Во всевозможные комоды, шкафчики и шифоньеры, стоящие тут и там в прихожей, под лестничным пролетом и в обеих ванных, я еще не заглядывала, но твердо решила заняться этим завтра же. Накрыв на стол ужин, который представлял собой подогретый в духовке обед, но с парой салатов и гарниром, я села есть вместе с мистером Хейзом. Насколько я могла судить, Аксель еще ни разу не пробовал мою стряпню, и мне не терпелось увидеть его лицо, когда, наконец, он ее отведает. — Дождь начинается, — задумчиво произнес Эдвард, глядя в окно и лениво потягивая чай со льдом, пока я мыла посуду. — А лошади еще на выгуле? Я понятия не имела, но на всякий случай кивнула. — И где его черти носят? Я и сама хотела бы знать, где пропадает Аксель. Сколько же у него подружек, что он тратит на них так много времени? Или, может быть, подружка всего одна, а он живет на два дома? От мысли об этом что-то неприятно засосало под ложечкой. Я решила, что это от злости на то, как он поступил со мной, бросив с тяжелыми пакетами прямо у ворот фермы. Торопился к какой-то девчонке, значит. — Сегодня показывают «Доктора Ноу», — сказал вдруг мистер Хейз. — Если хочешь, присоединяйся. — Спасибо, как только освобожусь, — быстро сказала я. "Доктор Ноу” не был самой удачной, на мой взгляд, частью бондианы, но и его я ни за что бы не отказалась посмотреть, даже если придется пожертвовать парой часов сна. Кино. Я так давно не была в кино и не смотрела никаких фильмов, что уже и забыла, каково это — провести полтора-два часа перед экраном, неотрывно наблюдая за развернувшимся перед тобой действом. В номерах отелей, где я останавливалась, пока не приехала сюда, чаще всего не было телевизора, а если и был, то ничего действительно стоящего там не показывали — в любом случае, я была слишком занята тем, чтобы параноидально мониторить новостные каналы в надежде не увидеть там свое лицо. Я с детства обожала кино и пересмотрела, наверное, тысячи фильмов, от самых дешевых спагетти-вестернов до авторского тяжелого артхауса, и некоторые из этих картин, по правде, предпочла бы забыть. Меня всегда очаровывала способность актеров перевоплощаться на экране, а некоторые диалоги я выписывала себе в блокнот, пытаясь потом понять, отчего они производят такой эффект, какой производят; после школы я планировала поступить на курс режиссуры,чтобы когда-нибудь самой создать нечто подобное. Жаль, что этому сценарию не суждено было исполниться. В конце концов, если ничего не получится, я неплохо готовлю и смогу стать поварихой, а если повезет, то и настоящим кулинаром, как мама. А мама, кстати, говорила когда-то, что из меня бы вышла дельная актриса. О, как она была права. Актриса из меня и впрямь неплохая. — Ну, в таком случае, я сперва выполню свою норму оздоровительных процедур на улице, — донеслись до меня слова старика. Мистер Хейз захромал, опираясь на трость, по коридору, а я полезла разбирать кладовку, о которой чуть было не забыла. На самом деле, все там было в порядке, так что я лишь протерла полки от пыли и расставила банки и пакеты рядами поровнее, надеясь, что Аксель не полезет дотошно проверять, насколько хорошо я выполнила его задание. В закромах полок нашелся небольшой старый радиоприемник. “Если работает, хотя бы смогу слушать прогноз погоды”, — решила я. Водрузив аппарат на холодильник, я воткнула вилку в розетку и принялась крутить ручку, пока не поймала слегка шипящую, но вполне разборчиво звучащую волну. По радио крутили чертовски тоскливый блюз, что, в целом, меня устроило, так что, добившись наилучшего звучания практически без шумов, я оставила приемник в покое. Покормить кроликов, напоить кроликов, расставить по мансарде всевозможные емкости, чтобы собирали течь с потолка, сделать