И для родителей все так же непросто, как и для нас. С момента зачатия они тоже вытеснили немало эмоций, что не могло не отразиться на нынешнем характере отношений. Проекции, невысказанные приступы гнева – отношения всегда подсвечены прошлым. Есть родители, которых возбуждают разрушительные импульсы в отношении собственных детей. Они требуют власти над ними и способны бросаться ужасными фразами типа: «Я тебя изничтожу», «Ты всего лишь слизняк», «Ты уже не мой ребенок!», «По мне, так лучше бы тебе умереть, чем меня не слушаться!», «Ты шлюха», «Ты никогда не выйдешь замуж», «Ты кончишь под забором», «Надо было мне сделать аборт». Я не выдумала эти фразы. Родители действительно говорили такое своим отпрыскам. Эта ненависть ограничивается определенным возрастом в жизни ребенка, вызывается к жизни конфронтацией в отдельных ситуациях. И нередко уравновешивается, а подчас даже и компенсируется минутами нежности, неподдельной заботы, даже любви. В иных случаях она заполняет собой все отношения. Ребенку не приходится ждать от родителя никакой поддержки. Но эта ненависть не имеет к нему отношения. Тот взрослый, от которого ребенок зависит, заперт в клетке эмоций, тянущихся с его собственного детства; он попросту бессилен перед механизмами проекции приступов собственной ярости. Другие родители абсолютно нечувствительны и совершенно не осознают, каково при этом их ребенку. Когда они сами были малышами, их чувство боли притупилось. Игнорирование чувств дочери или сына позволяет им поддерживать завесу над их собственным прошлым. И вот они более или менее сознательно повторяют то же, что заставило в детстве страдать их самих. Они способны наказывать, оскорблять, унижать, бить, прибегать к насилию, не осознавая наносимой ими раны. Потому что сами они были наказаны, унижены, оскорблены, побиты, изнасилованы, не имея права ни осознать собственную обиду, ни пожаловаться или загладить ее. «Он прекрасно видел, что делает мне больно, и совершенно сознательно заставлял меня страдать; он делал это нарочно», – подчеркивает Грегуар. И да, и нет. Грегуар прав – отец причинял ему боль с целью ранить его, подчинить себе. НО и Грегуар НЕПРАВ. Думаю, что его отец не рассчитал, КАКУЮ боль ему приносит. Даже личности, имеющие явную склонность к насилию, – пусть и кажется, будто они чувствуют потребность причинять боль, испытывают наслаждение от мучений другого, – не ощущают того же страдания, какое переживают их жертвы, им абсолютно чужда любая эмпатия. Они впечатывают боль в плоть другого, чтобы не чувствовать ее собственной плотью. Их наслаждение связано с ощущением власти. Власти, уравновешивающей их бессилие в детстве. Родители в клетке своей склонности к насилию могут плохо обращаться со всеми своими детьми, или предпочесть плохое обращение с тем или с той, которая(ый) принадлежат к тому же полу или занимают такое же место во фратрии. Жанна была вторым ребенком, и она проявляла явное и жестокое насилие к своей второй дочери. Остальных троих детей она никогда и пальцем не тронула. И сама она – в той семье, где родилась, – была единственной, кого подвергали побоям. Случается и так: родитель плохо обращается, если он не сам пережил плохое обращение, а был лишь свидетелем такового. Мишель понимает, что со старшим сыном он жестче, чем с остальными детьми. Сам он в семье был вторым ребенком. Бессильно он слушал вопли своего старшего брата, и ненавидел сложившееся положение. По какой-то неясной причине его самого отец никогда не бил. Это ничуть не утешало, но он не осмеливался обратить свой гнев против отца. Он злился на своего братишку за то, что тот «создает» проблемы, всячески ругая самого себя за столь скверные мысли. Как только ему удалось идентифицировать проекцию призрака своего старшего брата на собственного сына, высказать ярость против отца, испытать сочувствие к брату, и эмпатию к тому малышу Мишелю, которым был он сам, – он избавил своего сына от чрезмерной суровости, объектом которой сам же и являлся. Другие родители отказываются задавать вопросы самим себе. Они позволяют собственному бессознательному управлять их жизнью. И перекладывают на свое же потомство груз проблем и обид, оставшихся еще от предыдущих поколений. Да, есть родители, не любящие своих детей. Они и не могут их любить – мешает история их собственной жизни. Есть и родители, сознательно пытающиеся заставить себя любить своих детей – но у них не получается удержаться от обид. Они говорят