Эти стихотворения Антона Надя любила. Вот и сейчас, в поезде, она вспомнила знакомые строки. И начала жалеть, что поехала одна. Лучше было остаться дома, зазвать к себе друзей и устроить маленький праздник. Она снова вспомнила вчерашний вечер. Как после Чеховки сидели на Страстном бульваре. Листья падали и шуршали, деревья, подсвеченные цветными фонарями, светились синим, красным, или зеленым, а небо разделилось надвое: белое со стороны большой тучи и синее там, куда облака еще не дошли. Надя снова посмотрела в окно. Промелькнули желтые цветы, растущие на болоте. «Сапсан» летел мимо топи, черной воды, мертвых деревьев. Начался дождь, и по стеклу побежали струйки, не вверх, а вбок, наверное, из-за скорости. Ехать осталось всего полчаса. 30. Задачи нет На следующий день Надя вышла в город без цели и брела по улицам наугад, сворачивая на ту или иную улицу. Она прошла Исаакиевский собор, потом, заметив плотное серое полотно над шпилем Адмиралтейства, поспешила к нему, опасаясь, что еще немного, и все исчезнет в бесцветном сумраке. Погода менялась стремительно, то рассыпаясь белоснежным пухом мелких облачков, то густо нависая плотными чернильными тучами. Но когда Надя подошла к фонтану у главного здания, небо снова сменило узор, став ярко-синим с белыми перистыми прожилками. На пути к Эрмитажу она заметила школьный класс, переходящий дорогу. Учительница стояла посередине с красным флажком в вытянутой руке, пока дети шли на другую сторону. Надя вспомнила детство – она с одноклассниками, как и эти дети, переходит дорогу, а их первая учительница Нонна Федоровна останавливается и поднимает правую руку. Автомобили послушно тормозят и ждут. И маленькая Надя идет медленнее, зачарованно глядя на свою учительницу, остановившую дорожное движение одним взмахом руки. Рядом с Эрмитажем Надя заметила неработающий фонтан. Шланги из чаши были спущены в водосток, видимо, для слива воды. На одной из скамеек двое рабочих в синих комбинезонах приглядывали за процессом. Поминутно из облезлого портфельчика одного из них появлялась маленькая бутылка водки и, словно дрессированная прозрачная рыбка, поочередно коснувшись губ хозяев, ныряла обратно в кожаное нутро. Работники обсуждали футбол и опасались, не нагрянет ли нежданно начальство. Соседнюю скамейку занимала стая громко говорящих китайских туристов. На другой кормил голубей худенький старый бомжик в окружении четырех больших сумок. В Эрмитаж Надя решила не ходить – пока погода сносная, хотелось погулять по городу. Просто идти и ни о чем не думать, словно выигрывая время перед решающей внутренней битвой. Пройдя через Петропавловскую крепость, она остановилась, чтобы подкрепиться вареной кукурузой с лотка. Перед ней иностранец пытался купить черный кофе. «Черного нет, только милк! – Продавщица трясла в воздухе кофейным пакетиком “три в одном”. – Закрыть вам крышкой? А, не понимаете. Закрою». Горячий початок обжигал пальцы несмотря на салфетку. Откусывая на ходу сладкие зерна, посыпанные солью, она вышла на Невскую крутину – полутораметровую насыпь у крепостной стены перед рекой. На берегу, наслаждаясь осенним солнцем, сидели люди. Нева ласково терлась о камни, и Надя подошла ближе к воде. «Как можно найти решение для того, у чего нет задачи?» – размышляла она, бросая прилетевшим к ней воробьям кукурузные зерна. Сегодня ей приснился Повелитель. Из того сна Надя почти ничего не запомнила, лишь это: они шли вместе по улице и ей было хорошо – так же как раньше. Со дня их разрыва прошло немало времени, но Наде казалось, будто ее заживо заморозили и она навсегда осталась в том дне, когда видела его в последний раз. Во время воспоминаний все чувства оживали, словно это произошло вчера. Поэтому она старалась о Лялине не думать. Когда Надя дошла до Фонтанки, пошел дождь. Оливковое небо оттеняли светлые дома вдоль воды. «Этот город можно очень сильно любить», – подумала она, решив вернуться в гостиницу. Только по дороге стоит зайти на рынок, Поль говорил, что свежая корюшка продается на Сенном. Как и было обещано, вожделенная рыбка оказалась свежей, то есть сырой. Надя хотела купить копченой, но такая продавалась лишь в одной палатке и выглядела хуже осетрины второй свежести. Надя пошла вдоль фруктово-овощных рядов, солений, мяса, рыбы, молока, сыров и сладостей. Она уже собиралась уходить, когда появились цыгане. Они никогда не приходят – появляются ниоткуда, только что не было и вдруг целая