– Ты можешь не губами прикладываться, а лбом, я всегда так делаю. Пойдем, я тебе покажу. Они подошли к иконе Климента Папы Римского, стоящей по центру перед алтарем. – Тут даже есть частица мощей, – сказал Лялин. – Вот, смотри. Он перекрестился и, наклонившись, дотронулся лбом до стекла. – Вот как можно? – задумалась Надя. – Тогда я тоже хочу. А говорить что-нибудь нужно? – Думаю, что хочешь. Она заглянула в лицо святого. Ей показалось, Климент смотрит на и одновременно сквозь нее, различая не только зал храма за ней, но и весь мир, непостижимые, заоблачные выси, недоступные простому смертному. «Спасибо за этот день, – прошептала Надя и почувствовала холодное прикосновение стекла. – И за этот храм», – быстро добавила она, поднимая голову. Когда они вышли, на улице совсем стемнело. – Как же там здорово! – выдохнула Надя и прижалась к Лялину. – Храм необыкновенный. – А я смотрю, ты выходить не хочешь, – он посмотрел на нее и улыбнулся. – И лицо у тебя стало счастливое. – Да, впервые так себя чувствую в церкви! Я там вообще нечасто бываю. И дома никогда не праздновали ничего, только бабушка, помню, на Пасху пекла кулич и красила яйца. Как сейчас вижу коричневые яйца в тарелочке и рассада на окне, оно открыто и занавеска летает. Воздух холодный, но понятно, что весна. И бабушка радостная, а я не понимаю почему. – Ты почти ничего не рассказываешь о детстве. – А я почти ничего и не помню. – Ясно. Хочешь перекусить? – Только давай дома. Я немного устала. Вино есть у тебя? – Сейчас купим. Они шли по улице мимо невысоких особнячков, подсвеченных горящими фонарями. И Наде казалось, этот воздух точно такой, что был у бабушки на Пасху, когда дрожали зеленые ростки саженцев и парила белая занавеска. 46. Загробный фейсбук В мае Наде захотелось навестить Булгакова, незадолго до его дня рождения. На праздники друзья разъехались кто куда, поэтому на Новодевичье с Надей поехали Лида, Антон, Поль и Аня. Светлая и холодная весна будто бы нехотя проталкивала солнечные лучи сквозь занавесь прозрачных облаков. Недалеко от красно-белых стен некрополя они остановились в деревянной беседке, рядом с новостройками, между детской и спортивной площадками. Поль открыл вино, и алый ручеек разбежался по прозрачным стаканчикам. – Так, чьи могилы мы еще хотим посетить? – задумалась Лида. – Чехов, Гоголь… – А Чехов здесь разве? – усомнился Поль. – А где же еще? – Ну не знаю. Я думал, он, может быть, на Ваганьковском. – Да нет, Чехов точно здесь, – не согласился Антон. – Ой, смотрите – чайка! – Аня махнула рукой в небо. – Это знак от Чехова! – Вот это да! Летит, – удивилась Надя. – Может, умершие уже знают, что мы пришли? А что, если каждое слово звучит и отзывается в каких-нибудь неведомых формах бытия, связанных с нашим миром, но пока нам не известных? Как думаете? – Я бы на твоем месте не обольщался, – сказал Антон. – Почему это? – А на фига мы классикам? – А почему нет, – поддержала Надю Лида. – Мы живые молодые литераторы… – А некоторые симпатичные, – добавил Ларичев. – Ладно, там разберемся. – А я бы к Заболоцкому подошел, – задумчиво протянул Поль. – Товарищи, мы все идем к Маяковскому! – заявила Аня. – Мы все идем к Булгакову! – напомнила Надя. По железнодорожным путям, идущим параллельно автодороге, проезжали составы, редкие прохожие шли в сторону кладбища и монастыря, весенние птицы, пролетая, оставляли в воздухе пронзительные ноты. В зазеленевшей, но еще невысокой траве редкие одуванчики качали желтыми головами, ветер немного потеплел, облака разошлись, и теплый свет залил улицу. У Нади зазвонил телефон, и она тут же нажала кнопку ответить, чтобы услышать голос, звучащий как музыка, голос, у которого она знала все оттенки и интонации. Иногда ей казалось, только его она различает во всей полифонии этого мира. Она отошла от беседки, чтобы поговорить с Лялиным. Ехать на кладбище он наотрез отказался, но Надю это не огорчило. Когда она вернулась в беседку, вторая