– Одной, – ответил Лялин. Надя чувствовала, как капли пота падают на ее горячую спину, словно начинающийся дождь, и единственное, чего ей хотелось – чтобы он стал ливнем, волной, ураганом, смывающим ее в зыбкое небытие, в котором она становилась единственной и бессмертной. 57. Над Москвой На закате лета Наде особенно хотелось поймать как можно больше тепла. Словно она могла взять в плен, захватить неуловимое чудо погожих дней, словно чудесную птицу, которая зимой будет радовать яркими красками и прекрасным пением. Она и Лялин много гуляли. Наде казалось, когда они идут вместе, Москва оживает, дышит и говорит с ними. Лялин показывал ей места, в которых прошло его детство. Особняк на Большой Почтовой, здесь была библиотека, куда он ходил, когда учился в школе. Или старообрядческая церковь – недействующая, где проходили занятия в секции бокса. Заметив открытые ворота, они зашли во двор и обошли здание, пока Лялин рассказывал про учебу здесь. – Занимался я, если честно, не очень долго. Получил хороший удар по голове, этим сотрясением мозга все и закончилось. – По голове! Кошмар какой. Зачем ты вообще пошел на бокс? Надя погладила его по руке. – Хотел научиться драться. – Научился? – Нет, – засмеялся Лялин. Когда они захотели выйти, то обнаружили ворота закрытыми. – А нас здесь заперли, – сказал Лялин и, подергав не поддающуюся ручку, пошел внутрь церкви. На его зов появился бородатый мужчина, похожий на испуганного домового. Он открыл замок, переспросив несколько раз, как они сюда попали, удивляясь, что калитка могла быть распахнутой. Надя всегда знала: Москва открывает для них двери, недоступные остальным. Они перешли Лефортовский тоннель и поднялись по лестнице к кирпичному зданию Московского техникума космического приборостроения. Отсюда открывался панорамный вид на церковь, дорогу, заводские трубы… – А вот там детский сад, в который я ходил, – Лялин махнул рукой, указывая на улицу, уходящую вправо. – Тебе нравилось? – Да, никаких ужасов, которые сейчас описывают, я о детском саде не помню. После войны люди в целом были добрее. Помню, как зимой спали на открытой веранде, и ничего, никто не болел. – А мне только тихий час не нравился – всегда было трудно заснуть. – Узнаю творческую натуру! Лялин улыбнулся и поцеловал ее. Они часто бродили по городу наугад, рассматривая дома, скверы, заглядывая в подворотни. Однажды в Вознесенском переулке пролетающая ворона уронила рядом с ними белый камушек размером с мелкое куриное яйцо. Надя подобрала его и показала добычу Лялину. Птица же опустилась неподалеку, склонив голову набок, она поглядывала на них. – Ну отдай ей, отдай! – засмеялся он. – Видишь, как животное страдает. Надя бросила камень, он подскочил на асфальте и раскололся на две половины. Ворона отпрыгнула в сторону и улетела. – Не берет! – обрадовалась Надя. – Значит, это тебе и мне. Она подобрала половинки камня и положила в карман пиджака Лялина. В тот день они поднимались на смотровую площадку Храма Христа Спасителя. Ожидая начала сеанса, Надя и Лялин сидели на лавочке рядом с группой оживленно беседующих французов. Девушки в коротких шортах объясняли своим мужчинам, что у них un petit problème. Потом они ушли и вернулись в черных накладных юбках, похожих на фартуки. – Может, вокруг обойдем? – предложил Лялин. – Ты иди, я посижу, – ответила Надя. Когда он вернулся, французов уже не было. – А ко мне сейчас какой-то мужчина подошел, спрашивает, вы артист? – Ну и дал бы ему автограф! – улыбнулась Надя, погладила его по волосам и поправила воротник серой полосатой рубашки. Подъем на смотровую площадку оказался сразу за турникетами. Лифтом почему-то нельзя было пользоваться, и Лялин с Надей пошли по затертой лесенке под низким крашеным потолком среди желтовато-бежевых стен. От некоторых ступеней отвалились большие куски покрытия, пол странно похрустывал, когда они наступали на них. Надя вспомнила, как Лялин рассказывал ей про голубиные косточки в подвале церкви. Смотровая шла по периметру храма, это было несколько площадок, соединенных переходами. В медных перилах заграждения отражались облака. Надя с Лялиным смотрели на вестибюль метро «Кропоткинская», на сквер, памятник Энгельсу, вдали стоял МИД, за ним показывались высотки Москва-Сити. Они