толпа. Женщины в пестрых блестящих одеждах несли на себе маленьких детей в разноцветных платках, повязанных наподобие слинга. Тех кто был постарше, вели за руку. О чем-то быстро посовещавшись, цыгане разделились и пошли по рядам. Возле витрин с едой дети начинали падать и пронзительно плакать, даже совсем маленькие, трех-четырехлетние. Неужели их так научили – удивилась Надя. Взрослые цыганки тут же налетали на упавших детей с руганью, а сами в это время, одновременно с бранью, поглядывали по сторонам. Жалостливые продавщицы протягивали сверху кто булочку, кто яблоко, кто длинные стебельки соленой черемши. Цыганки что-то прятали в карманы, что-то давали детям. Плакавший недалеко от Нади черноглазый мальчуган лет трех мгновенно успокоился и начал сосредоточенно сосать соленый помидор, крепко вцепившись в подарок. Похоже, они здесь – привычная картина. В некоторых местах им давали целые пакеты с едой. У каких-то палаток цыганки останавливались надолго, отпугивая покупателей. Все это прекратилось зычным окликом вышедшего таджика, узбека или китайца, одним словом, хозяина: «А ну-ка быстро отсюда шагом марш!» И еще несколько слов на незнакомом Наде языке. Цыгане исчезли так же быстро, как и появились. Она же пошла дальше по Гражданской улице, удивляясь, почему петербуржцы так страшно спешат. Должны же горожане хотя бы где-то и когда-то прогуливаться – как написано в классике. Стоило ей даже не остановиться – притормозить, заглядевшись на какой-нибудь дом или пытаясь сориентироваться, на Надю тут же кто-нибудь налетал. Обычно жители других городов жалуются на спешащую столицу, но здесь люди бежали гораздо быстрее, чем в Москве. Она прошла мимо старого дома, когда-то бывшего очень красивым – в окне, облокотившись о подоконник, курил растрепанный седой человек в растянутой синей майке. Двумя этажами выше стояла грузная женщина, привалившись к деревянной раме, глядя то на улицу, то на курящего соседа. Под крышей возле верхних окон отвалилась штукатурка, обнажив темные кирпичи. Следующий дом тоже когда-то был красивым. Через несколько зданий Надя увидела фасад с мемориальной доской: «Дом Раскольникова. Трагические судьбы людей этой местности Петербурга послужили Достоевскому основой его страстной проповеди добра для всего человечества». Ее невеселая прогулка подходила к концу. За день она устала, но сразу попасть в гостиницу не удалось – улица оказалась перекрытой, по Львиному мосту пройти нельзя, там снимали кино. Пришлось ждать вместе с другими прохожими, пока закончится сцена. Пара актеров, одетых как в 1990-е, прогуливалась, беседуя, вдоль улицы. Женщина из съемочной группы в зеленом дождевике просила не шуметь. Полицейский, преграждающий путь пешеходам, успокаивал граждан, обещая, что после дубля всех пропустит и тоже просил не шуметь. Тем временем у мостика двое других актеров закончили диалог, один из них впрыгнул в черный «Мерседес», и, под отчаянную жестикуляцию дамы в целлофановом дождевике, машина круто рванула с места – насколько это было возможно на огороженном пятачке. Автомобиль взревел и скакнул в сторону ожидающих пешеходов и охраняющего съемочное пространство так, что первым рядам пришлось отскочить. И тут, несмотря на шиканье и шипение кинодамы, жаждущей тишины, толпа фыркнула и расхохоталась вместе с полицейским. Наконец путь был свободен. В номере, устало вытянувшись под одеялом, Надя думала о том, где сейчас тот дедушка, что кормил голубей у фонтана Зимнего. Почему у него нет дома? Возможно, когда-то был. А он был молодым и любил девушку. Дарил ей цветы. Почему-то, вспоминая его сухую фигуру, голубей и темные пакеты, Надя думала о любви. И куда ушли те цыгане? Где они живут? Откуда берут свою одежду, ведь у них она особенная, и Надя ничего не слышала о магазинах цыганского платья. Шьют вручную? И где отцы этих детей? Хотелось бы этим женщинам жить по-другому? «А мне? Мне хотелось бы жить по-другому?» – подумала она и открыла бутылку вина. На следующий день Надя поехала на Черную речку. Выйдя из метро, она свернула в ближайший двор. В пространстве, окруженном домами, оказалось спокойно и тихо, словно в пригороде. В нескольких окнах серых кирпичных пятиэтажек Надя заметила хрустальные советские люстры. Здесь же она нашла старую детскую площадку – точно такую, какая была в ее детстве. Горбатые лесенки, конструкция для лазания с кругами, железные турники. К месту дуэли Надя решила дойти пешком. Она перешла