бутылка подходила к концу. – Ну что, пойдем? – предложила она. – А то у нас для Михаила Афанасьевича ничего не останется. – У меня есть бутылка коньяка, – похвасталась Лида. – А у меня водки, – подхватил Антон. – А вы подготовились! Выйдя из беседки, друзья пошли вдоль дороги. К входу на кладбище вел пешеходный переход. За воротами было многолюдно, недалеко от схемы захоронений стоял серый киоск с надписью «Экскурсии, сувениры». Кроме биографических книг известных личностей, покоящихся здесь, продавались значки с их портретами. Тут же рядом стояла девушка – высокая блондинка с прозрачными глазами, предлагающая экскурсии по кладбищу. – Так, кто нам нужен? – Надя подошла к схеме. – Булгаков здесь, Гоголь, Чехов… – Маяковский! Заболоцкий! Багрицкий! Ой, Шаляпин, давайте к нему! Шухов! Хочу к Шухову! – подсказывали ей. Почти все нужные им места находились на втором участке. Они прошли мимо могилы Юрия Никулина. Актер сидел, задумавшись, на каменном бортике. Рядом, опустив морду на лапы, лежала его собака, ризеншнауцер. Перед ее носом кто-то положил несколько шоколадных конфет в красных обертках. – Вот второй, – Лида махнула рукой в сторону таблички с обозначением участка. – Идем искать. Они неспешно бродили вдоль рядов, читая имена. Кресты, могильные камни, фотографии. Скромные надписи без фото или памятники в полный рост за высокой оградой. Все эти различия существовали здесь, в этом мире, а там, под слоем земли, все становилось одинаковым, лишенным привычных человеку знаков отличия. – И все-таки странная штука смерть, – произнесла Надя, останавливаясь возле низкой старенькой оградки. – Если все закончится здесь, то для чего вообще делать что-то? Чтобы на твоем надгробном камне вывели слово «писатель» или «художник»? – Между прочим, немало, – отозвался Ларичев. – Думаешь? – А что, на наших могилах должны, по-твоему, написать – «начальник цеха» или «пескоструйщица»? – Да я же не об этом. – А по-моему, все связано – жизнь, что ты делаешь и что потом напишут на надгробии, – сказала Аня. – Вот мне сейчас все равно, что на моем напишут. А на самом деле – как знать, что после?.. На могилах цвели тюльпаны, в воздухе сплетались запахи вишен, черемух и лип. Каштан расправлял молодые листья, разжимая крупные кулачки почек. Птицы перекликались, перелетая с дерева на дерево. Жизнь словно говорила: «Я здесь и я во всем». А внизу, под деревьями, безмолвно смотрели на этот мир могильные камни, даты и имена. – Смотрите, сколько китайцев, – заметил Поль. Через несколько рядов от них вслед за гидом с красным флажком тянулась длинная китайская экскурсия. Возле одной из могил они остановились, окружив ее. – Давайте тоже посмотрим, когда они уйдут, – предложил Антон. – Наверняка там один из тех, кто нам нужен. Туристы осматривали могилу Гоголя. Светлый бронзовый крест стоял на сером камне в изголовье каменного саркофага. На нем лежали свежие и увядающие цветы, алые розы, красные гвоздики, белые хризантемы. Поль, наклонившись над массивной чугунной оградой, прочитал надпись в торце саркофага: «Горькимъ словомъ моимъ посмѣюся Iеремiи, Гл. 20, ст. 8.». – Вот так. Надеюсь, хотя бы здесь ему спокойно. – Вот да. История с перезахоронением просто ужасна, – согласилась Аня. – Это про литераторов, которые утащили из могилы кто сюртук, кто кость, а потом начали умирать? Ну-ну, – ухмыльнулся Антон. – Та самая. Но там же была еще одна история, что пропала голова, то есть череп? – Да, и потом Булгаков использовал это в «Мастере и Маргарите» про голову Берлиоза, – вспомнила Надя. – Ну он же считал его своим учителем, – сказал Поль. – И потом, Елена Сергеевна взяла камень с первой могилы Гоголя, «голгофу», который, по легенде, Аксаков привез из Крыма. – Голгофу, почему так назывался? – спросила Лида. – Он по форме напоминал место казни Христа. Так вот, камень, когда Гоголя перенесли на Новодевичье, оказался не нужен, и вдова установила его на могиле Булгакова. – А почему не нужен?