– Но ты хотя бы верила, когда говорила? – Да. – А если я попрошу тебя подождать? – Подождать чего? – Ну, нельзя же так сразу расставаться. Может, постепенно, сначала встречаться раз в неделю, потом раз в месяц… – Нет. – Пойдем хотя бы кофе со мной выпьем? Проводишь старичка? – Тоже мне старичок. Тебе до пенсии еще пять лет. – Четыре года. – Ну четыре. Да какая разница… Они медленно шли по безлюдным солнечным улочкам. Ни одного кафе не встречалось, словно Москва, рассердившись, закрыла перед ними все двери. Наконец Лялин увидел какое-то заведение. Здесь было самообслуживание, и Надя, сказав, что не хочет есть, села за пустой столик. Через несколько минут Лялин подошел к ней с пластмассовым коричневым подносом, на котором стояли большая чашка кофе и тарелка с винегретом. Когда он ставил поднос на стол, ремень сумки сорвался с плеча и упал на руку. Надя смотрела, как, словно в замедленной съемке, опрокинулась чашка и кофе полился на поднос и в тарелку. Когда Лялин пытался промокнуть кофе салфеткой, чтобы хоть как-то отделить напиток от винегрета, Надя заметила: у него дрожат руки. И что кофе и винегрет смешались неразделимо. 52. Все липы мира Надя несколько дней не отвечала на звонки Лялина. Ей начинало казаться, что расставание – единственное верное решение. Как она могла не понимать этого раньше. С одной стороны, было немного обидно, что ее Повелитель всего лишь просто позвал ее жить к себе. Это мог бы сделать кто-то из ее однокурсников: съедемся, снимем квартиру… Но Лялин! И хотя Надя была бы рада жить вместе, но все же ждала от него чего-то необыкновенного, надчеловеческого. Она боялась, что домашнее, бытовое, все, что стоит за «переезжай ко мне», разрушит их великолепный мир, в котором все двери для них открыты и ключ к ним – любовь. А что если, когда не станет этих дней, проведенных отдельно, они перестанут скучать друг по другу? Кроме того, Надя запомнила слова Повелителя о том, что он чуть на ней не женился. Что же он, передумал? И даже если отбросить все эти мелочи, жить вместе означало стать друг другу окончательно близкими. Она и раньше боялась, что любит слишком сильно. А теперь, если чувство станет столь велико, что поглотит ее полностью, и она, Надя, перестанет существовать? Не сможет выбраться из отношений, вбирающих ее жизнь, словно зыбучие пески. Если бы Лялин предложил жить вместе раньше, когда она была его студенткой… Надя была бы счастлива и не размышляла ни минуты. А сейчас ей страшно. И она сомневается. И нет кого-то, с кем можно было бы поделиться ее страхом, ведь единственный человек, с которым Надя могла поговорить об этом – Повелитель. Но звонить ему она не стала. Будто неведомая злая сила сковала волю, чувства и желания. Телефон нежно пискнул, и Надя поднесла к глазам вспыхнувший экран. – В 58 больнице. Отделение 9, палата 15. Прощай, мой любимый друг. Она сразу же написала: – Как чувствуешь себя? – Ты тверда в решении? – Не тверда. – Поговорить хочешь? – Хочу. Надя подумала, если бы Повелитель был похож на нее, они давно бы расстались и вряд ли встретились снова. В то время как она, осознавая это или нет, во время проблем или конфликтов стремилась уйти и замыкалась в себе, Лялин, наоборот, всегда двигался ей навстречу. И даже тогда на бульваре – именно он шел к ней, как будто знал: сейчас Надя настолько близко, что можно снова обрести ее. Утреннее солнце золотило трамвайные рельсы, то тут, то там они вспыхивали, превращаясь в жилу драгоценного металла, надежно закрепленную в серой асфальтовой толще. Надя решила дойти до больницы от метро пешком. Когда она нервничала, долгая ходьба по городу ее успокаивала. Проезжая, гремели трамваи, рассекая сухой нагретый воздух. Пути шли сквозь парк, здесь на высоких деревьях громко перекликались птицы, а трава тонула в густой тени. Вдруг Надя остановилась: она увидела, как из развилки широкого дубового ствола, вытянувшись к небу, растет крохотная рябинка. Когда ветер приподнимал тонкие листья, солнце, подсветив их с изнанки, наполняло цвет листвы зеленым огнем. «Но смогла рябина к дубу перебраться», – подумала Надя, вспомнив, как в школе их класс разучивал песню о несчастной любви двух деревьев. Как бы я желала К дубу перебраться; Я б тогда не стала Гнуться да качаться. Особенно выразительно пропевала этот куплет их учительница, серая невзрачная женщина неопределенного возраста. Надю эта песня раздражала, и она вместо пения представляла, как налетевший ураган вырывает, а потом вкапывает оба дерева рядом, или приходит бородатый мужик с лопатой и сажает рябину рядом с дубом. Такого варианта она предположить не могла: чтобы рябина росла у дуба на плече. Почему-то увиденное ее обрадовало, и Надя зашагала быстрее. Лялин встретил ее на проходной. Он вышел к ней в синей ветровке, с темно-зеленым шарфом в красную полоску – это был ее подарок. Хоть он и говорил, что ему ничего не нужно, Надя привезла его любимый томатный сок и клубнику. Бежевые корпуса больницы, разделенные четкими