и делают противоположное тому, что думают. Например, Жозе чувствует свое бессилие перед дочерью – Аньес. Самое глубокое ее желание – любить дочь и быть в силах ей об этом сказать. Она приходит к ней полная желания произнести нежные слова, полная любви. Но стоит ей переступить порог, как она начинает орать на свою девочку за то, что та не убрала туфли в гардероб. Жозе осознает, что ее гневливость несправедлива и совершенно избыточна. И при этом она не в силах сдержаться. Нежность для нее под запретом. В ее семье, где царствовала гневливость, она даже не знала, что такое нежность. Это чувство было для слабаков. Можно ли утверждать, что Жозе не любит своих детей? Ее поведение не говорит о любви, так значит, в ней не хватает любви к ним. И однако же она испытывает искреннее желание любить их и приходит в настоящее отчаяние от того, что ей не удается им это продемонстрировать. Осознать пережитое родителями не означает простить их неправильное поведение или погасить гнев в их адрес, – нет, как раз наоборот: дать выражение подлинному чувству гнева, что приводит к искуплению вины и к примирению. Понимание пережитого родителями помогает избавиться от чувства вины. Ребенку свойственно брать на себя всю ответственность за происходящее, тем более что немало родителей усиливают такую динамику, чтобы оправдать свое неправильное поведение. Он с легкостью поверит, что если уж папа его ударил, то потому, что он сам повел себя скверно или совершил чудовищную глупость, если мама его чрезмерно опекает, то лишь потому, что сам, один, он не способен проявить смекалку, а если папа ее насилует – то потому лишь, что она слишком мила, слишком желанна и возбуждает его, а если мама в депрессии – то лишь оттого, что у него плохие оценки в школе, он шумит и носится по дому или толкает маленького братишку; а если папа его не замечает, то потому, что он вообще ноль без палки… А ведь это совсем не так. На самом деле – вот как: мама меня не любит, потому что из-за пережитого в ее жизни она любить не способна. Папа насилует меня потому, что он неспособен встретить свободную женщину своего возраста и совершенно бесчувствен к изнасилованию, которое сам пережил, будучи маленьким. Мама отвешивает мне пощечину потому, что сама не хочет вспоминать, каково ей было, когда ей отвесила пощечину ее мама. Папа обзывает меня нулем потому, что сам он завалил экзамены в школе… Увидеть эту реальность – означает перестать брать на себя ответственность за поведение наших родителей по отношению к нам. Нам же это помогает избавиться от негативных представлений о нас самих. Боле того, это позволяет осознать тяжесть груза предшествующих поколений. Из-за голов наших отцов и матерей выглядывают лица бабушек и дедушек со всем пережитым еще и ими. Все неосознанные, неисцеленные душевные раны и обиды предыдущих поколений переходят в память наших жизней или жизней наших детей. Чтобы избавиться от этого, лучше посмотреть проблеме прямо в лицо. Понять значение пережитого нашими родителями в этом смысле – еще и способ понять самих себя. 2. Быть матерью «Для меня быть матерью столь же естественно, как и быть астронавтом», – подчеркивает Гарриет Лернер в своей книге «Мать единожды – мать навсегда». С некоторых пор миф о чуде материнства стал рассыпаться. Материнский инстинкт подвергают сомнению. Английский педиатр-психоаналитик Винникотт[10] переименовал требование быть «доброй матерью» в «быть в достаточной мере доброй матерью». Франсуаза Дольто[11] доверительно сообщает нам, что, как бы мы ни поступали, будут моменты, когда наши дети сочтут нас скверными матерями. Она же добавила, что это является необходимой ступенью их развития, структурирующей оппозиционностью их идентификции, неизбежным шагом к настоящей самостоятельности. И все-таки внутренне многие матери продолжают оценивать себя в соответствии с фантазией, которая звучит как «быть доброй матерью». Такое устоявшееся мнение заключает в себе сильное чувство вины. И оно-то, что уже слишком, мешает им внимательно отнестись к пережитому их детьми. Сконцентрированная на самой себе, чрезмерно занятая защитой собственного имиджа, мать уже не способна расслышать эмоции собственных детей. Она поступает в зависимости от критерия «как ведет себя добрая мать?», а не «в чем нуждается мой ребенок?». Достаточно лишь взглянуть, как отчаянно матери борются с плачущим на улице или в супермаркете ребенком, чтобы констатировать: взгляд окружающих – вот