– Нет, когда ты сказал про передачу и они согласились на поэтический вечер. Но я теперь боюсь, как все это организовывать… – Не бойся. У тебя хорошие организаторские способности. – Ты серьезно? – Конечно! Все, что ты делаешь – замечательно. – Это моя первая картина маслом. – Надя осторожно приподняла пейзаж, замотанный в пленку. – С первым приобретением, будущий Третьяков! – Спасибо! Знаешь, когда в детстве первый раз услышала выражение «картина маслом», то очень удивлялась, ведь масло-то едят! – А ты и не ошиблась. Я когда был маленький, и мне нужно было развести краску, а масло специальное кончилось – взял в баночке из-под съеденных шпрот. Потом дорисовал картину, но вся комната пропахла рыбой. Родители гадали, откуда такой неистребимый запах. Думали, что кот притащил какую-то рыбу. – И так и не нашли? – Почему, нашли и картину выбросили. – Жалко! А что там было? – Да я уже и не помню. Вот баночку из-под шпрот помню, словно сейчас ее вижу, а что рисовал – нет. Наверное, какой-то пейзаж. – Или портрет девочки? – Да нет, какая девочка, что ты! – Да? Ну ладно, – рассмеялась Надя. Она потянулась к нему и поцеловала в теплые губы. Когда они шли по переулку, Наде казалось, что и окна, и снег, и фонари, и прозрачный воздух вокруг – весь мир улыбается вместе с ней. 40. Дом Брюсова Надя и Марина шептались возле большого окна. Внизу, перемигиваясь огнями, неспешно ехали автомобили. Это мнимое спокойствие прерывали нервные выкрики сигналов, когда водители не выдерживали черепашьего хода московских ежевечерних заторов. Иногда сквозь плотные ряды потока, включив сирену и мигалку, чуть быстрее прочих пробиралась скорая, освобожденное пространство за ней тут же смыкалось, и дорога снова обретала прежний вид лениво плывущих огоньков. Надя осторожно достала бутылку пива, чтобы не задеть стоящий рядом старинный экспонат – массивный письменный стол с зеленым сукном. Сегодня в Музее Серебряного века, или, как они его называли, Доме Брюсова, проходила презентация второй книги Поля. Небольшой особнячок в стиле модерн на Проспекте Мира был одной из площадок, на которой проходили поэтические вечера. Обычно Надя, поднявшись на крыльцо, открывала тяжелую дверь, направляясь мимо охраны по узкому коридору в гардеробную комнату, там оставляла на крючке пальто и возвращалась назад, к широкой лестнице. Перед тем, как подняться в зал, где напротив большого полукруглого окна выставляли черные складные стулья для зрителей, Надя обязательно останавливалась перед большим зеркалом, и только потом шла наверх. Она не ощущала, что дом Брюсова – это музей с застывшими во времени экспонатами. Книги, картины, рукописи, мебель стали живой частью этого пространства, снова наполнявшегося стихами. Однако это ощущение жизни не мешало поэтам даже во время неформального общения бережно относиться к стеклянным витринам, а если кто-то об этом забывал – тут же раздавался окрик бдительного Вирова о бережном отношении к предметам XIX века. Дмитрий Виров вместе с Георгием Ореховым был одним из основателей проекта «Слово искусства», известного организацией литературных вечеров Москвы и прочих культурных мероприятий. Сегодня Надя с Мариной, раскланявшись с общими знакомыми и крепко обняв Поля, вышли в соседний зал. – У меня идея, – поделилась с подругой Надя и, оглянувшись, передала бутылку Марине. – А давай создадим литературный альманах. Будем всех наших печатать и иногда еще каких-нибудь хороших авторов. – А деньги где возьмем? На печать? – Марина вернула бутылку Наде. – А можно и без печати. Сделаем интернет-альманах. Марина задумалась. – Ты знаешь, мне в последнее время кажется – все, что мы делаем, на самом деле никому не нужно. Никто, кроме нас самих, современную поэзию не читает. – Думаешь? – А что тут думать? Ты вон в зал посмотри, там есть хоть один настоящий зритель? Если только какой-нибудь родственник или знакомый автора. – А девушка в горжетке? Которая приходила на вечер декадентской поэзии и влюбленно смотрела на Кириленко! Она его тайная поклонница! – И с тех пор ее никто не видел. Я, конечно, за альманах, но ты смотри. Сейчас, когда и телевизор, и интернет, кинотеатры, и все доступно в один клик – ну кто и где будет искать эту современную поэзию? В крайнем случае почитают Пушкина или Есенина. – Ну и что теперь, ничего не делать, лечь и умереть? – Вовсе нет. Но надо подумать, как можно сделать, чтобы читатель наконец появился. А то сами пишем, сами читаем, сами ходим друг на друга… – И сами