– Ну не весь еще седой. Ну да, увлекся. Да, молодая. Но трагедии не вижу – не мы первые, в конце концов. Вот, обрел в поздней юности… – Дурак, – отрезал Весин. – Вот кто угодно мог бы такое вычудить, но только не ты. – Да она без пяти минут выпускница, вон уже май на дворе! – Этот май чародей, этот май озорник… – ехидно пропел ректор. – В общем, чтобы никто вас тут не видел! Хоть женись, но чтобы здесь я об этом больше не слышал! Это ж надо… – Хорошо, вы об этом больше не услышите, – ответил Андрей Мстиславович. – Твой Лялин, – повторил Барсуков, напирая на «твой», – пообещал Весину тебя бросить. Сказал, у него таких, как ты, еще сколько угодно будет. Что это не те отношения. Вот и вся любовь. – Рассказывая, Толик тяжело дышал и смотрел не на нее, а куда-то в даль коридора. – Что за бред ты несешь? – возмутилась Надя. – Да быть такого не может! Ты совсем со своей фантастикой рехнулся! Она, не оглядываясь, пошла вперед. Но все ее сомнения снова ожили. На майские праздники Аня звала всех к себе на дачу – и Повелитель снова не поехал, сославшись на этот раз на какую-то срочную работу. Надя тогда заподозрила, что он ее обманывает – ведь раньше говорил, будто не любит шумных компаний, а теперь вроде бы не против, но не может. Но самое главное, она вспомнила – на конференцию по Твардовскому в музей Лялин не поехал, сославшись на то, что его друг детства попал в аварию, и нужно срочно ехать к нему в больницу. Теперь Надя поняла: на конференции был Весин, ректор еще тогда у нее спросил: «А где же твой бесстрашный рыцарь?», – и она ответила, что не знает. А вечером по телефону Повелитель сказал – оказалось, с другом все в порядке, можно было и не ездить. Тогда Надя не обратила на это внимания, но теперь, если предположить, что слова Барсукова – правда – все сходилось. Лялин не поехал в музей, чтобы Весин не видел их вместе. Ведь зачем Барсукову врать – он же знает, что сам он Наде никогда не нравился, и даже если бы Лялина не было, она могла быть с кем угодно, но не с ним. Но с другой стороны совершенно не укладывалось в голове – если Повелителю на самом деле она не важна, зачем он звонит ей каждый день, ведет себя как влюбленный, зачем помогает со стихами, почему дарит книги, и уж точно с проходной женщиной он обошелся бы без Парижа. Или это все тоже для него несерьезно, всего лишь часть необременительного удовольствия, от которого можно вот так легко отказаться, а завтра подобрать себе кого-то другого? Но он же сам сказал Вадиму про Париж, сам защищал ее диплом, сам вел себя иногда так, что ей казалось, Лялин хочет, чтобы все видели: она – его женщина. Нет, то, что рассказал Барсуков, не может быть правдой. Почти весь май они не виделись – сначала Лялин говорил, что у него срочная работа, а потом уехал в командировку. Да и у Нади времени оставалось не так уж много – приближались государственные экзамены, и все дни уходили на подготовку. В Литературном институте было два госэкзамена, но по сути студенты сдавали экзамены по четырем дисциплинам: «русская словесность, куда входили вопросы по всей литературе и стилистике, и философия и эстетика. Все боялись русской словесности, вернее русской литературы – где можно было получить неуд от Короткова и отправиться на пересдачу на следующий год. Вместе с Надиным курсом в этом году сдавали пять человек, провалившиеся прошлой весной. Надя тоже боялась не сдать. В последнюю неделю перед экзаменом она почти безвылазно сидела дома, обложившись лекциями, книгами и учебниками. В день экзамена, дожидаясь своей очереди, Надя и ее однокурсники стояли возле окна, спешно перелистывая лекции или рассказывая друг другу сюжеты произведений, которые не успели прочитать. На двери аудитории висел прикрепленный скотчем лист бумаги с крупно напечатанными буквами: «Тихо! Идет государственный экзамен». За окном ласково млел жаркий майский полдень, это был один из тех дней, когда хочется лежать в мягкой траве под деревом, неспешно и с наслаждением читая или просто наблюдая за облаками. Но студентам сегодня было не до облаков. Многие не спали всю ночь, отчаянно запоминая то, что не успели выучить. Чаще