что до ужаса важно. Увы, взгляд ребенка не имеет такой же весомости. Взрослому стыдно перед другими взрослыми (на которых он проецирует образ собственных родителей), но он ничуть не стыдится ребенка, с которым дурно обращается. Материнство – сложный опыт. Всеобъемлющее и непрерывное блаженство – иллюзия. Опыт материнства включает и все виды сомнений, страхов, фрустраций… Можно обожать своих херувимчиков, но вдруг их возненавидеть. Они, конечно же, чудесненькие, но при этом – факторы стресса, усталости, напряжения. Они вносят беспорядок не только в дом, но еще и в жизнь пары, в вашу профессиональную жизнь и дружбу. Появляется ребенок – и все вверх дном. Такое превращение может приносить и счастье, однако в нем заключено множество чувств. К тому же с малышом по душам-то не поговоришь. Когда люди выпадают из профессиональной активности, полной волнующих моментов, и оказываются наедине с малышом, день может показаться заурядным и пустым. А если у родителя еще и трудности с задушевным общением, такой тет-а-тет и вовсе может стать мучительным. Но только подумайте об этом – и следствием будет такое чувство вины, что женщины (и мужчины) не в силах признаться. Часто они просто не осмеливаются об этом заговаривать. Мне приходилсь слышать, как одна мать признавалась: «Никогда у меня не было трудностей с моими детьми». Такое утверждение для меня – завеса, прикрывающая нежелание понять, вытеснение неизбежных сложных и амбивалентных эмоций этого периода. Сталкиваться с трудностями – естественная вещь, по самой простой причине: ребенок – это личность и, более того, личность в процессе созидания самой себя. Трения неизбежны. Не сталкиваться ни с какими трудностями, не идти навстречу конфликтам, не преодолевать никаких трудностей означает, что кое-кто просто не участвует в происходящем. Как быть со страхами, которые возникают? С яростью перед фрустрациями? Если нет уха, готового выслушать вас, родитель подавляет, – папа бежит на работу, а мама в послеродовой депрессии. Рождение ребенка переворачивает бытие физически, психологически, физиологически, эмоционально, материально, финансово, профессионально, духовно, но призывает к трансформации, к которой мало кто готов. После родов или усыновления мы уже не такие, как были. Эти изменения всегда сопровождаются стычками, часто создают эмоции, которые могут быть и не поняты, и не проявлены. Если в наше время «рожениц» всегда утешают и поддерживают, то большинство наших родителей отнюдь не могли рассчитывать на такое отношение. Некоторые новоиспеченные родители отказываются меняться, отстаивают мнение, что появление ребенка ничего не меняет ни в их социальной жизни, ни в паре, ни в профессиональном бытии. Уезжают отдыхать в горы через несколько дней после родов, оставляя ребенка на попечение бабушки, или хвастаются, что «как и раньше», каждый вечер выходят с ребенком или же без него. И получается, что потребности ребенка отвергнуты. Другие соглашаются, да, жизнь-де претерпевает трансформацию, но на деле не принимают ее. Они испытывают чувство, будто приносят в жертву своему потомству часть своей молодости, карьеры или свободы. Злопамятство, вытекающее из этого, не преминет отразиться на отношениях с детьми. Дети не всегда бывают желанными. Хотя к услугам сегодняшних родителей многие средства контрацепции, позволяющие им повлиять на дату зачатия, плоть не всегда послушна сознательным пожеланиям. И даже если родители определяют момент появления на свет – ребенок может родиться мальчиком или девочкой, брюнетом или блондином, человеком с особенностями развития, инвалидом или здоровяком с идеальными физическими параметрами. Родители не выбирают параметров того, кого примут. Планируя завести ребенка, родители уже заранее соглашаются принять существо, которого они не знают. И это пожизненная ответственность! И вполне естественно, что тяжесть такой ответственности порождает страхи и тревоги. Вести ребенка по жизни – чудесно, но тут нет ни отдыху, ни продыху. Ни физического, ни эмоционального. Сколько раз родитель сталкивался со своим бессилием? Сколько раз реакции ребенка повергали его в растерянность? Не говоря уж о малейшем просчете или «недостатке» ребенка, который мгновенно воскрешает чувство вины, всегда готовое проснуться. Как же тут не испытать амбивалетность чувств? Жить с одним или несколькими детьми – источник каждодневных радостей. Но это фатальным образом еще и источник стресса, прежде всего – в усилии