квадратами газона и серыми линиями дорожек, напомнили Наде гостиницу в Евпатории, куда она в детстве ездила с родителями. Только вместо шелковицы, плоды которой, падая, усыпали пространство под деревом чернильными пятнами, во дворе росли высокие ели. Надя посмотрела, не упала ли с какой шишка, но газон был хирургически чист. В просторном холле почти никого не было. У двери сидел скучающий охранник, две женщины покупали кофе в автомате. Надя и Лялин прошли мимо, к серым дверям лифта. Пока они поднимались, Надя заметила, глядя в большое зеркало, почти во всю заднюю стенку, что цвет ее одежды совпадает с цветами Лялина: красные брюки, темно-зеленая блузка и синяя джинсовая курточка. Они часто, не сговариваясь приходили на встречу друг с другом в одежде одной цветовой гаммы. Сегодня совпадение было полным. – Можно? – спросил Лялин и обнял ее за талию. – Почему ты спрашиваешь? – Но ты же меня оставила. – Но я же сейчас пришла! Лифт дернулся и остановился. Они вышли в бледно-бежевый коридор и прошли немного вперед. Лялин открыл дверь с маленьким белым номером 15. – Проходи, – сказал он. – Вот это да! – удивилась Надя. Палата оказалась двухкомнатной. В первой у окна стоял круглый столик, рядом с ним – два коричневых кресла. Тут же помещался маленький холодильник и электрический чайник. В другой комнате она увидела убранную кровать, шкаф для одежды и дверь в ванную комнату. – Тут как в отеле, не подумаешь, что больница, – заметила Надя. – Как ты сюда попал? – По знакомству. Друг помог. – Ясно. А что с тобой? – А тебе интересно? – Андрей! Да, мне интересно! – Пока не знаю. Смотрят сердце, еще там разное. Не рассказывать же тебе о болезнях. – А кому ты будешь рассказывать, если не мне? – Надя села в одно из кресел. – Клубника мытая, можешь сразу есть. – Хочешь чаю? – Хочу. Надя смотрела, как Лялин под шум закипающей воды насыпает в белый чайник заварку. Он поставил на стол две белые чашки, и она вдруг вспомнила другие – зеленые, в горошек. Это был сервиз, который дома доставали по праздникам. В чашку лился чай теплого темно-янтарного цвета. Надя подумала, что больше о семейных чаепитиях она не помнит ничего. Ей захотелось плакать, и чтобы отогнать внезапно подступившие слезы, она стала вспоминать другие моменты, связанные с чаем. Вот школьная столовая, где запах еды смешивается с запахом моющего средства, пегая тряпка, которой уборщица протирает столы… Длинный стол, напоминающий движущуюся ленту, на который ставили грязную посуду. Граненые стаканы со светло-коричневой жидкостью, которые Надя отдавала одноклассникам, потому что не пила чай с сахаром. Когда Лялин наполнил заварочный чайник кипятком, она вспомнила маленькую комнату в литинститутском общежитии. Две кровати, окно, старый столик. Ее однокурсник Гриша приносит из кухни горячий зеленый чай. Он заваривал его в своей кружке и потом переливал желтоватую жидкость с резким запахом в Надину. Ей не очень нравился зеленый чай, но Наде казалось, что она в него влюблена, поэтому выпивала свою чашку. Это было на первом курсе, после которого Гриша, не сдав экзамены, куда-то пропал. Связь оборвалась, и она очень редко вспоминала о нем. – А сахара нет, – сказал Лялин. – Хорошо, что ты тоже пьешь без, а то пришлось бы бегать по соседям. Надя дотронулась до ручки чашки и посмотрела в окно. Она вспомнила красивую кухню на двадцать третьем этаже высотного дома. Из того окна вид выходил на парк, а вдали стояли крошечные, будто игрушечные, высотки Москва-Сити. Тогда одноклассница познакомила ее с Игнатом. Он работал в агентстве недвижимости менеджером чего-то важного, чего именно Надя так и не запомнила. Зато в памяти осталось, как он заваривал чай. Закипал красный чайник, и он заливал кипятком пуэр. За время их непродолжительного знакомства Надя успела познакомиться с бездной сортов зеленого чая. И все были невкусные. И пуэр тоже казался ей гадостью. Она даже купила для себя пачку черного чая и заваривала его, когда приходила туда. Однажды, когда Надя сыпала в свою отдельную чашку скрученные листики заварки, ей вспомнились строки то ли Чехова, то ли Шмелева, что-то о чае под липами, тепле и доме. У Нади не было ни дома, ни лип, она насыпала заварку в свою чашку – даже своего чайника на этой красивой кухне у нее не было. И она перестала приезжать. Надя посмотрела на Лялина. Он сразу запомнил: Надя любит черный без сахара, ни разу не забыл и не перепутал. Она смотрела, как в белые чашки льется темно-янтарный чай, как Лялин держит чайник: всё тепло, все дома и липы этого мира – были вот здесь, в их чашках. И ей снова захотелось плакать. Надя даже встала и отошла к окну, делая вид, что рассматривает большую ель. – Ты меня слышишь? – спросил Лялин. – Слышу, – ответила она. – Я написал стихотворение. – Стихотворение? – Надя резко повернулась к нему. – Прочтешь? – Да. Как на гору Ершалаима, На холм, открытый всем ветрам, Ты помнишь, как с тобой взошли мы И, обнявшись, стояли там, И как на лес, прощально-летний