Слова подхвачены рекой На дне двора-колодца. – Пойдём на Горького, пойдём! – Куда? Идём, не важно! И вот мы на Тверской вдвоём. За холодом бумажным Не видно лиц, дорог, машин, Снег падает и тает. Прозрачен мир и невредим От края и до края. И здесь ее держали крылья, те, что появились, когда она читала стихи в зале – легкая, счастливая, так похожая на ту, впервые вошедшую в дворик Литинститута. Тогда Надя точно так же улыбалась, потому что знала: она останется здесь навсегда. 34. Ягоды, сосны, река В одну из последних предновогодних суббот Надя с друзьями решили навестить Пастернака на Переделкинском кладбище. Идея родилась спонтанно во время встречи на каком-то поэтическом вечере, и никто из участников уже не помнил, кто это придумал, хотя Марина утверждала, что она. Собралась компания из восьми человек, но Абашева в последний момент отказалась, сославшись на срочные семейные дела, что неудивительно, когда сыну всего два года. К тому же Аня жаловалась на мужа, что он хоть и помогает, но все равно многое с ребенком приходится делать самой. Марина же, наоборот, всегда с радостью оставляла Марата на попечение Стасу, отправляясь на вечера или прогулки. Она вообще очень редко говорила о сыне или муже, и те, кто ее мало знал, никогда бы не догадались, что у Марины есть семья. Во время своих творческих вылазок подруга преображалась, становясь той юной восторженной девушкой, с которой можно бесконечно говорить о любви, литературе и жизни. Надя была уверена, если лишить Марину этих встреч, творческих вечеров, выступлений и прочих незатейливых богемных удовольствий, она или умрет, или сойдет с ума. В электричке Руслан со своей новой девушкой Настей сели отдельно. Все заметили, с тех пор как они познакомились, Виноградов начал вести себя словно влюбленный, чего раньше с ним не бывало. Вот и сейчас они держались за руки, и Руслан что-то вдохновенно рассказывал своей подруге. Они даже оделись одинаково – оба в синих куртках и вязаных шапках-ушанках, Настя в оранжевой, Руслан в зеленой. Избранница Виноградова играла на флейте в фолк-группе «Прялка», на концерте которой они и познакомились. – Он, наверное, женится, – посмотрев в их сторону, сказал Ларичев. – Думаешь? – засомневалась Марина. – Готов поспорить на свою шляпу! – А мне тоже кажется, что женится, – согласилась с Антоном Надя. – Я Руслана таким никогда не видела. – Думаю, Виноградов страшно влюбился. Эй, мы тут вас обсуждаем! – Поль помахал рукой Руслану и Насте. – Это же отлично! – отозвался Виноградов. – Потом нам расскажете. – Вы бы поосторожней, – захихикала Марина, – а то вдруг еще на дуэль тебя вызовет. Недавно между двумя поэтами Антоном Пуштаевым и Максимом Вотиным чуть не случилась настоящая дуэль. Началось с обычного фейсбучного скандала, в финале которого поэты перешли на личности, слово за слово, Пуштаев оскорбил поэтессу Киру Малыкову. Антон и Кира несколько лет жили вместе, но недавно она его отвергла и теперь встречалась с Вотиным. Разумеется, это не давало покоя Пуштаеву. Поэты долго договаривались о месте встречи, подбирали оружие и секундантов. Для них даже раздобыли два травматических пистолета. Дуэль закончилась, так и не начавшись – ни один из стреляющихся не приехал. Малыкову несостоявшийся поединок сильно огорчил, и она, публично обозвав бывшего и настоящего избранников придурками, забанила обоих. Надя посмотрела в окно и вспомнила, как по той же дороге ехала с Мариной в Переделкино на совещание молодых писателей. Словно это было сто лет назад, в какой-то другой жизни. Что за странная штука – молодость. В двадцать лет человек словно взбирается на большую гору в надежде: когда поднимется и окинет взглядом горизонт, то наконец увидит, насколько велик и бескраен мир. Но когда добирается до первых высоких точек, вместо этого понимает: эта земля конечна. И там, в будущем, не прекрасное далеко, а смертный холод. А тогда у них, двадцатилетних, еще целая жизнь была впереди… Надя представила холодные коридоры Дома творчества, номера с умывальниками, бесконечные разговоры о поэзии и литературе, ночной лай поселковых собак и меланхоличный шум сосен. Как они с Мариной обсуждали свою то счастливую, то несчастную любовь. Иногда Наде казалось, сильнее, чем Ветрова, подруга никого не любила. И от этого еще нелепее казалось их расставание. Да, Миша был женат, и Марина несколько раз пыталась уйти от него, по ее словам, «то в монастырь, то замуж за дурака» – безуспешно. О своих страданиях она рассказывала Наде, об этом же писала стихи – и неплохие. О каких