– Откуда взяться ореху или желудю, не понятно. Да еще и прошлогоднему. Вряд ли он висел на дереве. – Дождем, наверное, вынесло. Вот только откуда? – А вон, смотри, дерево дальнее с острыми листочками. – Надя махнула рукой в сторону. – Да это дуб! – рассмотрел дерево Лялин. – Только не обычный, а дальневосточный, может быть. Возьми желудь, потом посадим. Вдруг вырастет? Они пошли дальше по переулку и свернули к воротам, ведущим на территорию храма. Светлые квадраты плиток были усыпаны нежной зеленью крылатых лопастей, падающих кленовых семян. – А вы делали носики? Лялин поднял со скамейки одно из крылышек. – Нужно было послюнить и прислонить. Он лизнул семена и, согнув, посадил на нос. – Вот, теперь не свалится! Он покрутил головой. – Я тоже хочу! – обрадовалась Надя. – Только ты сам мне прислони. Она протянула ему зеленое семечко. – Моим слюням ты больше доверяешь? Лялин прижал мокрые лопасти к Надиному носу. – И правда, не падает! – рассмеялась она. – Давай сделаем селфи! Во дворе росли яблони и рябины, окруженные цветочными клумбами. Было заметно, что за растениями хорошо ухаживают. «Храм Воскресения Христова в Кадашах» – прочитала Надя табличку на стене оранжево-белой церкви с золотыми куполами. – А вот куда мы сейчас поднимемся! – она махнула рукой в сторону шатровой колокольни. – Как здорово, что ты тоже хочешь! – Я хочу. Я с тобой все хочу, – Лялин поднял голову вверх. – Интересно, сколько там ступенек… Надя позвонила гиду, и через несколько минут к ним вышел молодой человек похожий на гимназиста начала прошлого века, и даже современные брюки с рубашкой не могли исправить это впечатление. Его звали Николай. Худой, невысокий, из-под густой челки живые внимательные глаза. Надя с интересом рассматривала их нового знакомого, пытаясь определить, сколько ему лет. Экскурсию Николай начал со слов: «Первое упоминание храма относится к одна тысяча четыреста девяносто третьему году…», и Надя уже приготовилась к тому, что перед тем, как подняться наверх, придется прослушать энциклопедические сведения об этом храме. Но когда Николай заговорил о вариантах происхождения наименования «Кадаши», она перестала рассматривать клумбу и прислушалась к словам. Версий оказалось четыре: здесь жили бондари, изготавливавшие кади – бочки; от древнетюркского слова «кадаш», означающего товарищ, свободный человек, ведь слобода – это поселение вольных людей; от татарских судей «кади», живущих неподалеку; и вариант, которого придерживался Николай: здесь жили ткачи, производящие ткани для государева двора и занимавшиеся катанием полотна. Так Каташи превратились в Кадаши. Потом он рассказал о смешении архитектурных стилей, о неудачной реставрации, после которой храм затопило и появилась черная плесень там, где ее отродясь не было. О том, что раньше цвет стен был красным и виднелся кирпич, а несколько лет назад перекрасили в оранжевый. – А почему так сделали реставрацию? – спросила Надя гида-гимназиста. – У меня дипломная работа была по теме «Рубль за квадратный метр – цена аренды объектов культурного наследия при условии их реставрации», знаете такую программу? – ответил Николай. – Я тогда молодой был, наивный, думал – это благо. А оказалось, для полноценной реставрации нужны огромные деньги, и даже такая стоимость аренды их никогда не отобьет. И в итоге реставрацию делают плохо, для галочки, а страдают исторические ценности. – Вы архитектор? – догадалась Надя. – Я экономист-строитель, – ответил Николай. – Но давайте не будем о грустном, пройдем в храм. Внутри он показал им двери, ведущие в центральную часть, на узорах которых нет ни одного повторяющего цветка. Но перед тем как зайти, Николай открыл неприметную дверцу в стене – заглянув в