Когда Надя видела в большом зеркале отражение их, лежащих рядом, она жалела, что не может запомнить в точности каждую деталь. Сплетенные руки и ноги напоминали невиданный цветок с невиданными лепестками. Наде хотелось, чтобы это время тянулось бесконечно, а дни, ночи, встречи, прогулки не заканчивались. Никто и никогда не ходил так по Москве, перешагивая с одной улицу на другую, заглядывая во дворы и переулки, взмывая над городом и опускаясь где-нибудь на бульваре. Мимо плыли особняки, церкви, монастыри, колокольный звон окружал и летел вместе с ними над городом, и вот Москва – на ладони, и вокруг лето и солнце, и Надя поднимает телефон, чтобы сфотографировать профиль Лялина, освещенный так, что его волосы и борода кажутся золотыми. И она опять вспоминает, как впервые дотронулась до его волос, и они были точно такими, как сейчас. Надя смотрела на их слившиеся тени, потом они шли дальше, и ее тело дрожало от объятий, так и не ставших привычными… Так проходили их дни, и время, похожее на чудо, обещало быть вечным. Однажды по дороге в Третьяковскую галерею Надя остановилась возле серого выцветшего забора: – Как думаешь, это старый забор? – Да нет, советский! – А советский разве не старый? – А это кому как. – Ой, да брось! Она дотронулась до тепла нагретого дерева и потом взяла Лялина за руку. В музее они смотрели на иконы и снова вспоминали Андроников монастырь. Надя остановилась, рассматривая красного коня на иконе. Точь-в-точь как у Петрова-Водкина, подумала она, то есть наоборот, «Купание красного коня» очень похоже на цвет этой иконы. Она шла медленно, рассматривая лики, цвета, миниатюры. Вот суровый святой, будто бы говорящий каждому, что тот непоправимый грешник. А вот, напротив, мягкий взгляд, сострадающий и печальный, будто бы видящий каждого человека насквозь. В зале с выставкой скульптуры Трубецкого фотографировать нельзя, но Надя украдкой щелкнула двух пекинесов – один словно дразнил ее высунутым языком. Потом они шли к «Оленю» – так Лялин и Надя называли ресторан северной кухни на Пятницкой. Дымящиеся коктейли, украшенные вазочкой с рогозом, который Надя по детской привычке называла камышом, огуречный суп с маринованной редиской, жареный сом и, конечно же, превосходная селедка. Или прогулка в Аптекарский огород, где сразу после входа, над центральным прудиком в большом стеклянном кубе, наполненном водой, плавали рыбы. Они ходили по дорожкам, заглядывали в оранжерею, вспоминали их прошлые встречи здесь. Когда они сидели на лавочке, Надя, запустив руку в карман пиджака, вытащила коричневый носовой платок Лялина и забрала себе. В другой день они шли от Тверской к Мясницкой, Лялин вел ее неведомыми тропами и маршрутами, и иногда они попадали в совершенно безлюдные переулки. Потом они брели по бульварам, и воздух, родной и теплый, обнимал их. Вот они прошли мимо монастыря, и Москва спустилась с холма и взмыла на следующий вместе с ними. Однажды, договариваясь об очередной встрече, Лялин спросил: – А как ты относишься к наследственным украшениям? – Что значит, к наследственным? – не поняла Надя. – Да у покойной тети Веры остались украшения, брошь, колечки, сережки. Возможно, есть что-то дореволюционное, ты же такое носишь? – Да, я люблю! – Тогда я покажу тебе. – А тетя Вера не будет против? – Нет, она же мне это все оставила, я ее душеприказчик. Когда Лялин вручил Наде огненную брошь из рубинового стекла, она влюбилась в эту вещь с первого взгляда. И словно не могла поверить, что это на самом деле ей. Надя качала в ладони свою новую красавицу. – А я думал, нести тебе или нет, она даже не серебряная, просто сплав… – Да какая разница! Это же пятидесятые годы! Примерно. Прекрасная работа! А камни как хороши! Это называлось рубиновое стекло. – Красивое название. А кольца? Надя примерила два небольших перстня. Овальное с алым камушком – тоже, скорее всего, рубиновое стекло, и круглое с рыжей яшмой или сердоликом посередине. – На кольцах клеймо стоит, наверное, серебряные. – На сережках тоже какое-то