всего нужно было вспоминать не какое-то большое или выдающееся, или редкое произведение – забывались простые вещи, пройденные еще в школе, вроде «Горя от ума» или «Вишневого сада». В ночь перед экзаменом Надя ничего не перечитывала – она успела повторить все темы накануне и теперь лишь слушала, что рассказывают другие. Вечером она говорила с Лялиным по телефону, тот пожелал ей удачи и сказал, что не сомневается – она блестяще справится с экзаменом. В билете было три вопроса, два по литературе и один по стилистике. Надя потянула длинную прямоугольную бумажку. Ей повезло: первый вопрос был о творчестве Достоевского, второй – русский авангард – это по литературе, и организация языковых единиц в текстах – по стилистике. Вытянуть на госэкзамене вопрос о любимом писателе – для этого действительно нужно быть счастливчиком. Вскоре Надя уже рассказывала про авангард – ответ по Достоевскому слушали недолго, сразу поняв, студентка хорошо ориентируется в теме. Наде даже стало немного обидно, но тут какая-то незнакомая женщина из комиссии, представляющая другой вуз, спросила: «Ну, про авангард в литературе, музыке и изобразительном искусстве вы рассказали. А вот как обстоят дела с авангардом в архитектуре? Назовите здания в Москве в стиле авангард». И Надя от неожиданности так растерялась, что забыла какие здания вообще в Москве существуют. Она попыталась вспомнить хоть какой-нибудь дом, но в голове не было ничего кроме темноты. Пауза затянулась, и тут из этой тьмы в воображении выплыли контуры Покровского собора. Надя мрачно произнесла: «Собор Василия Блаженного – не авангард!» Коротков смеялся так, что ему пришлось снять и протереть очки. Комиссия тоже развеселилась. Наконец Валерий Федорович сказал растерявшейся Наде: «Идите. У вас отлично». За дверями аудитории Надю тут же обступили однокурсники, засыпав ее вопросами. Счастливая, она рассказывала, как отвечала и какой вытянула билет, радуясь, что самый страшный экзамен для нее позади. Через несколько дней все, сдав последний экзамен, эстетику и философию, отмечали окончание учебы на бульваре. Надя одновременно с радостью ощущала легкую печаль. В этом теплом, позднемайском дне, пахнущем сиренью, мир будто бы преломлялся, перерождаясь в инобытие, словно лето, вытесняющее весну. Говорили о грядущем выпускном, о будущих книгах, работе, об аспирантуре. Первой заплакала Ася. За ней, словно в кино, появились слезы и у других девочек. Прощаться с Литом никому не хотелось. Время, проведенное в этом доме, теперь, ставшее счастливым воспоминанием – его не хотелось отпускать. Надя вспомнила осень, семинары, как она шла в институт и как сладко сжималось сердце, замирая и начиная идти вновь, предвкушая встречу с Андреем Мстиславовичем. Тогда не было ни сомнений, ни страха, ни размышлений о будущем. Не было ничего, кроме них двоих. Неужели тогда она ошибалась? – Надя, о чем ты так печально задумалась? – Вадим сел перед ней на корточки. – Я вот себе комнату до сих пор не нашел и то не грущу. – Я не хочу отсюда уходить. – А чего грустить – последний экзамен в нашей жизни! – радостно сказала Марина. – Ну почему последний, мы вот собираемся в аспирантуру, – ответила Ира Вербицкая, сдавшая все экзамены на пятерки – она получала красный диплом. – Хорошо, может, и не последний, – согласилась Марина. – Но таких экзаменов как в Литинституте больше не будет… – Да тебя просто Весин не хочет далеко от себя отпускать, вдруг ты без него плохо писать начнешь, – ответила Вербицкой Валя Киреева, – а вот драматурги никому не нужны. – Это еще Чехов отметил, – Петя Сипченко прищурился, вспоминая цитату, – как там он говорил, бабы с пьесами размножаются не по дням, а по часам и зазвать бы их всех в магазин Мюр и Мерилиз и магазин сжечь. – Я тебе сейчас покажу бабу с пьесой! – А при чем тут я? Все вопросы к Чехову… – Не надо ругаться, – примирительно сказал Кизиков, – я совсем не представляю, как теперь буду жить без института. – Я тоже, – вздохнула Надя. – И я, кстати, студенческий свой сдавать не буду, оставлю на память. – Это как? – А так – еще зимой сказала, что потеряла и мне дубликат выдали. А свой сохраню. Хоть что-то мое навсегда, – похвасталась она. – А по-моему, все мы здесь навсегда. Даже если на самом деле нас в Лите не будет, – Марина положила голову Наде на плечо. – Девочки, прекратите, а то я снова заплачу! – попросила Ася. – Я тоже сейчас с вами заплачу, – пробурчал Вадим, – давайте лучше обсудим что-нибудь веселое, например, вручение дипломов… Так заканчивался этот день. Светило солнце. Мимо них по бульвару шли по своим делам пешеходы. Оглушительно пахло сиренью. 