железнодорожные пути, где вдоль насыпи и между рельсами росли одуванчиковые кусты. Слева от небольшого парка с памятным знаком проходила автомобильная эстакада, справа выстроились жилые дома. Рядом с памятником росло несколько берез. Надя подошла к гранитному обелиску с барельефом поэта и надписью: «Место дуэли А. С. Пушкина». Она оглянулась на скамейки, стоящие вокруг. Мимо проезжали велосипедисты, гуляли собачники, чуть дальше компании жарили шашлыки. Надино внимание привлекла бабуля с пакетом, бродящая вдоль железнодорожных путей – она выдергивала одуванчиковые кусты и отрывала корни. Те, у которых корень обломился, она бросала на землю. Надя подошла к одному из брошенных цветков: из мощного обломка тек белый сок. «А кровь – красная, – подумала Надя. – Одно мгновение – до смерти. И у цветов, и у людей». Ей стало жалко этот вырванный куст, и одновременно появилась мысль: «Как ты можешь жалеть какой-то цветок, когда здесь убили Пушкина…» «Убили Пушкина», – вслух повторила Надя и растерянно посмотрела по сторонам. Она вспомнила одну из картин дуэли: снег, черные плащи, пистолеты. Как непохоже на это место. Дым от костра донес отвратительный запах шашлыка. Мимо проехал ребенок на самокате. Млечный сок, застывая, блестел на выглянувшем солнце. Березы качали желтыми ветками. Наде стало совсем грустно. А если завтра она умрет и больше никогда не увидит Лялина? И тут же, рассердившись на себя за то, что опять вспомнила Повелителя, зашагала прочь. Она приехала в Петербург, надеясь перестать думать о нем, а вместо этого здесь вспоминала его постоянно. Они не были в Петербурге, но Лялин хотел съездить туда с ней, говорил, здесь много маскаронов… Эти противные маскароны теперь словно преследовали ее, смотрели со всех домов и шептались о том, почему она здесь одна. Почему так долго одна. Зачем вообще думать о нем, если это делает ее несчастной? Почему она не может просто его забыть, словно ничего и не было? Надя еще несколько часов бесцельно побродила по городу, дожидаясь поезда. Поездка в Петербург ей нисколько не помогла. Наоборот, здесь она думала о Лялине постоянно. Что это, всего лишь облачко, шепот вселенной, эхо вечности? Глупость? Безумие? Любовь? Ответа не было. 31. Тонкие осы Дверь Морозовского сада была открыта. Надя с Мариной приехали сюда, чтобы пофотографировать друг друга в осенних красках. – Когда еду в этот садик, всегда немного волнуюсь, – призналась Марина, когда они проходили через черную железную калитку в высокой серой стене, – а вдруг закрыт. Хотя за все время, что мы с ним знакомы, не получилось войти только один раз. – А почему его закрывают? – Ну потому, что хозяева вон того особнячка вообще сначала никого сюда не пускали. Но сад – территория города и местные жители настояли, чтобы его открыли. Но иногда не войдешь, якобы профилактические работы или что-то вроде того. Закрываются, наверное, на какие-нибудь свои тусовки. Марина открыла сумку и достала фотоаппарат. С тех пор, как она увлеклась фотоискусством, у ее друзей появились замечательные портреты. «Я выберу Маринин снимок для надгробного памятника», – любил повторять Антон. Пока подруга настраивала технику, Надя осмотрелась. Высокие серые стены прятали ухоженный сад с кирпичными тропинками, поднимавшимися в гору. Ограду с внутренней стороны обвивал декоративный виноград, его красные листья, подсвеченные солнцем, переливались словно драгоценные камни. В клумбах из кирпича, составляющих округлый узор, росли подстриженные кипарисы, красные кусты и цветы с широкими листьями, названий которых Надя не знала. Возле правой стены царственно разросся шиповник, увешанный крупными красными ягодами. Часть садика пряталась в тени из-за высоких кленов и каштанов. Надя подобрала большой желтый лист, похожий на растопыренную ладонь. – Ну что, пойдем наверх? Я готова, – сказала Марина, разобравшись с техникой. Сверху открывался вид на Хохловский переулок и Ивановский монастырь. Сад окружала старая застройка, совсем рядом с зеленым домом Морозова стоял желтый трехэтажный особнячок, его верхний этаж и покатые крыши были почти на одном уровне с верхней площадкой сада. Отсюда хорошо просматривались ветшающие красно-белые палаты Украинцева, чей полукруглый фасад бережно повторял изгиб переулка. Погода стояла совсем летняя, и если бы не желтые листья, обсыпавшие улицы, можно было подумать, что сейчас нежаркий августовский день. Надя любила московские осенние