– Это самая изумительная елка, которую я видел. – И я… Надя перевернулась и положила голову на грудь Лялина. – Ты знаешь, что у тебя внутри океан? – Нет. – А я его слышу. Пока мы здесь думаем, чувствуем, разговариваем, в теле происходит своя фантастичная жизнь. А ты меня не разлюбишь? – Вот глупости в такой умной талантливой голове! – Наверное. Мне иногда сложно сказать тебе что-то простое, вот как про елку. Кажется слишком глупым… А когда говорю, будто шагаю в пропасть, и не знаю, как и куда приземлюсь. – И как же приземлилась? – Я словно перышко, которое опустилось на мягкий теплый песок… – Хороший образ. Запиши. Лялин сел на кровати и спустил ноги на пол. – А может, куда-нибудь сходим, поужинаем? Хочешь клюнуть чего-нибудь вкусного? Устриц, например… Надя прислушалась к стихающему дождю. – Можно. Я недавно проснулась ночью и поняла, что мне ужасно хочется устриц. – Вот! А помнишь, не хотела? – Ты не забыл, как я пробовала первый раз? – Я все о тебе помню. Это юной красавице ни к чему помнить каких-то устриц и стареющего литературоведа… – Ты опять? Что за ерунда! Я тебя никогда не забывала. Даже когда очень хотелось. Немного помолчав, она добавила: – И как раз тот день я помню очень хорошо. Надя попробовала устриц еще до их расставания, в рыбном ресторанчике возле Чистых прудов. Это была одна из прогулок во время зимних каникул. Они вышли из метро и попали в сильный снегопад. И даже через несколько лет Надя видела, словно сейчас, как они стоят возле памятника Кириллу и Мефодию, снежная стена ласково струится вниз, и пока Повелитель рассказывает, почему колокольня Храма Всех Святых на Кулишках падает, словно Пизанская башня, Надя тайком высовывает язык, чтобы поймать снежинку. Дальше они прошли Солянку, заглянули в Ивановский монастырь и поднялись по Хохловскому к Морозовскому саду. Снег продолжал идти. С верхней точки сада они снова увидели монастырь, нежно светившийся желтым светом сквозь белую пелену. А очертания высотки на Котельнической угадывались еле заметным проступающим силуэтом. Надя и Лялин решили дойти до бульвара, они вышли из сада и свернули в Малый Трехсвятительский переулок. Там, не доходя до красно-белой церкви с темными чешуйчатыми куполами, Лялин, взяв ее за руку, потянул за собой направо, и они оказались в закрытом со всех сторон безлюдном дворике. Целуясь, Надя обжигалась о снег, таявший от прикосновения их лиц. – Я тебя люблю. – Сказал ей Лялин. И Наде показалось, вместе с прозвучавшими словами на небе что-то переменилось и снег теперь падал, как в замедленной съемке. – Я тебя люблю, – ответила она. Прошлой зимой Надя приходила туда. Их дворик оказался огороженным высоким забором, за которым начиналось какое-то строительство, и по безлюдному проходу сновали рабочие и проезжали машины. «Словно и не было ничего», – подумала она. Тогда, как и сейчас, Надя вспомнила тот день, словно он был всего лишь вчера, а не в ее прошлой жизни, которую она хотела забыть. В тот день они шли мимо замерзшего пруда, по которому катались на коньках, а с берега дети съезжали с горки. По бульвару гуляли влюбленные, на одной из лавочек пенсионеры играли в шахматы на доске, ставшей от снега совершенно белой. Здесь Надя сказала Лялину, что замерзла, и тогда они перешли трамвайные пути и углубились в переулки, чтобы найти какое-нибудь местечко, где можно согреться. И там, пройдя совсем немного, увидели морской ресторанчик, который назывался «Жемчужная чешуя». «А давай зайдем, – предложил Лялин, – отметим твою сессию». Там он предложил попробовать устриц. Когда принесли большое блюдо, где на льду вперемежку с желтыми лимонными дольками лежали раскрытые раковины, Надя подумала, что ей совсем не хочется это есть. Она взяла одну и, как ей показал Лялин, поддела маленькой вилкой глянцевую мякоть. – Какие они страшненькие, – заметила Надя, оттягивая момент дегустации, – и пахнут морем. – Значит, свежие, – ответил Лялин, успевший расправиться с половиной дюжины. Он