только терзаниях подруги ни говорили, когда плакали и ходили по бульварам, в основном по Твербулю, конечно. И однажды, когда никто не ожидал, особенно Маринин возлюбленный, разрыв произошел на самом деле. Роковое расставание писателей случилось в новогоднюю ночь. Миша уехал на новогодние праздники к семье, и Марина, чтобы чем-то заглушить отчаяние, подобрала первого попавшегося поэта, в объятиях которого и встретила наступивший новый год. И когда Ветров ей позвонил, торжествующе поведала ему об этом, и даже передала трубку поэту. Как выяснилось позже, ее несчастный возлюбленный в ту ночь наконец решил развестись с женой и связать свою жизнь с Мариной. Словно киногерой, он стоял под окнами ее дома с двумя пакетами, в одном были книги, в другом какие-то вещи, предвкушая радость своей избранницы, и вечное блаженное счастье влюбленных. Но увы, в тот день судьба отвернулась от него. Вместо того, чтобы навсегда остаться у Марины, Миша поехал к Виноградову и запил. С женой он все равно развелся, но и Марине измену простить не смог. Через несколько месяцев Ветров уехал на север в какой-то город за полярным кругом, и работал там редактором научных текстов. Через год вернулся, написав за время добровольной ссылки неплохую повесть, ее без правок и сокращений сразу опубликовали в журнале «Москва». Но с любовью было покончено. Ехать пришлось недолго. Возле церкви с разноцветными куполами Поль спросил прохожего: «Как пройти на кладбище к Пастернаку?» «Не знаю», – ответил незнакомец и перешел на другую сторону улицы. «Храм Святого Игоря Черниговского», – прочитала Надя на табличке, когда они подошли ближе. Над стенами мягко-розового цвета стояли фарфоровые купола, каждый сложенный из разноцветных изразцов. Недалеко от входа экскурсионная группа слушала гида – женщина в оранжевой вязаной шапке вещала в маленький микрофон: «Работа по созданию куполов из фарфора не имеет аналогов, выполнена петербургской мастерской “Гильдия мастеров”. Центральный купол – ярко-синий, рядом поменьше, с желтыми, красными, голубыми цветами. Над колокольней и приделом – по маленькому золотому куполу. Напротив нового храма, достроенного в 2012 году – резиденция патриарха Московского и всея Руси, находящаяся здесь с 1952 года, когда правительство выделило Московской патриархии территорию бывшей усадьбы Колычевых, с прилегающим храмом Преображения Господня. А вот об этом храме первые упоминания отслеживаются в 1646 году, каменное же здание построено в 1815 году. Храм не закрывался никогда»… Немного послушав, компания направилась дальше, к Патриаршему подворью. «Смотрите, какая красота!» – обрадовалась Марина и принялась фотографировать изображения цветов и птиц на стене. Сразу за воротами она снова остановилась возле синих и зеленых изразцовых колонн с проступающим виноградом: темные гроздья, золотые листья и светло-зеленые стебли обвивали каждую, словно живые. Впереди виднелось желто-белое здание подворья, похожее на сказочный терем. Побродив по территории, друзья пошли к своей цели. Марина первой заметила очертания кладбища, где сквозь сплетение зимних ветвей белели стены небольшого храма. Вокруг было тихо и безлюдно, могилы огибали крепкие снежные тропинки. В направлениях, ведущих, скорее всего, к классикам – уверенные и широкие, или же робкие, исчезающие в снегу тропы, созданные, возможно, даже не родственниками усопших, а путниками, подобными Наде и ее друзьям, заплутавшими в поисках могилы Пастернака или Чуковского. Надя думала о том, что судьбы в литературе тоже похожи на такие тропинки к могилам – кто-то обласкан читателями, премиями и наградами, а кто-то с не меньшим, а то и большим талантом прозябает на малоизвестной обочине литературного мира. Впрочем, после перехода писателя в лучший мир судьба его произведений может развернуться на сто восемьдесят градусов. Дойдя до захоронений Чуковских, здесь, на лавочке, достали и разложили припасы: несколько бутылок вина, коньяк, яблоки, помидоры и сыр. Лучше всех подготовилась жена Ларичева, у заботливой Юли в рюкзаке оказалось несколько контейнеров бутербродов с колбасой, рыбой и салом. Кроме того, Юля принесла соленые огурцы и несколько апельсинов. «Закуска “Зимняя”!» – объявила она. Выпивая, друзья беседовали с Корнеем Ивановичем. Надя поинтересовалась, не скучно ли классику здесь, а Марина сообщила, что современные литераторы почти такие же, как и в его время. Рядом с могилой шевелил ветками куст с красными ягодами, наверху деревья соприкасались тонкими кронами, изредка какая-то птица перелетала