27. Не те отношения На столе, за которым обычно сидел Лялин, стояли пакеты с овощами, фруктами, колбасой и прочей снедью, которую нужно было нарезать и разложить до того, как начнется вручение дипломов. Нарядные выпускники готовили праздничное угощение. Надино платье из шелка и переливающейся органзы, меняющей цвет от светло-зеленого и нежно-красного до бирюзово-лиловых оттенков, длинное, облегающее фигуру, сразу оказалось в центре внимания. Однокурсницы дружно решили, что платье восхитительное. Ася, выбравшая для вручения дипломов короткое черное платье, открывающее плечи, сказала Наде, что она похожа на принцессу. А вот Вадим наряда не оценил: – Ты как выпускница института благородных девиц, – засмеялся он, обнимая ее при встрече. – Можно подумать, ты видел, какой там выпускной. На себя посмотри! – обиделась Надя. – А что я? – Вадим примиряюще улыбнулся. – Я новые носки купил. Хочешь посмотреть? – Вот еще! Иди лучше, помоги девочкам, – ответила Надя. Она вернулась к тарелкам, взяла нож, и в воздухе резко запахло апельсинами, перебившими ароматы колбасы и свежих огурцов. Однокурсники в основном пришли в тех же рубашках или футболках, в которых обычно ходили на лекции. Только Сигурд надел костюм с галстуком, а Барсуков добавил к рубашке и джинсам пиджак и синюю бабочку. А вот их сокурсницы к выбору одежды подошли более творчески. Марина пришла в коричневом льняном сарафане с вышитыми на нем голубыми цветами, Валя Киреева, получавшая красный диплом, надела брючный костюм того же цвета – победного алого. А вот праздничный выбор Лены Ермолиной, пышная юбка, блузка и пиджак, оказался невероятного поросячьего цвета, но выглядела она в своем наряде очень мило. Даже Ира Вербицкая сменила свой вечный свитер на зеленую блузку, и все решили, что ей очень идет. День вручения дипломов совпал с днем рождения Пушкина – шестогоиюня. Отмечать предполагалось здесь же, в Надиной родной двадцать третьей аудитории. Лялин вернулся из командировки вчера поздно вечером, и хотя они каждый день созванивались или переписывались, Надя сильно соскучилась, ощущая его отсутствие почти физически. Когда они не виделись, жизнь словно обретала привкус чего-то пресного и горького, не хватало их общих слов, взглядов, прикосновений. Особенно прикосновений – от воспоминаний о взаимных нежностях в теле появлялась томительная ломота, от которой избавить Надю мог только один человек – Повелитель. – Наденька, зачем ты так долго мучаешь этот апельсин, давай помогу, – подошел к ней Ильин, – а то ты как Золушка, которая вместо бала осталась у злой мачехи. – Да, дорежь, – рассеянно ответила она. – Я пока на кафедру схожу. – Зачем на кафедру? – удивился Вадим, но Надя уже вышла. Ей повезло – дверь оказалась открытой и внутри никого не было. Она прошла вперед и села на тот самый диван. И сразу вспомнила их поцелуй, похожий на ожог, от которого все тело вспыхнуло, рассыпаясь на сотни крошечных искр, превращаясь в пунцовый цветок пламени. Надя посмотрела по сторонам, внимательно разглядывая каждый предмет, будто бы хотела запомнить все до последней детали: стол, стопки бумаг, стул, шкаф, книги, портреты писателей… Перед тем, как уйти, она подошла к окну: любимый дворик по-летнему утопал в зелени, и казалось, тропинка, ведущая к Герцену, утыкается не в ограду, а идет далеко-далеко по дорогам и тропам таинственного сада, и Надя с Лялиным смогут идти по ней бесконечно. В большом зале, где всегда вручали дипломы, ее мастера не было. Звонить Надя не стала и, сев рядом с Мариной и Мишей, перестала оборачиваться на входящих людей. Рассеянно выслушав напутственные пожелания и поздравления, дождавшись, когда