издаем. Кстати, где Паша? – Вроде я его видела. – Хорошо, а то Поль волнуется. – У него отличная книга! – Знаю-знаю! Тоже прочитала уже. – Ладно, допивай, пойдем. Скоро начнется. Марина протянула Наде бутылку. Зрителей, хоть в основном и пишущих, сегодня было много. Кочкин писал хорошие стихи. Он не занимался самопиаром и не стремился задружиться с нужными людьми или как-то продвинуть свои публикации. Но его подборки регулярно выходили в толстых журналах, хотя Надя считала, публикаций могло быть больше. Она посмотрела на Пашу, сидящего в соседнем ряду – сегодня Камышников выглядел довольным. «У Паши сегодня хорошее настроение», – наклонилась Надя к подруге. «Тшшш!» – ответила ей Марина. Поль читал медленно и негромко, однако каждое слово звучало ясно. Надя подумала, что сегодня он бледнее, чем обычно, но возможно, ей показалось из-за светло-серого свитера, в котором Поль пришел. После многих стихов начинались аплодисменты, и когда Аполлон дочитал все, что хотел до конца, из зала послышались крики с требованием читать еще. – А я новых не помню, – немного растерялся Поль. – Потому что ты – еврей! – крикнул с задних рядов Егор Лаврин. К подобным фирменным озорным выкрикам Лаврина все давно привыкли, и никто не обращал на них особенного внимания. Егора Лаврина знали все, но кроме близких друзей никто не мог рассказать каких-то подробностей о его жизни. Лаврин писал живые, порой едкие стихи обо всем, от мировых политических событий до интересных случаев, происходящих с его друзьями. Надя особенно любила его стихи, посвященные Москве, где в каждой строчке различалась любовь поэта к своему городу. Зимой Лаврин ездил в Красногорск на хоккей с мячом болеть за «Зоркий»-Красногорск. Надя однажды присоединилась к одному из матчей, в тот день собралась особенно большая компания. В маленьком магазинчике они купили пива и рыбы – золотистые ломтики закуски, посыпанные солью, перцем или кунжутом. И потом на открытом стадионе, подливая в пиво водку и переминаясь с ноги на ногу, поддерживали любимую команду Лаврина. В тот день победил «Зоркий» со счетом 6:4 и потом, уже в темноте, в каком-то дворике они отмечали победу с местными болельщиками. Также Лаврин был известен организацией Большого Тушинского ледового похода, который начинался возле торгового центра «Каледойскоп», где писатели поминали кинотеатр «Балтика», снесенный ради этого торгового центра, потом шли к Химкинскому водохранилищу, подходили по льду к подводной лодке – музейному экспонату под открытым небом, и дальше шли на другую сторону, к речному вокзалу, стараясь не угодить в руки властей или спасателей. Летом же вместе с Лавриным ходили на знаменитые Тушинские водопады – плотину на реке Сходня сразу за МКАДом. От метро добирались до ближайшего поселка, выглядевшего так, будто они попали в восьмидесятые, с деревянными домами или двухэтажными многоквартирниками, снаружи обросшими кондиционерами и телевизионными тарелками, словно старые деревья, покрывшиеся грибными наростами. Литераторы шли по старому асфальту, минуя низкие одноэтажные магазинчики, маленькие дворики и белье, сохнущее на улицах. Чтобы попасть к плотине, нужно было перебраться через Сходню – или вброд, или по огромной круглой трубе, и потом шли через заросли крапивы, кусты и поваленные деревья. К плотине во время купания подплывали, самые смелые проходили внутрь сквозь падающие сверху водяные струи. Лиза – поэтесса, подруга Лаврина, рассказывала Наде, как однажды чуть не захлебнулась там, слишком сильно вода придавливала ко дну. «Лизонька! – обычно звал Лаврин на каком-нибудь из творческих вечеров. – Я хочу домой». Обычно в ответ его изящная подруга ловко подхватывала Егора, забрасывая его руку на плечо, словно горжетку, и вела его до такси или уезжала вместе с ним. – Не бей меня! – просил Егор, когда Лиза подходила на его зов. – Повадился! – нежно отвечала она и начинала прощаться с остальными. Что касается провокационных возгласов Лаврина – свои их любили, а вот незнакомцы пугались, принимая всерьез и начиная выяснять отношения. – Только не говори, что не взял новых стихов! – прокричала следом за Егором Лида. – Почему, взял, – улыбнулся Поль. Не будет мне дано иного знака — Увижу старый деревянный дом, А мёртвая, любимая собака Мне улыбнётся и вильнёт хвостом. Мы соберёмся все в резной беседке И радиолу выставим в окно. Найдётся место дворнику, соседке, А с музыкой в саду не так темно. Ночь дышит влажной свежестью в затылок, Шаги и смех несутся со двора,