с ветки на ветку. Снежный воздух сплетался с дыханием и растворялся в зимнем небе невидимыми легкими облачками. – Как тебе Новый год в Булгаковском? – спросила Марина у Юли. В Доме-музее Булгакова поэтические вечера проходили в литературном салоне, которым заведовал поэт Артур Кадашов. В Булгаковском доме Новый год отмечали литературно-поэтическим капустником. Писатели играли в спектакле, читали стихи, пели песни, в общем, развлекались, как могли. Происходило все в большом нижнем зале со сценой. Зал был хорош тем, что, помимо сцены и зрительных мест, вдоль него проходил длинный коридор с лестницами, ведущими наверх. Там можно было общаться, не мешая выступающим, попивая коньяк, предусмотрительно припасенным каким-нибудь поэтом. Иногда зрители выходили в коридор из зала с красными креслами, где шло какое-то выступление, чтобы поприветствовать старых знакомых, обсудить последние новости и вернуться обратно. – Ой, девочки, вы такие молодцы! – заулыбалась Юля. – Это прям праздник какой-то! Очень смешно было! И вы такие красивые! И банкет прекрасный, там такие разговоры у вас, про журналы, публикации… Эх, жаль, я только диссертацию написала! А если бы могла стихи… Или прозу… Юля поддела серым носком ботинка снег и подбросила вверх. – Да не дай бог! – обнял жену Ларичев. – В моем доме – никаких поэтов. Кроме меня. – А прозаиков? – Прозаиков тем более. И вообще, чем ты недовольна? У тебя прекрасная, благородная профессия, ты возвращаешь предметам жизнь. – Да я довольна! – Вот и хорошо. – А я как прочитала, нормально? – спросила Марина у Нади. – Да отлично все, а почему ты сомневаешься? – Потому что Надя с Маришей почти залпом уговорили две бутылки шампанского в гримерке, пока остальные репетировали, – подключился к разговору Поль. – Во-первых, не две, а полторы. И вовсе не залпом. А во-вторых… – А во-вторых, это был не чистый спирт, а всего лишь шампанское! – Вот именно! Да и зачем нам репетировать? Мы же в хоре не пели, а свой текст знаем. – А вы читали пост про новый журнал? У Шабанского. – спросила Марина. – Ой, ну он графоман твой Шабанский, – сморщился Ларичев. – И вовсе нет! Марине стихи Олега Шабанского нравились, но Наде они казались литературной фальсификацией, вроде бы и сделано все гладко, придраться не к чему, но и восхититься тоже нельзя. – Ну не знаю. Их уже несколько, новых журналов появилось, – сказала Надя. – Знаете, у меня такое ощущение, что сейчас возникает какая-то новая активность, насыщение. Молодые писатели будто бы долго жили в полудреме, а сейчас проснулись и давай создавать журналы и проекты. К тому же если в начале двадцатого века, когда замысливали издание, сразу нужно было думать, а кто будет спонсором, чтобы были деньги на печать. А сейчас можно обойтись интернетом. А это и неплохо. Поль, нальешь мне? – она протянула Аполлону стаканчик. – А вы знаете, что у Шабанского спонсор как раз есть, – ответил он, после того, как разлил оставшееся вино. – Потому журнал и в печатном виде выходит, а еще Олег хочет на этой базе фестиваль сделать… – Международный, небось? – Само собой. Венеция там, Париж… – Эх, зря мы Шабанского с собой не взяли, – пошутил Ларичев. – А вообще я считаю, новые журналы – это хорошо. А то вот старые начнут умирать, где печататься будем? – А я вообще считаю, что ничего этого не нужно, – заявил Виноградов. – Тебе сейчас, конечно, ничего не нужно, – хмыкнул Антон, глядя, как друг обнимает Настю. – Да нужен нам кто-то, мы сами сделаем, – решила Надя. – И без спонсора! Учредим премию имени… имени кого? Нужен же кто-то мертвый? – Да тут их полно! – отозвался Поль. – И один из них совсем рядом. Хотя премия Чуковского уже есть. – Да, лучше другого, – согласилась Надя. – И потом, я недавно читала его дневники, ну какое занудство! Нельзя же так. Она поставила пустой стаканчик на ледяную скамейку. – Вот когда читала Достоевского, или Чехова – не оторваться. А у Корнея Ивановича, уж простите меня, ужасная скука, текст словно неопасное, но не очень приятное болотце, из которого хочется выбраться. Так что давайте премию имени кого-то другого. – Ты смотри! – Поль поднял указательный палец вверх. – Чуковский все слышал. Чего доброго, захочет отомстить! – Но ты же меня спасешь? По старой дружбе? – Спасу, куда ж я денусь. Когда открытое вино закончилось, они попрощались, и немного побродив вокруг, поднялись на холм, к могиле Пастернака. И снова пошли тосты и разговоры, кроме того, поэты решили почитать Борису Леонидовичу его стихи. – Ему же тут, наверное, одиноко, – заметила Марина.