приходили поддержать защищающегося. Надя была на защите Барсукова – Толя защитился с отличием. Его дипломная работа называлась «Отель архитектора» – эту повесть Толик потом собирался переделать в роман. Во время своего выступления Барсуков долго и пространно рассуждал о судьбе писателя, больше рассказывая о самом себе, начиная с раннего детства. Он поведал комиссии, как в детском саду полюбил складывать слова из кубиков с буквами, что все хвалили его школьные сочинения, и прочие малоинтересные факты личной биографии. Впрочем, рецензенты отнеслись к его работе благосклонно, отметив большой потенциал, нестандартное мышление и цепкую наблюдательность. О недостатках говорили мало, лишь Овсянникова нежно пожурила Барсукова за пристрастие к избыточному усложнению характеров героев. У остальных дипломы получили оценку «хорошо». В тот же день защитился Ильин. И его защита чуть не закончилась скандалом: в ответ на критику он начал яростно спорить с рецензентами, доказывая, что те неверно поняли его стихи, и лишь когда Лялин пригрозил вывести его за дверь и закончить защиту без него, Вадим затих. Возможно, его чрезмерное возбуждение объяснялось тем, что в тот же день защищалась Вера с семинара Борисова – та самая, которая променяла его на драматурга-четверокурсника. И сейчас она сидела неподалеку, чуть ли не в обнимку с новым избранником. И конечно, Вадим, в свое время посвятивший своей нежной музе более двадцати стихотворений, не мог отнестись спокойно к такому удару судьбы. Но даже если бы он не вступил в спор с рецензентами, защита диплома Ильина, чьи подборки вызывали ожесточенные дебаты на каждом обсуждении, не могла пройти ровно. Особенно стихи Вадима не понравились Овсянниковой – о строчке «Гаер, кувыркаясь, своим рискует задом» – Елена Васильевна долго говорила, что это пошло и неприлично. Но Лялин ответил: «Было время, когда шуты, кувыркаясь, могли упасть и удариться. Я понял это как возможность травмы. А что подумали вы?» Овсянникова, поджав губы, парировала: «Я подумала то, что подумали вы, что подумала я». Тем не менее Вадиму поставили за диплом «отлично». Ильин впал в совершенно детский восторг и еще до начала всеобщего постзащитного праздника выпил полбутылки коньяка, позабыв про Веру и ее драматурга. Сначала успешно защитившиеся в этот день праздновали своими компаниями, но когда у поэтов закончился алкоголь, хотя осталось много еды, а у прозаиков, наоборот, вышла вся закуска, но многие бутылки стояли неоткрытыми, писатели «сдвинули столы», объединившись в двадцать четвертой аудитории. Через некоторое время тосты начали приобретать особый захмелевший размах, знакомый каждому, хоть раз побывавшему на бурном застолье. Борисов в съехавшем галстуке произнес длинный тост, начинавшийся так: «Дорогие женщины! Красивые и некрасивые! Уходя в могилу, хочу сказать вам, как надо бороться с нами – мужиками. Не стоит бороться с мужчиной на его территории. Там женщина обречена на поражение. Женщина должна быть женственной, ее сила в ее слабости, а муж должен думать, что это он сам подумал, сделал, догадался…» При этом Эмиль Викторович почему-то смотрел на Надю, и как ей показалось, даже подмигнул. После своего выступления Борисов подошел к ней со словами: «А я вас помню. Как ваши дела? – и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Ты сейчас привлекаешь к себе творческих людей. Но не впадай в зависимость от них. Ты должна выговорить себе свободу». И он снова подмигнул ей. Лялин, видимо, страшно довольный отличной оценкой Ильина, тоже стремительно пьянел. Когда все встали рядом для общей фотографии, он пытался незаметно ущипнуть Надю за попу, и она, стараясь, чтобы другие не заметили, отталкивала любимые ласковые пальцы. Такими их и захватил этот кадр: счастливыми, чуть склонившимися друг к другу, в окружении друзей и коллег. После они впервые поехали не к нему, а к Наде. Она давно хотела, чтобы Лялин побывал у нее, но теперь, уже почти возле подъезда, Надя засомневалась – а вдруг Повелителю не понравится ее дом. Она вспомнила большую светлую комнату с библиотекой под потолок и посмотрела на него. Но Лялин, казалось, не замечал ни огромных луж под ногами, ни старой панельной застройки. Подул ветер, и вместе с запахом весенней, но еще прохладной ночи они почуяли запах дыма – так обычно пахли загоревшиеся урны для мусора. – А вы в детстве поджигали пакеты? – спросила Надя. – Пакеты?