попкорн; пока я носилась по дому и примыкающей к нему территории, фильм уже начался. Мы с мистером Хейзом произвели справедливый обмен лакомствами (попкорн на засахаренные груши) и немного поспорили о том, кто лучший Джеймс Бонд (Роджер Мур против Дэниела Крейга). Затем я выключила свет (от него у мистера Хейза по вечерам болели глаза) и уселась на соседнее кресло, чтобы, вытянув ноги и хрустя попкорном, наконец, расслабиться под вспышки взрывов и звуки перестрелок. В тот самый момент, когда Шон Коннери окончательно спас мир, мистер Хейз вовсю похрапывал прямо на диване, укрывшись пледом, а я доела последние кукурузные зернышки, в окнах моргнул желтый свет фар и раздался визг шин по укатанной сырой земле возле дома. Аксель вернулся домой. И только в этот миг я вспомнила о чертовом белье, так и оставшемся висеть за домом и мокнущем теперь под дождем. Во избежание семейной ссоры я тихонько разбудила мистера Хейза и помогла ему дойти до спальни, решив, что лучше им с Акселем сегодня не пересекаться, и, прикрыв за ним дверь, прислушалась. Грозы, как предсказывал Сэм, не было, но дождь все равно рвано отстукивал свой ритм по всем доступным снаружи поверхностям. Даже сквозь его шум я различила лошадиное ржание и мягкую поступь копыт, — одно из окон в конце коридора было открыто как раз с той стороны, куда вела дорога к пастбищу. Аксель, должно быть, отправился за лошадьми сразу, как только приехал. Не то чтобы я была искушенной в сельском хозяйстве всезнайкой и разбиралась во всех тонкостях ухода за лошадьми, но, полагаю, оставлять их гулять под дождем до поздней ночи — не признак идеального содержания. Хреновый из Акселя хозяин, скажем прямо. Так или иначе, сейчас он вел их в стойло, и у меня была возможность проскользнуть к дурацкой уличной сушилке и остаться незамеченной. Схватив корзину для белья, прямо босиком я выбежала на улицу, заклиная себя при следующей же поездке в город купить плащ-дождевик, и принялась поспешно стаскивать с веревок одежду мистера Хейза, полотенца и постельное белье. Волосы мои промокли сразу, и я откинула их со лба, чтобы не мешали; футболка прилипла к телу, став почти прозрачной, а по голым ногам стекали струйки воды, щекоча кожу. Хотела охладиться? Вот мне, пожалуйста. Река шумела так, словно вот-вот выйдет из берегов и затопит все пространство вокруг, включая меня; я беспокойно оглядывалась через плечо, хотя в темноте не могла ее разглядеть. Закончив срывать тряпье с веревок, я бегом бросилась обратно. Аксель сидел на крыльце, опустив голову, и выпускал изо рта рваные клочья сизого дыма, которые вились вокруг его темных волос подобно нимбу. Одну руку он держал зажатой между коленей, и слегка покачивался взад-вперед: казалось, еще немного, и рухнет на землю. Что ж, попалась. Скрываться больше не было смысла; я поставила корзину на деревянный настил у двери, спустилась по ступенькам и вытянула вперед ногу, чтобы сполоснуть ее под струями, хлещущими из водосточного желоба. Я сразу решила, что он смертельно пьян, и от этого разозлилась: кем надо быть, чтобы в таком виде сесть за руль? — Похвальное рвение. Работаешь даже так поздно, — глухо произнес он, и голос его, на удивление, был вполне ровным, как у трезвого человека. — Тебе бы тоже не помешало делом заняться, — желчно произнесла я. Он усмехнулся, но совсем не весело, и ничего больше не сказал. Я подхватила свою корзину с бельем и, гордо задрав нос, прошла мимо него к двери; я оставила ее открытой, захлопнув только сетку от москитов, так что пришлось взять ношу одной рукой и изловчиться, чтобы дотянуться до ручки. И тут я замерла: на старой, облупленной и давно потерявшей свою белизну краске, которой был выкрашен дверной косяк, явственным зловещим