объявят ее имя, она, как и все, вышла к сцене за дипломом. Но, принимая из рук ректора синюю твердую корочку с выступающим за края голубым вкладышем с оценками, Надя на несколько секунд забыла о Лялине, да и вообще обо всем, кроме того, что теперь она – выпускница Литературного института, и это – навсегда. Возвращаясь на свое место, на последнем ряду возле окна она наконец увидела его. Надя радостно улыбнулась, и все неразрешимые сомнения, терзающие ее последнее время, исчезли. Теперь она нетерпеливо ждала окончания вручения, чтобы можно было подойти к Лялину. – Поздравляю! – Повелитель протянул ей руку. – Прости, опоздал! В ответ Надя сделала шаг вперед, чтобы обнять его, но он, отстраняясь, отступил назад. «Лялин сказал, это не те отношения», – вспомнила она слова Барсукова. Она резко повернулась и пошла к друзьям. По красной ковровой дорожке с узорами, лежащей в проходе между кресел, Надя вернулась к сцене, где царила веселая неразбериха – преподаватели поздравляли своих теперь уже бывших учеников, все улыбались, рассматривали дипломы и фотографировались. – Надя, иди к нам! – крикнул Вадим, втягивая ее в центр общей фотографии с Весиным. – Николай Сергеевич сегодня просто красавец! – зашептала ей Ася, когда снимок был сделан и все снова рассыпались по залу, обмениваясь объятьями и поздравлениями. Ректор казался немного усталым. В бордовой рубашке и темном пиджаке он сегодня как никогда походил на писателя, маститого прозаика, которого даже далекий от литературного мира прохожий выхватывает взглядом в толпе, отделяя от остальных. – А где твой Лялин? – продолжила Ася. – Я его видела. – А тебе что за дело? – разозлилась Надя. – Тебе он нужен? Иди и ищи! Оставив изумленную Асю, она выскочила из зала и поднялась в аудиторию, где уже начали собираться преподаватели и ученики. Вдруг, в один миг, после нескольких лет учебы, семинаров и экзаменов, они как будто стали друг другу еще ближе, перешагнув рубеж преподавательско-студенческих отношений. Некоторые уже приступили к застолью. На длинном столе стояли банки с пивом, бутылки с водкой и пакеты с соком и вином. На пивных банках лежали коробки с пиццей, ниже в пластиковых тарелках: салаты, бутерброды, соленья, фрукты и овощи. За столом Лялин сел напротив и Надя снова засомневалась – может быть, ей показалось, что он от нее отстранился?.. Зачем она себя мучает, когда вокруг все счастливы? Даже вечно мрачный Сипченко улыбался. Рядом с ним профессор Вершков подливал в рюмку Косте Дудину, графоману, с горем пополам закончившему учебу. Возле окна весело щебетали Киреева, Токмакова и Ермолина, посматривая на мужчин, словно молоденькие графини, впервые выехавшие на бал. Все они сейчас будто бы находились на одинаковой высоте, на одной волне любви, в непостижимом пространстве Литинститута. И каждый из них знал тайну Литинститутского дворика – уйти отсюда невозможно. Если однажды вошел – то останешься здесь навсегда. Через несколько часов счастливого застолья кто-то принес маленький радиомагнитофон, и двадцать третью аудиторию заполнила музыка. Сначала танцевали только студенты, но вскоре почти весь преподавательский состав поддержал молодых. – Пойдем танцевать? – Надя сама подошла к Лялину. – Нет, я этого не люблю. Ты иди, развлекайся. – Развлекаться? – вспыхнула она. Надя подошла к Вадиму, выхватила из его руки стаканчик с водкой, залпом проглотила содержимое и, не говоря ни слова потянула его к танцующим. То, что случилось дальше, она помнила смутно, будто перед ней разверзлась черная дыра и затянула ее вместе со всей жизнью бывшей до этого. В какой-то момент Надя заметила, что Лялин, стоя возле окна, о чем-то говорит с Асей. – Значит, с ней тебе говорить можно? – подскочила к ним она. – Надя, я не понимаю… – начала Ася. – А тебя я вообще не спрашиваю! – закричала Надя. – Хотя нет, – хочешь Лялина? Забирай! Я тебе его дарю! Довольна? Что ты так смотришь, тебе же всегда он нравился… Надя почувствовала, как Вадим осторожно захватывает ее в охапку, точно большой букет. Он что-то говорил, но она не понимала его слов. Когда Надя обернулась, Повелителя в аудитории не было.