которую, Надя и Лялин увидели широкий балкон. Николай рассказал про резные колонны и версию, что на них изображен языческий бог леса. – А можно выйти? – попросила Надя. – Ну вообще нежелательно. – А мы осторожно! – заверила она. – Только чуть-чуть посмотрим. И, потянув Лялина за рукав, она шагнула на балкон. Надя смотрела на дома и крыши, людей внизу, на воздух, дрожащий и переливающийся, рассыпающийся чем-то прозрачным и звонким. – Я забыла, как правильно называется этот балкон, – говорила она, заглядывая вниз, – как же здесь здорово! А Николай такой милый! Смотри, он на нас смотрит? Нет? Поцелуемся! – Ай! – возмутилась она, почувствовав, как Лялин ловко ухватил ее за попу. – Ты в божьем храме! – А кто хотел целоваться? – Ну ты сравнил! Пойдем обратно. Когда они вернулись, Николай рассказал о росписях, чугунном поле, иконах. Долго говорил об иконе святых Новомучеников и Исповедников Российских как о собирательном образе подвига, совершенного Русской церковью в двадцатом веке. Надя внимательно рассмотрела сцену, где солдаты, похожие на красноармейцев, сбрасывали в шахту великую княгиню Елизавету Федоровну – основательницу Марфо-Мариинской обители – и ее келейницу Варвару вместе с великим князем Сергеем Михайловичем, князем Владимиром Палеем, еще тремя князьями и слугами. – Буденовки на тех, кто сбрасывает, – заметила она. – А погон нет. Кто же они? Кто эти солдаты? На каждой картине они кого-то мучают и убивают. Зачем, почему, для чего это все произошло? Почему люди так легко отказались от Бога? Им было очень плохо, или хотелось, чтобы стало хорошо? А разве можно так писать икону? – Написано по канону, – ответил Николай. – Они в богатырках, – сказал Лялин. – Это потом их стали называть буденовками, а изначально были богатырки. Их придумал Васнецов для победного марша русских солдат в Берлине в семнадцатом году, и солдаты должны были походить на русских богатырей. – Васнецов? – переспросил Николай. – Этого я не знал. – Виктор, конечно, – добавил Лялин. Дальше Николай подвел их к иконе преподобного Иова, игумена Почаевского, Почаевской иконе Божией Матери. Рассказал, что она замироточила во время службы в день смерти царской семьи. – А я никогда не видела, чтобы икона мироточила, – вспомнила Надя. – Да? – оживился Николай. – А вот сейчас мироточит Троеручица в Храме Успения Пресвятой Богородицы, на Гончарной. Сходите! – Сходим? Она повернулась к Лялину. – Сходим, – ответил он. – Пойдемте, я покажу вам образ святого царя-мученика Николая Второго, – продолжил Николай, подводя их к одному из окон храма. – Этот образ написан на кирпиче, который отец Александр привез из разрушенного дома Ипатьева в Екатеринбурге, где царская семья была расстреляна. Отец Александр очень чтит эту святыню… Когда они вернулись обратно через цветочные двери, Николай подошел к еще одной маленькой дверце в стене и открыл замок. Они поднялись по узкой белой лестнице с высокими ступенями, миновав небольшую светлую комнатку, и вышли, точнее, выбрались на колокольню через низкий проем. Надя и Лялин сразу почувствовали солнечный ветер – не такой, как внизу. Москва окружила их со всех сторон. Вон белая свеча колокольни Ивана Великого, краснобашенный Кремль, там – высотка на Котельнической, а почти рядом красно-белые купола храма Климента. Зеленые шапки деревьев, покатые крыши домов, серые заводские трубы. Надя прищуривалась от яркого солнца, рассматривая город. Николай рассказывал о линейном строительстве колоколен, об очередности звона и о звоне на четыре стороны света. И что их колокольня звонила второй – после Ивана Великого. О гениальном звонаре Константине Сараджеве, который мог исполнить на колоколах больше ста классических симфоний. Сын дирижера