– Жернов? – переспросила Надя, уставившись на каменный кругляш размером с два хороших ноутбука. – Вот так муку ты бы помолола и испекла… испекла… колобок! – нашел Лялин нужное слово. – Или блины, – засмеялась Надя. Николай подошел к следующей полке и снял бубенцы для лошадиной упряжки. – А вы можете дать послушать, пожалуйста! – попросила Надя. Николай встряхнул рукой, и старинные бубенцы нежно зазвенели. – Как в кино! – обрадовалась Надя. – То есть в кино как здесь. Она пошла дальше, заметив какой-то странный предмет – коробку, похожую на хлебницу, с лопастями внутри. – Это маслобойка, – объяснил Лялин. – Вот колобок ты испекла, теперь можно масло сбивать, – и они с Николаем снова засмеялись. – Масло сбивать, вот еще! А ты что будешь делать? – Я буду есть твой колобок с маслом… Надя пожала плечами и пошла дальше. На отдельной стене, под картиной «Изгнание священника из дома» стоял стенд с вещами, «попавшими в храм с божьей помощью». В нем лежало «Наставление для прихожан» – лист бумаги, который дворник когда-то не выбросил, а теперь отнес действующему настоятелю. Серебряный поднос, вывезенный из Америки без документов, не обративший на себя внимания таможенных служб. Николай говорил спокойно, но вдохновенно, словно совсем не устал за три часа, проведенные с ними. Уже на выходе он рассказал о портрете над дверью, Николая Григорьева – мясного короля, владельца колбасной фабрики на территории Кадашей. Крестьянин по происхождению, создавший производство и поставлявший продукцию к царскому двору после революции окончил жизнь в нищете и забвении. И уже когда экскурсия закончилась и они попрощались с Николаем, он догнал Надю и Лялина со словами: «Давайте я вам надгробие покажу!», и подвел их к большому белому надгробию для супружеской пары. – Ценная находка! – произнес он. Надя, глядя на белую плиту, подумала, что любовь – это не только желание жить вместе, но и лечь в одну могилу. Когда мертвый человек остается родным. Перед выходом за ворота она оглянулась: яблони качали своими ветками, на крыше ворковали белые голуби, тюльпаны наклонялись в сторону солнца. Храм с колокольней смотрел в небо всеми своими крестами, словно именно он держал весь этот свет, земной и небесный. Солнце качалось на теплых оранжевых стенах, ветер нежно дул в лицо. Будто бы подслушав ее мысли, Лялин процитировал: – «Великолепными верхами восходят храмы к небесам». – Ты же никогда меня не оставишь? – Надя повернулась и посмотрела ему в лицо. – Никогда, – ответил он. – А почему ты вдруг спрашиваешь? – Не знаю. Иногда рядом с тобой я знаю все и одновременно не знаю ничего. – Это что-то из философии, – напомнил он. – Все бы тебе шутить. – Да уж какие шутки. Ты иногда так на меня смотришь… А давай съедим какой-нибудь колобок? – Ну вот, опять. Как литературовед может быть таким несерьезным? – Засмеялась Надя и взяла его за руку. Они шли по солнечному переулку, и их тени под заходящим солнцем неправдоподобно длинно вытягивались на асфальте перед ними. 50. И снова Герцен В следующую пятницу Надя с Мариной встречались возле Литинститута. – Сто лет там не была, соскучилась, – призналась Надя. – Да ты вообще к Повелителю можешь ходить хоть на каждый семинар, – ответила подруга. – Я тебе даже завидую… – А он меня, между прочим, звал – как современного поэта. Я и наших приглашу всех. В следующем году пойдем, пощупаем первокурсников, кого они там набрали! Читала стихи абитуриентов, а там мальчик семнадцати лет пишет: «От жизни я давно устал…» Когда успел-то? – Ну мы тоже в юности фигню всякую писали. – Скажешь тоже, в юности. А сейчас что – старость? – Сейчас молодость. И да, давай сходим в Лит, тоже по нему скучаю. Они свернули во двор, сказав охраннику, что идут в книжную лавку. – Пойдем к Герцену? Надя