разглядывали дома, находя знакомые здания. Отсюда все казалось удивительно близким. Со следующей площадки Надя фотографировала Кремлевские башни и Москву-реку, на правом берегу – высотку на Котельнической. – У тебя сегодня глаза цвета Москвы-реки. Лялин улыбнулся, обнимая Надю. – Ты помнишь, – улыбнулась в ответ она. – А у тебя волосы, как те кудрявые облака. Надя вспомнила, как дотронулась до волос Повелителя впервые. Сердце прыгнуло, и будто на мгновение остановилось, а ладонь навсегда запомнила мягкое прикосновение кудрей, действительно чем-то напоминающих облако. Когда в тот день она отняла руку – ее сердце билось иначе. Как и сейчас. Следующая площадка открывала вид на другую сторону реки, на правом берегу – Дом Перцовой. Каждый раз, глядя на него, Надя вспоминала грустную историю, как во время наводнения жена художника Малютина, одного из создателей дома, занимавшего студию в подвале, в ледяной воде спасала работы мужа, а после заболела и умерла от простуды. На левом берегу она увидела здание фабрики «Октябрь», дальше бронзовый корабль с Петром I и здание Новой Третьяковки. Прямо внизу шел Патриарший мост, а дальше золотились церкви Замоскворечья. – Смотри, вон наш дом! – воскликнула Надя. – За церковью, видишь? – А точно! – ответил Лялин. – Зоркие глаза. – Цвета Москвы-реки. «Бом», – услышали они – под золотым куполом проснулся большой колокол и закачался: «Бом-бом-бом». – Сфотографируемся? – Надя подняла телефон. – Сейчас хороший свет, – ответил Лялин. Они встали рядом, и Надя нажала маленькую белую кнопку. Она иногда думала, что когда-нибудь, в старости они будут пересматривать эти снимки, вспоминая их счастливые прогулки. Им так понравилась смотровая, что несколько дней спустя Надя предложила подняться на колокольню «Иван Великий». Она полюбила смотреть на город сверху еще с тех времен, когда в детстве с друзьями забиралась на крышу зеленой девятиэтажки. Они поднимались на последний этаж, потом по лестнице на чердак, сквозь полутьму с воркующими голубями, и выходили на крышу. Черное тепло рубероида, запах пыли, ветер и их район, словно весь мир – как на ладони. В тот день Наде нравилось все: жара, очередь в кассы, туристы, рамки досмотра, солнце и Соборная площадь, узкая лестница, вьющаяся вдоль кирпичных стен – словно она находилась в центре счастья, вечного и необъятного, какого с ней давно не было. И наверху – их Москва, под синими искрами неба, подсахаренного сладкой ватой плывущих облаков. Надя смеялась, и ветер ерошил и раздувал волосы, и ее синяя юбка становилась похожей на бронзовые колокола, висевшие рядом. Тем вечером Лялин и Надя бродили по переулкам Арбата. Они пили вино прямо из бутылки, сидя на лавочке в одном из двориков, и их окружала темнота, наполненная светом, и рядом шуршали невидимые листья. – Я хочу, чтобы этот день не заканчивался, – тихо сказала Надя, – давай останемся здесь навсегда? Они пододвинулась к нему еще ближе. – Давай. А утром пойдем в загс. – Ну при чем здесь загс! Ты опять начинаешь? – Только не монастырь! – замахал руками Лялин. – Никуда, никуда не пойдем! Останемся здесь. Надя вздохнула и повернулась к нему. – Это так странно, – немного помолчав, сказала она. – Что? – У меня внутри как будто магнит, который тянет меня к тебе. Так пчела просыпается и летит опылять цветок, не спрашивая, зачем, почему, может быть, стоит остаться дома – просто летит. Вот и я просыпаюсь и сразу чувствую эту тягу. – А знаешь, я недавно видел фильм про шмелей. Где-то в горах есть особый вид с самым длинным хоботком. И там же растет особенный вид цветов – с длинным бутоном, и добраться до пыльцы может только этот один-единственный шмелиный вид. Они эволюционировали вместе – цветок отращивал чашечку, а шмель – хоботок. И теперь они – идеальная счастливая пара. И если исчезнет один вид – второй обречен. – Думаешь – это счастье? – Думаю, да. Надя положила голову ему на плечо. Фонарь освещал участок серой плитки возле скамейки, дальше, за пределами света начиналась травяная темнота. Их окружала тишина, словно они сидели не в нескольких метрах от многолюдного Арбата, а где-нибудь в лесу, где нет никого, кроме них. Только тихое небо, пролетая, нежно светило на них звездным мерцающим светом. 58. Дворик Литинститута