клеймо. Надя поднесла к глазам серьги с кошачьим глазом, чувствуя себя так, словно ей досталась шкатулка с сокровищами, где главное богатство – рубиновая брошь. На днях она потеряла маленькую янтарную брошку – подарок бабушки. И через несколько дней у нее появилась новая. Могло ли это быть совпадением? «Неслучайная случайность», как любил говорить на своих семинарах Эмиль Викторович. Сегодня Лялин и Надя пошли в Музей изобразительных искусств. Ночью накануне ей снилось, как они в зале импрессионистов ищут золотых рыбок Матисса, но их там нет, и Лялин обещает обязательно их найти… Наяву рыбки были на месте. Они ходили по залам – Моне, Ренуар, Сезанн, Гоген, Ван Гог, Пикассо… Наде нравилось наблюдать за Лялиным, когда он смотрел на картины. Она видела его лицо и не узнавала, в нем словно проявлялись детские счастливые черты абсолютной радости. Как будто прямо сейчас рядом с ней вдруг оказался шестнадцатилетний мальчик в зеленом свитере из клуба юных искусствоведов, и он счастлив видеть вокруг себя красоту, он исследует мир вокруг, и у него вся жизнь впереди. Ее хорошенький, прекрасный мальчик… Лялин, словно почувствовав, что Надя думает о нем, обнял ее, сильно прижимая к себе. – Ну что, пойдем еще раз рыбочек посмотрим? – Да, идем! А у тебя в детстве были такие рыбки? – Да, были! Надя подумала, Лялин сейчас расскажет, как золотые рыбки жили в его аквариуме. Но она ошиблась. – Однажды я купил репродукцию, потом специально заказал к ней рамку, повесил над столом. Там еще полиграфия была, видимо, импортная, идеальная цветопередача. Я их очень любил. – А потом картина куда делась? – Не помню. Затерялась во временных наслоениях. – А ты хочешь сейчас себе этих рыб? – Репродукцию? Наверное, нет. У меня сейчас картины, какие есть – оригиналы. Не Матисс, конечно, но все равно неплохие современные художники. Перед сном Надя снова рассматривала брошь, кольца, сережки от тети Веры. Рубиновое стекло светилось алым, словно в глубине каждого камня горел долгий огонь. На него хотелось смотреть бесконечно и, словно борясь с искушением, Надя накрыла рубиновый свет ладонью. На следующий день Лялин предложил погулять в Лефортово. После работы они встретились на Бауманской. Когда переходили Яузу, справа вдали показались желтые купола. – А это не тот ли самый монастырь? – сказал Лялин. – Думаешь? Да нет, тот дальше. – А по-моему, тот самый… Надя остановилась и обняла его. – Я ведь обещала быть с тобой вечно? – Да. – Тогда не важно, где этот монастырь. Когда они зашли в парк, Лялин рассказал, как в студенчестве он с однокурсниками часто наведывался сюда пить пиво – чуть дальше стоял павильон, который назывался «Булонь». – А почему «Булонь»? – Я не знаю, просто такое название. Летом очереди были, зимой без очередей. – А какое пиво продавалось? – Был только один сорт, «Жигулевское» – двадцать восемь копеек порция. – Пол-литра? – Да. – Вкусное хоть? – В молодости все вкусное! К тому же тогда ничего другого я не пробовал. Они дошли до плотины Венеры, потом спустились к гроту. Павильон «Булонь» раньше находился возле беседки Петра I. Сейчас там тоже работало летнее кафе, но Лялин сказал, что это совсем другое строение. – Представляешь, сколько поколений уток здесь сменилось, – сказал он, глядя на пруд. – Да. Надя посмотрела на воду, а потом вокруг. Лавочки и газоны были заполнены отдыхающими, в беседке на берегу старики играли в домино. – А ты тоже будешь играть в домино, когда состаришься? – Я уже состарился. – Рассказывай, – рассмеялась Надя. – Меня тебе точно не обмануть! – А ты знаешь, у меня недавно брали интервью, так журналистка, когда услышала, сколько мне лет, решила, что я ее разыгрываю. – Ничего себе они к интервью готовятся! Совсем обленились. Симпатичная? – Да так, не очень. Да, в наше время с подготовкой было строго. – По-моему, если брать у кого-то интервью, нужно быть в курсе возраста, имени и основных занятий. Это не сверхзадача… Ой, смотри – гриб! Она заметила в траве белую шляпку. – Это шампиньон, – сказал Лялин.