брал раковину, поливал ее лимонным соком, поддевал устрицу вилкой, и еще одна опустевшая створка ложилась на тарелку. – Не бойся, – подбодрил он, – не понравится, ну значит, не твое. – Я и не боюсь, – ответила она и поднесла к губам свою. Надя ощутила во рту что-то странное, скользкое, чуть солоноватое. Она не могла понять, понравилось ей или нет. – Ну как? – спросил Лялин. – Не поняла. Вкус странный. Надя взяла еще одну и на этот раз полила устрицу красным соусом. – Не знаю даже, на что похоже. Наверное, я больше не буду. В следующий раз, когда они отмечали защиту диплома, Надя ела устрицы, не останавливаясь, пока большое блюдо не опустело. Сравнив горки из раковин в своей тарелке и Лялина, она заметила, что он отдал ей большую часть… Надя отвернулась от елки и обняла его. – Да, с первого раза я их не распробовала. Зато потом! Она замолчала, глядя, как на стене отражается мигание елочных огоньков. – Я сейчас подумала, та первая устрица была непохожа на все остальные. Она была единственной, понимаешь? Как первый поцелуй. Я же люблю устрицы, но что я почувствовала тогда – никогда больше не ощущала. Странно. Как будто у нее был особенный, единственный вкус. – У первого всегда особенный вкус. Лялин повернулся к ней. – Ну что, куда пойдем? – А давай, где мы были в прошлый раз? В прошлый раз они случайно наткнулись на кафе «Винная устрица» в Варсонофьевском переулке. Правда, тогда Надя с Лялиным остались без устриц. Кроме пары салатов, он заказал блюдо с названием «Большое плато», и им принесли просто огромный поднос с креветками. Устриц они в тот день точно бы не осилили, поэтому ограничились креветками. В той же «Винной устрице» Надя пустилась в отчаянное плаванье по морю российских вин. Она любила пробовать что-то новое, но с отечественными виноделами в тот раз ей не повезло. Вино, которое, по словам официанта, должно было быть «с легкой кислинкой», оказалось откровенной кислятиной, а «необычный строгий привкус» другого походил на выстиранные носки. Зато креветки оказались хороши! – Да, давай туда, – согласился Лялин. – Надо же узнать, какими устрицами они там кормят. После дождя улицы выглядели безлюдно, и в «Винной устрице» кроме них никого не было. В этот раз они заказали правильно: креветки, устрицы, вино и шампанское. На столе появились розовые ракообразные, выложенные по кругу на колотом льду, в центре которого красовались сочно-желтые дольки лимона. Рядом поставили блюдо с устрицами, неровные раскрытые раковины с нежной начинкой лоснились под лампами. Надя начала с устриц, попеременно запивая их то вином, то шампанским, в этот раз – французским. – Мне нравится, как ты ешь. Она улыбнулась, глядя, как Лялин высасывает содержимое очередной раковины. – И я люблю есть вместе с тобой. – Я тоже, – ответил он. На улице снова пошел дождь. «Скоро настоящая весна», – подумала Надя, заглядывая в окно. – Это так странно, – сказала она. – Несколько месяцев назад я и подумать не могла, что мы с тобой будем вместе есть устрицы, как будто ничего и не было. – В каком смысле не было? – Да ни в каком! Надя вдруг захотела рассказать о том, как ей было плохо без него, но тут же решила, что поговорит об этом после. К ним подошел официант и зажег маленькую свечку в прозрачном стаканчике. Пламя испуганно замерцало, но потом, словно убедившись в надежности этого мира, вытянулось и стало почти неподвижным, освещая их столик маленьким теплым огнем. 44. Любите живопись, поэты Надя опаздывала. В «Акростихе» вот-вот должен был начаться поэтический вечер, о котором она договаривалась. Катерина, хозяйка галереи, прислала ей несколько сообщений, что почти все уже собрались. Утром Наде хотелось спрятаться дома и никуда не ходить. Лялин уехал в Петербург на Гумилевскую конференцию. – Ты что, специально? – обиделась она. – Мы же вместе придумывали этот вечер! – Ну я не мог отказаться! Меня Весин просил, чтобы я был. – И почему ты говоришь об этом только сейчас? – Не хотел тебя расстраивать.