адаптироваться к всевозможным позывам. Ребенок изо всех сил взывает ко всем вашим возможностям. Когда не знаешь, как выразить свои чувства, – стресс трудно преодолеть, он давит на отношения. Здесь может помочь умение посочувствовать и выразить собственные эмоции, чтобы добиться гармонизации отношений. Стать родителем – грандиозное изменение в жизни. Вписаться в это новое измерение непросто. Ничто не подготавливает пару к интенсивности родительских переживаний. Мужчины и женщины осваивают это так, как у кого получается. Чаще всего они подавляют свои эмоции. Дабы избежать осознавания силы собственных аффектов, одни начинают ссориться с супругом, другие погружаются в работу, третьи вообще отыгрываются на ребенке. Некоторые родители просто не готовы к испытанию родительством. Несмотря на контрацепцию, они не выбирали этого испытания. А если даже выбрали сознательно, – конфронтация с реальностью не всегда дается легко. Помимо возрождения историй их собственной жизни, родители без конца сталкиваются с вопросами, на которые у них нет ответов. Младенцы спят не так, как написано в книгах. В первые месяцы[12] жизни сна не хватает как раз родителям, и если мама не кормит малыша грудью[13], она может быть опустошена. Некоторые младенцы много плачут, это раздражает родителей или вызывает в них чувство бессилия. А стоит им лишь немного подрасти – и вот они уже отказываются сказать даме «здрасьте», у них режутся зубы, они хулиганят, огрызаются, иногда впадают в бешенство, не желают надевать пальто, хотя на улице меньше пяти градусов. Ни в какую не хотят никому дать свою лопаточку. Дерутся с братиком. Не желают засыпать. А какой беспорядок у них в комнатках… Не любят ходить в школу, не хотят трудиться. На переменах стараются уединяться, проявляют агрессию к одноклассникам или, наоборот, сами становятся жертвой рэкета. Их рост совершается все быстрее. Кто думает о нарциссической обиде родителя тех детей, которые поздно учатся ходить, говорить, а читать учатся так плохо, что другие намного опережают их и в этом? Такие родители охотно чувствуют себя виноватыми, как будто вся ответственность (проступок) за запоздалое развитие их ребенка лежит на них. Так мы привыкли понимать норму и сравнение с ней. Дети любого возраста задают вопросы, требуют заботы, теребят родителей. А готовых решений, которые можно приложить, чтобы иметь детей опрятных, вежливых, послушных, которые убирали бы у себя в комнате, успевали в школе и вызвали гордость родителей, – все меньше и меньше! Уж на что лучше перестать стараться быть доброй матерью или добрым отцом и просто жить рядом с этими существами в сложном периоде развития. Все виды чрезмерного родительского поведения, а особенно в области контроля за ребенком, – это защитные механизмы от неизбежных бурных эмоций, – таких как страх или гнев, – неизбежно связанных с званием родителя. Кроме того, произвести на свет ребенка вовсе не значит, что все остальные проблемы умолкают и не заявляют о себе. Что делать настоящему родителю, заинтересованному и внимательному, если у него других забот полон рот? «Вот сам и поймешь, когда у тебя будут дети!» – фраза, которую приходится слышать от всех родителей. 3. Чувство вины у матерей Быть матерью отнюдь небезопасно. Мало чем управляешь – и при этом то и дело чувствуешь себя во всем виноватой. Никогда не испытывают чувства вины только те матери, которые дурно обращаются с детьми, сосредоточенные на себе и бесчувственные ко всему, чем живет их ребенок. Здоровое чувство вины привлекает внимание к тому, что испытывает ближний, на нем зиждется чувство ответственности и осознания связи. Но если в форме легкого переживания это чувство естественное, – оно может становиться и чрезмерным, диспропорциональным. Как только оно перестает служить отношениям, тут же становится врагом. Заполняя все сознание матери, чувство вины значительно ухудшает отношения мать-ребенок. У истока преувеличнного чувства вины – многие измерения. Если малыш заболевает, писает в кроватку, не может проявить себя или выказывает какие-либо иные симптомы жизненных трудностей, мама ищет, что именно в ее поведении или положении могло послужить причиной такой «катастрофы». Она – в центре мира своего ребенка, и для нее естественна мысль о ее ответственности. И наоборот, если она испытывает потребность быть в центре мира, чувствовать свою значимость, поскольку ее недостаточно признавали в прошлом, ее чувство вины возрастает. Чувство