краски, пронзительные березы, огненные клены и прозрачные липы. Марина выбрала место рядом с оградой, в гуще красных листьев. Сделав несколько фотографий, подруги поменялись местами, теперь фотоаппарат держала в руках Надя. Через несколько кадров, глядя в объектив, она заметила мелких насекомых, которых становилось все больше. «Какие-то мушки вокруг тебя», – сказала Надя, отрываясь от видоискателя. И увидела, как снизу, из-под Марининых ног поднимаются тонкие осы. «Осы! Бежим!» – Надя разом вспомнила все страшные истории о потревоженных осиных гнездах. Побросав букеты из листьев, они помчались в нижнюю часть сада. – Кто бы мог подумать, что в центре Москвы в октябре мы попадем в осиное гнездо, – засмеялась Марина, когда стало ясно, что опасность миновала и насекомые за ними не гонятся. – Да, это было неожиданно, – согласилась Надя. – Мне не понравилось. Хорошо, что они сонные. Когда подруги устали от позирования, они сели на широкий, нагретый осенним солнцем бортик одной из клумб. – Как будто первое сентября, – Надя повернула лицо к солнцу и зажмурилась, – помнишь? – Да, хорошее было время, – отозвалась Марина, листающая снимки на экране фотоаппарата. – Ты про Вадима ничего не слышала? – Ничего нового. – Жалко его. Мы когда еще с Мишкой ездили к нему – такая тоска. После того, как Анохина рассталась с Ветровым, она, пытаясь спастись от неразделенного чувства, почти сразу же вышла замуж за одноклассника, но после года совместной жизни бежала из семейного гнезда с намерением больше никогда не вступать в брак. Однако клятву свою нарушила, но не сразу – за своего второго мужа Марина согласилась выйти, лишь когда их сыну Марату исполнился год. С будущим отцом своего ребенка Стасом Марина познакомилась в ТАССе, где работала корректором, а он корреспондентом. Тогда же она снова начала общаться с Ветровым. Надя даже некоторое время подозревала, что ребенок все-таки Мишин, но – нет, Марат был маленькой копией мужа подруги. Зато теперь Миша и Марина при встрече вели себя как старые друзья, и посторонний вряд ли бы догадался, что их связывает нечто большее, чем просто дружба, печальная тайна, известная только им двоим, тайна, раны от которой уже перестали болеть, но все равно не исчезли. – Все эти домишки, магазин, безлюдье какое-то кругом. – продолжала Марина. – Что там еще делать, кроме как пить? Вроде и хочется Ваде помочь, а как… – Не надо было ему уезжать, – Надя подобрала сухой скрученный лист. – Лучше бы Барсуков уехал. – И не говори. А чего ты его вспомнила? – Не знаю. Я с тех пор о нем ничего не слышала. – Ой, да хоть бы вообще пропал, не жалко. Занял у тебя десять тысяч и забанил, нет, ну он вообще нормальный? – А по-моему, очень даже. Неплохая месть, разве нет? – За твой отказ? Интересно, долго ли думал, фантаст хренов. Ну и пусть сидит себе один, как дурак… – Кстати, Ася тоже исчезла. – Да она просто ушла из тусовки. И писать перестала. Устроилась продавцом в цветочный магазин, собирает букеты и счастлива. – Может, еще вернется? – Может, и вернется. Скажи лучше, как твоя книга? – В типографии. Паша обещал, на той неделе можно будет забрать. – Здорово. Я тоже начала свою составлять, может быть, к весне выйдет. Слушай, а вот эта как здорово получилась! Можно взять на обложку, – Марина склонилась над фотоаппаратом. – Жаль, у нас в Лите не было таких фотиков… Ты чего? Надя вспомнила, что у нее осталась лишь одна фотография с Повелителем, где они стоят рядом – общая, после защиты дипломов. Они много фотографировали друг друга в Париже, но вот попросить кого-то запечатлеть их вместе не пришло в голову. Общее фото Надя несколько лет держала в ящике стола, потом достала и поставила на полку с книгами. Но даже сейчас старалась на него не смотреть. – Ничего. Задумалась просто. Когда Надя с Мариной вышли из Морозовского сада, они поднялись вверх по переулку, потом прошли по узкой лестнице между двух домов, сделали несколько кадров возле большого дуба, качавшего под солнцем золотыми и зелеными листьями, и вышли на Покровский бульвар. Фонари казались прозрачными, переулки, залитые солнцем, светились, отражая лучи. Наде казалось, что прохожие специально замедляют шаг, чтобы дольше побыть на осеннем тепле. На Хитровской площади они сели на почти теплую лавочку. Марина убрала фотоаппарат в сумку. – Как там у Фета? …А голос лета прожитого Яснее понимаем мы. – Почитай мне что-нибудь про осень. – Свое или классику? – Все, что вспомнишь.