пятном алел отпечаток. Словно египетский иудей пометил свой дом кровью ягненка, чтобы божья кара не забрала его первенца, или как будто кто-то мазнул нечаянно кистью, испачканной красными чернилами. Я была уверена, что, когда я выходила из дома, этой отметины не было. Я медленно перевела взгляд на Акселя. Он не смотрел на меня, только сидел, ссутулившись, на скамье и глядя прямо перед собой. В его зубах была зажата тлеющая сигарета. Руки он держал опущенными, но даже в тусклом желтом свете лампочки, освещающей крыльцо, было видно, что он пытается их спрятать. Или, может быть, сжать, чтобы… — Господи, — пробормотала я, потому что теперь заметила несколько темных капель на деревянном настиле прямо под его ногами. — Иди спать, — неожиданно резким, приказным тоном бросил он мне. — Просто. Уйди. Я не шелохнулась. — Что случилось? Каким бы он ни был подлецом, оставить вот так истекать его кровью на пороге я не могла. Аксель, разумеется, ничего мне не ответил; я убрала корзину и, присев перед ним на корточки, осторожно потянула его руки на себя. Он посморщился от боли, но вырваться, должно быть, у него не было сил. Одна ладонь его была перепачкана кровью, но невредима. Вторую же он обмотал чем-то вроде полотенца. Оно было мокрое от дождя и все в грязно-рыжих разводах. — Что-то ты зачастил кровоточить при мне, — попыталась пошутить я, припомнив недавний инцидент с его носом, хотя мои руки слегка тряслись от тревоги. — Я правильно понимаю, что вызвать сюда скорую не вариант? — Ты можешь просто оставить меня в покое? — он попытался подняться на ноги, но тут же побледнел, как полотно, и пошатнулся. Явный признак кровопотери. Моргнув искорками, окурок улетел во тьму и погас. От Акселя пахло табачным дымом и кровью, но не алкоголем. — Если придется зашивать, я тебе не помощник, сразу говорю, — я пыталась не обращать на него внимания и аккуратно подтягивала к себе его руку, чтобы оценить тяжесть повреждений. — Нужно обработать рану… — До чего же ты… Как ты тогда сказала? Навязчивая? Прилипала? Мои губы дрогнули в улыбке. — Ладно, “докучливая” тоже сойдет. Сделаю скидку на то, что ты, должно быть, при смерти. — Ты мое наказание, да? За какие такие грехи? Странно: мы так мало знакомы, а я уже слышала этот тон. Признаюсь, от него у меня что-то защемило внутри. Дело было не в словах, а в том, как он это произносил. Без злобы, а устало и с непомерной, леденящей внутренности тоской. В кино таким тоном герои, умирающие на поле боя, говорят: “Брось меня и иди”. — Не мешай, — попросила я почти веселым, на грани с истерикой, голосом. Почему-то казалось важным подбодрить его, сделать вид, что ничего серьезного не случилось. Я чувствовала, что, если начну вслух ужасаться или жалеть его, Аксель оттолкнет меня и уйдет, а этого допустить нельзя, потому что ему нужна была моя помощь, готов он ее принять или нет. Я распутала, наконец, кокон, в который была обмотана его ладонь, и едва удержала на языке вскрик. Кровотечение уже почти остановилось, но порез был свежим. Что-то острое рассекло его ладонь от середины и до ребра: кожа по краям раны разъехалась в стороны, обнажая бордовую, глянцевую поверхность мышцы. Выглядело это так, словно Аксель пытался выхватить у кого-то нож, дернув за лезвие со всей силы. Поножовщина? Я, пожалуй, не удивлюсь. — Как это произошло? — сглотнув, спросила я. — Ну, мисс Недотрога, тебе это знать совершенно необязательно. Он вырвал из моих пальцев свою руку, прилагая заметные усилия, чтобы не поморщиться и не застонать от боли. — Иди спать, — повторил он, и, помолчав немного, добавил: — Я сам справлюсь. — Хватит строить из себя крутого парня, — миролюбиво сказала я. — Я помогу забинтовать руку. Ну, или ампутировать, если придется.