– А это правда, что издать тысячу экземпляров в «Секунде» стоит сто тысяч? – спросила Юля. – У Тоши вечер, а книги новой нет. – Да у него книг больше, чем у всех нас, – ответил Камышников. – К тому же мы готовим. К весне должна выйти. – А что, сто тысяч – много? «Секунда» же давнее издательство, во всех магазинах есть, – присоединился к разговору муж Лиды. Кирилл работал экскурсоводом, но старался приходить на все вечера, на которых появлялась Лида. Надины друзья добродушно посмеивались, что Кирилл опасается, вдруг его жену уведет какой-нибудь молодой поэт. – Можно, думаю, и бесплатно там издаться. Но это особый путь, – сказал Паша. – Путь самурая? А какой особый путь чтобы издаться в «Вьюмеге»? – спросила Надя. – Писать хорошие стихи. А у тебя вообще-то уже презентация назначена. Или ты новую написала? – Конечно, нет! – Все, тихо! Пора, – поднялся Ларичев. Вечер начался. Слушая стихи друзей, Надя размышляла о внешней, форменной несхожести их стихов. И о равной силе чувств, о которых говорили поэты, каждый по-своему. Первой читала Лида. Она выбрала для выступления черное платье с короткой бархатной юбкой. Читала Устинова всегда ярко и выразительно, двигаясь по сцене и помогая себе взмахами рук. Голос звучал уверенно, в такт ее движениям дрожали бархатные оборки, а стекла очков блестели, словно вспыхивающие глаза мифической птицы. Это стихотворение называлось «Синьково». Пришло – не затоптать, не вымарать, Не вычеркнуть заветных строк: Трава, как волосы кикиморы, И сердца голубиный ворк, И мокрость веточки рябиновой, Дрожащей прямо возле глаз, И слой земли раскисшей, глиновой, Что под ногами запеклась, И тихий, мерный ход истории, Где редкий дождь и блёклый свет, Где даль в глаза течёт, как море, и Тебя самой – как будто нет. Ну, и дорога – грусть заплечная, В овраге шина у мостка… И, как смола, густая, вечная, Непреходящая тоска. Антон же, хоть и немного потолстел, но выглядел хорошо. В темно-зеленой рубашке, кожаной жилетке и шляпе он читал, опершись одной рукой о рояль, демонстративно бросая листок с прочитанным стихотворением на пол. если запах тополиной гари просочился меж оконных рам, если не хватило божьей твари верных ста пятидесяти грамм — вечных ста пятидесяти граммов, наступил загаданный июнь: тёпленькой закапало из кранов. на дорожку на дорожку плюнь. до свиданья, друг мой, до свиданья, я запомнил с молодых ногтей: летом ремонтируются зданья, летняя москва – не для детей. если улучшается погода, сразу рассыпается игра. именно цветение природы — самая прощальная пора. Следующее Ларичев написал недавно. напока позабывшие слово скорее коченеют в особом осеннем тепле запоздалые дети бульварных скамеек фокусируя взгляд на ближайшем стекле и всё то что уходит уходит уходит не вернётся а просто никак не уйдёт я отдал свою честь алкогольной пехоте ты отдал свой последний как новенький год мы бледнеем в ночи меж бутылок початых что цепляют судьбу безнадёжней блесны марианские хроники с детских площадок большинство но не все доживём до весны