вины у матери – психологическая компенсация тотальной зависимости ребенка. И чувство это настолько сильнее, насколько велика зависимость. Оно еще усиливается, если ребенок мал, а отец редко бывает в доме, неактивен и все заботы ложатся на материнские плечи. Более того, даже при том, что отцы все чаще принимают деятельное участие в семейной жизни, мать еще в глобальном смысле воспринимается как ответственная за все, что происходит с ребенком. Немного преувеличивающая осознание собственной важности в жизни потомства, мать охотно принимает на себя вину за все. Она может чувствовать вину за то, что не хотела этого ребенка, но еще и за то, что она его хотела! Нуара в отчаянии: она беременна и рассудительно говорит, что сейчас совсем не время. Так она хочет этого ребенка? «Я в нем нуждаюсь, – отвечает она. – Мне стыдно. Знаю, что это нехорошо – чувствовать потребность в своем ребенке». Поистине, все сгодится, только чтобы чувствовать себя виноватой! Если женщина, сама в бытность еще ребенком, была унижена родителями, обстановкой или обществом (такое бывает во многих бедных, крестьянских семьях или там, где встречаются люди утративших ценность профессий), тенденция к ощущению ею собственной вины куда сильнее. Если вы слишком многое пережили, когда были малышкой, если родители обвиняли вас во всем на свете и ни в чем конкретно, или в том, что вы приносите им несчастье, привычка винить себя вспыхивает вновь и любая трудность, встреченная на жизненном пути, мгновенно воскрешает привычные чувства. Другая динамика, подпитываемая чувством вины, – запрет на гневливость. Чувство вины – оборотная сторона гнева, испытываемого против самих себя. У матерей нет права на фрустрацию, обиды или несправедливость, как нет права и гневаться на свое материнское положение. Считается, что им следует «купаться в блаженстве», быть «необыкновенно счастливыми». Мораль – их чувства не находят выхода, и они обращают их внутрь, против себя самих, принижают и обвиняют себя. Они твердят: «Я плохая мать, я произвела на свет ненормального ребенка» вместо: «Меня зло берет на такую участь, несправедливо, чтобы я одна заботилась о ненормальном ребенке». Или вот в таком же ключе: «Я не на высоте, у меня ничего не получается, я не добрая мать для Матье», вместо того чтобы сказать себе: «Меня зло берет, что я родила Матье так рано, это и правда было уж слишком неподходящее время, мне ненавистна сама мысль, что придется бросить учебу…» Признайтесь честно – что подумали бы вы, случись вам услышать такую мать? Вы смогли бы принять ее гнев, тоску, фрустрацию? Или скорее попытались бы ее усовестить? Вы смогли бы выразить ей эмпатию или осудили бы ее? Поскольку мы не понимаем, что выражение гнева освобождает нас, оздоравливает отношения и позволяет полюбить еще глубже и самоотверженней, нам трудно выслушивать и понимать эти естественные порывы гневливости. Зато признаваясь в чувстве вины, мама, наоборот, вызовет сочувствие и ощущение перестраховки. И она мгновенно делает выбор – к несчастью для отношений с ребенком. Чем оборачивается для ребенка чрезмерное чувство вины матери? – Мать сконцентрирована на себе и уже не слышит реальности, в которой живет ее дитя. – Она все реже и реже поступает, как велит ей сердце, и, уверенная, что не является «доброй матерью», соглашается со всем, что ей говорят окружающие, или с тем, чего, как ей кажется, они от нее ждут. – Она живет с ответственностью за поведение своих детей, их оценки, результаты, поступки. Она стремится контролировать их и ругается, когда они не соответствуют идеальному образцу. – Ей слишком болезннно и неприятно слышать о страданиях и травмах своего ребенка, и она становится глуха к ним. Она может свести к минимуму тяжесть проблем, вставших перед ребенком: «Да все не так уж плохо, образуется». – Убежденная, что ее ребенок страдает, и по ее вине, она отказывается видеть его муки. Она пресекает его слезы: от «плакать совсем уж неприлично» до «заплакать хочешь? дай-ка я тебя отшлепаю: хоть будет из-за чего!». – Она чрезмерно опекает детей, подменяет собой с целью избежать любых трудностей, сама решает их проблемы… замещает их собой. – Чрезмерно чувствительная, она может запрещать детям любую самостоятельную мысль из опасения постановки под вопрос ее суждений. Свободный ребенок сталкивает нас с нами настоящими, с нашей непоследовательностью в речах и поступках, с нашими жизнями. «Скажи, папа, почему ты не пристегиваешь