остановилась, всматриваясь в их садик. Особенное небо, висевшее над Литинститутом во время ее учебы, по-прежнему было здесь. Она вспомнила себя, звонкую и счастливую, спешащую через двор в читальный зал или столовую… Герцен все так же смотрел вдаль, бережно прижимая к груди гранки «Колокола». – Почему здесь так хорошо? Надя погладила гранитный пьедестал. – Мне иногда казалось, настоящий мир – здесь, а там, за нашей оградой, придуманная, на самом деле не существующая жизнь. Я как будто чувствовать в этом дворике начинала иначе. Вот и сейчас. – А страдания наши помнишь? – подхватила Марина. – Как мы плакали и бегали по бульварам? И все-таки это было счастливое время. Может быть, самое счастливое. – Мне наших не хватает, – ответила Надя. – Ася, Вадим, Леша – где они сейчас? Вроде и переписываемся, а все равно – когда видишься почти каждый день, кажется, так будет всегда. И наше время – бесконечно. А на самом деле каждый день был последним… – Слушай, мы сейчас опять заплачем и пойдем на бульвар, – перебила ее Марина. – На бульвар мы, конечно, пойдем! Но сначала – в Лит! Они прошли по садику мимо клумб с ярко-желтыми цветами на длинных стеблях, белых ромашек вперемешку с синими колокольчиками и подошли к главному входу. – А вдруг закрыто? – Надя потянула тяжелую деревянную дверь за ручку. – Смотри, скрипит, как раньше! – рассмеялась она. – Мне нравится, когда здесь тихо, – сказала Марина, когда они поднимались по лестнице на второй этаж. – Лишь бы охранник не пришел. – Скажем ему, что пошли попудрить носик. Ему жалко, что ли? – Думаю, нет. – Ну вот. О, доска объявлений! – обрадовалась Надя. – Ну-ка, что там у них? Ты смотри, ничего интересного. Расписание, и все. – А что ты хочешь, год закончился уже. – Точно. Окно в конце коридора ярко подсвечивало солнце, лучи рисовали длинные теплые полосы на стенах, задевая висевшие портреты классиков. Надя остановилась, залюбовавшись этим сиянием. – Ты чего? – спросила Марина. – Здесь… – Надя вытянула руку и потрогала пустой воздух перед собой. – Здесь мы однажды встретились. И тогда я впервые поняла, что мне – не кажется. И что я ему – тоже нравлюсь. Надя вспомнила, как однажды осталась после семинара, чтобы обсудить с Лялиным стихи в ее дипломе. Как она смотрела на его подбородок, где борода по центру чуть расходилась в стороны, словно примятые стебли пшеницы. Как ей хотелось целовать его лицо, шею, руки… Они сидели друг напротив друга, и Лялин ласково дотрагивался ботинком до Надиных сапожек, верно почувствовав ее желание. Она вспомнила внимательные глаза цвета талого льда, этот рай, возникающий рядом с ним, когда хотелось, чтобы время длилось вечно. Как она смотрела на уменьшающуюся стопку листов, надеясь, что замечаний от мастера будет много. А до этого на семинаре она счастливо улыбалась, зная то, что было неведомо сидящим рядом с ней: под синей жилеткой мастера – подтяжки в мелкий горошек, которые она несколько часов назад помогала пристегивать к коричневым брюкам. А потом они шли мимо холодных домов, поднимаясь к метро. Вот они целуются и расстаются. И она так не хочет уезжать. – Странно, столько лет прошло, а как будто все случилось только что… – произнесла Надя. – Но сейчас же у вас все хорошо? – Да. Но… Не знаю… Так, как тогда, больше не будет. – Будет другое. Или что, ты сомневаешься? Надя задумалась и подошла к окну. – Мне страшно. Мы все ближе и ближе, и это меня пугает. Даже не знала, что так может быть. Не могу представить, что будет со мной, если я его потеряю. И потому… Как будто мне уже хочется бежать. – Чего тебе хочется? – не поняла Марина. – Ну не знаю! Я боюсь, что он будет слишком близко и… И… Не понимаю даже, как сказать. Это что-то непонятное. Хочется одновременно к нему и как будто бы от него, понимаешь? – Не понимаю.