Сараджева и дочери Нила Филатова, основавшего русскую педиатрическую школу – это его имя сейчас носит Филатовская больница. Об этом уникальном виртуозе Анастасия Цветаева написала «Сказ о звонаре московском». Надя слушала гида и думала о затейливых узорах судьбы, соединяющей жизни великих людей. Случайны ли эти связи? И кто из них останется, сумеет пройти сквозь века, а кто станет одним из публикующих воспоминания о великих? Лялин взял ее за руку, и она прижалась к нему, спрятавшись от ветра. Во время спуска, когда они снова проходили мимо маленькой комнатки, Николай рассказал, что это комната звонаря и здесь в тридцатые годы был задушен подушкой протоиерей Димитрий Карнеев. Убийц так и не нашли. – Ужас какой! – громко сказала Надя. Она спускалась второй – впереди шел Лялин, замыкающим – Николай. Лестница была узкой, они разговаривали, но не видели друг друга, перед собой Надя различала крутые изгибы белой стены и деревянные перильца, за которые крепко держалась, спускаясь с одной ступени на другую. – Как бы нас ни закрыли в храме, уже поздно, – услышала она голос Николая. Но дверь оказалась открыта. – А в нижний храм войти можно? – спросил Лялин. Николай ненадолго исчез за черной дверью, потом вернулся и позвал их. В нижнем храме шла работа, женщины, стоящие на лесах, реставрировали иконы. Здесь же находился вход в детскую школу. Надя и Лялин прошли по кругу и вернулись на улицу. Перед тем как идти в музей и усыпальницу, они сели на лавочку. Здесь Николай рассказал им про колокол, который не хочет возвращать церкви Большой театр, про новое здание, выделенное министром культуры для реставрационных мастерских после того, как он сам посетил храм, про «битву за Кадаши» в 2004 году, когда реставраторы не хотели покидать это здание, а тогдашний министр культуры Швыдкой заявил, что «священник захватил храм». И все же храм передали приходу, а реставрационному центру Грабаря выделили новые помещения. Узнав об этом, главный реставратор якобы от злости ударил кулаком по иконе, она упала и раскололась. – Не берусь утверждать, но, возможно, пожар в выделенных помещениях неслучаен, – заключил Николай. – Это пожар, когда торфяники горели? – уточнил Лялин. – Да. Жара стояла страшная… В усыпальнице оказалось тихо и прохладно. Вдоль стен стояли длинные деревянные ящики со стеклянными крышками, в них раздельно лежали черепа и кости. – Это останки москвичей, а также монахов, переданные для перезахоронения храму Воскресения Христова в Кадашах из разных храмов, – пояснил Николай. – А вот, – он показал на белый саркофаг, – уникальная находка, в нем был отдельный женский скелет. Правда, археологи зачем-то перемешали ее кости с остальными, – Николай кивнул в сторону ящиков со стеклянными крышками. – А как же они незахороненные тут лежат? – спросил Лялин. – А все просто, – ответил Николай. – Усыпальница находится ниже уровня земли, следовательно, считается захоронением. Последней частью экскурсии стал музей. В первой комнате находились археологические находки, а также предметы крестьянского быта. Николай показал древнюю книгу, принадлежащую храму, крест, подаренный жителем Замоскворечья – в советское время местные подбирали какие-то предметы и потом, когда храм снова открылся, многие возвращали сохраненное. Изразцы, иконы, кресты из коллекции архитектора Барановского. Возле изразцов Николай рассказал, что отец настоятеля, Александр Борисович Салтыков, восстанавливал Гжельский промысел. Надя подошла к столу, где стояли крынки, горшки, самовар, ткацкий станок – вещи того времени. – А это кадка! – обрадовалась она, указав на что-то округлое, накрытое льняным полотенцем. – Нет, не кадка, – ответил ей Лялин. Оказалось, под полотенцем стоял жернов.