ремень? Зачем ты куришь? Мама, а ты вот говорила, что бить других нехорошо, а сама только что ударила моего братца…» – Если она действительно считает себя слишком виновной, то может отказываться чувствовать вину, стирать всякое ощущение вины, и тогда вместе с этим – любую эмпатию по отношению к ребенку. – Она может злиться на ребенка за то, что он вызывает эти неудобные чувства, вплоть до того, чтобы ненавидеть и бить его за это. Мы, осознавая себя гражданами, несем в обществе ответственность, чтобы матери (и отцы) могли выражать свой здоровый гнев, – иначе они не будут услышаны во всей реальности пережитого ими, а дети так и будут переживать последствия подавления и чрезмерного чувства вины их собственных родителей. 4. Есть ли у матери право не любить своего ребенка? Такой вопрос задала мне одна мать во время телепередачи. Ведущий не дал мне ответить – а ведь этот вопрос занимает столько женщин. Есть женщины, которые полагают, что любят, говорят о любви к своим детям, и при этом не умеют любить их. Они никогда не знали любви и не имеют ни малейшего понятия о том, что кроется за этим чувством. Они не любят своего ребенка, но не знают об этом. Они привязаны к нему, но не ощущают чувства любви. Когда они замечают это – в случае рождения другого ребенка, или чтения книги, или радиопередачи или конференции, – часто хотят найти способна учиться любить. Некоторые женщины тогда осознают, что у них не получается любить одного или нескольких детей. И все, с кем я встречалась как у себя в кабинете, так и вне его, все без исключения винят в этом самих себя, полагая, что таков их долг и у них нет права не любить свое дитя. Однако же у них есть веские причины не добиться в этом никакого успеха. На деле, если женщины задаются вопросом о праве не любить – они в действительности хотели бы иметь право их любить… Им хочется, чтобы их привели к любви. Так и не суметь полюбить свое дитя – большая мука, очевидно свидетельствующая о другой ране или обиде, которая куда старше и не залечена. У истоков недостатка материнской любви к ребенку – эмоции невысказанные, не нашедшие выражения, не переработанные[14]. В реальности мать не любит не своего младенца, а часть самой себя. Она проецирует эту часть себя на личность ребенка, чтобы суметь защитить свой имидж. Если плох ребенок – значит, она может по-прежнему считать саму себя доброй матерью. В процессе отчуждения матери от собственного ребенка могут конкурировать многие причины. При этом все-таки можно выделить четыре основных: нежелание иметь ребенка, травма при его рождении, печальные факты из ее собственного детства, конфликт с отцом или со всей семьей. Женщина может не хотеть ребенка в тот момент своей жизни, потому что она чувствует себя слишком юной, слишком старой, недостаточно устроенной в жизни, недостаточно богатой, слишком занятой, слишком бездеятельной, слишком одинокой, ей не нравится окружение. Короче говоря, причин может быть множество. Даже сегодняшние, крайне эффективные способы контрацепции, действуют не на все 100 %, и женщины, может быть, бессознательно амбивалентные, могут забыть позаботиться о предохранении во время акта. Женщина имеет право не хотеть ребенка. Она имеет право не хотеть зачать вас. А ВЫ – имеете право испытывать чувство гнева оттого, что не были желанны. Хотеть ребенка – это всегда непросто. Не бывает «чистого» желания. Ребенка заводят для него или для себя? Понемногу для обоих. Можно хотеть ребенка, чтобы заполнить пустоту в своей жизни, потому что преследует страх постоянных ссор на службе, или чтобы сохранить мужчину, чтобы заменить умершего, чтобы превзойти старшую сестру, заполнить собственное одиночество, из желания передать свой генетический код, продолжить самое себя, понравиться его матери, соответствовать образу идеальной семьи. Все это сконцентрировано на себе, а не на ребенке. И все эти причины выглядят неопределенными. Проблема конкретизируется, когда все эти личностные причины становятся слишком насущными, приоритетными, экзистенциальными. Тогда ребенок – уже не субъект, а объект. Всю эту главу неплохо было бы прочесть и отцам. Но с ними проблема, увы, видится не такой животрепещущей. Отцу, пожалуй, слишком легко позволяется не признавать своего ребенка. Обычно само собой разумеется, что он платит за него, но вовсе не обязательно любит. (К счастью, положение мало-помалу изменяется, и отцы начинают отстаивать свое право любить детей и заниматься ими.)