— Я понял. Давай. Я не видела его лица, но могла поклясться, что на этих словах Аксель в своей обычной нетерпеливой манере мотнул головой в сторону двери. — Сейчас, — согласился Сэм, и, хотя в его голосе слышалось раздражение, прозвучал он тихо и мягко. Он подошел ко мне. — Черт, мы тебя разбудили. Прости, — я хотела было возразить, потому что сомкнула веки едва ли на пару минут, но он не дал мне сказать: — Акс вернулся, так что мне пора домой. — Есть новости? — я вспомнила о телефонном звонке и решила, что это был Шон или Эрни. — Да, он… — Сэм снизил голос, наверное, чтобы Аксель его не услышал, — с мистером Хейзом все нормально, состояние стабильное, но пару ночей ему придется провести в больнице. — Спасибо, Сэм, — я устало и вымученно улыбнулась ему. — Доброй ночи. — Доброй ночи, Эмс. Он ушел. Я вытянула шею, чтобы посмотреть на Акселя, но, судя по шуму воды в ванной, он направился прямиком в душ. Я понятия не имела, как следует вести себя в подобных случаях. Раз он отверг сочувствие Сэма, то от моих утешительных слов и вовсе выйдет из себя. Тем не менее, я решила не трусить и не сбегать в свою комнату, не поговорив с Акселем. Не знаю, где он пропадал целый день, но, должно быть, теперь он жалел, что не оказался дома в момент, когда его больной отец сильнее всего в нем нуждался. А был ли он в больнице? Чтобы избавиться от остатков сонливости, я отправилась на кухню и заварила себе крепкий кофе. Есть не хотелось, хотя я ничего не ела с полудня. Погрузившись в уныние, я размышляла о том, нужно ли готовить утром завтрак, раз мистер Хейз попал в больницу. При мне Аксель еще ни разу не ел ничего из того, что я готовила — словно боялся, что я отравлю его, идиот. А сама я могла бы перекусить обычным тостом. Едва я поднесла к губам чашку, Аксель вошел на кухню. С первого взгляда было ясно, что он не в духе. — Хочешь кофе? — спросила я, потому что он ничего не сказал. — Или есть? Аксель не соизволил даже ответить мне. Он открыл холодильник, достал оттуда банку пива и открыл ее одним щелчком пальца. И, судя по всему, собирался уже уходить, когда я сказала: — Я пыталась тебе дозвониться. Все произошло так быстро, и я ужасно испугалась, мистер Хейз… Я умолкла, не зная, что еще добавить и отчего-то испытывая чувство вины перед ним. Я могла позвонить снова. Но Сэм сказал, что все обошлось, так что… Аксель резко обернулся ко мне, и его губы растянулись в кривой циничной усмешке, ничего хорошего не сулящей. Вот бы хоть на секунду увидеть его настоящую искреннюю улыбку во все зубы. Уверена, она ему к лицу. — Так испугалась, что решила покувыркаться с Сэмми прямо у нас в гостиной? Сперва мне показалось, что я ослышалась. Я замерла, не решаясь переспросить и переваривая это, пока не осознала: он действительно это сказал. И действительно имел в виду именно то, что сказал. И не могла в это поверить. — Что, прости? — Прощаю. Он сказал это с самодовольством, сочащимся ядом, а потом отхлебнул пива, как ни в чем не бывало, наблюдая за моей реакцией. Что ж, не знаю, чего он ждал, но явно не того, что последовало. Я подскочила к Акселю и выбила банку из его рук, так, что она с грохотом ударилась о пол и зашипела, разбрызгивая вокруг содержимое, а затем со всей силы толкнула его в грудь. Во мне кипела разрушающая ярость и дикая обида. Как бы он ко мне ни относился, как бы ни бесило его мое присутствие здесь, он не имел права разбрасываться такими оскорблениями. Парень отшатнулся, но все же устоял на ногах. Перед моими глазами уже стояла какая-то пелена, совершенно отключившая самообладание. Я должна была высмеять его за это нелепое предположение, уйти с гордо поднятой головой, но от злости я уже не соображала, что делаю, и поэтому занесла руку, чтобы влепить ему пощечину. Он с легкостью перехватил запястье и притянул меня к себе. — Как ты смеешь! — взвизгнула я скорее от возмущения, чем от боли. Хватка Акселя была крепкая — я пару раз дернула кистью, но высвободиться не смогла. Его красивое лицо вдруг оказались совсем близко, и я видела, до чего он зол — потемневшие глаза метали искры, разглядывая меня так, словно видели впервые. Это меня не напугало; напротив, я разозлилась еще сильнее. — А что он, полуголый, делал здесь в час ночи с тобой на диване? Час ночи? Сколько же я на самом деле проспала? Мой взгляд против воли метнулся к часам на стене, которые лишь подтвердили слова Акселя. — Уже так поздно? — удивленно спросила я вместо того, чтобы огреть его свободной второй рукой. — Не заметила? Сэмми так увлек тебя? Он говорил со мной сквозь стиснутые зубы, злобно, желчно и ни на секунду не выпуская мою руку из своей, и держал ее так, чтобы любая попытка вырваться причиняла мне боль. Поэтому я перестала дергаться и стояла смирно, выжидая возможность влепить ему неудавшуюся с первого раза пощечину. И тут до меня дошло, что Аксель злится вовсе не потому, что я не дозвонилась ему. — Ты несешь какую-то чушь. — Давай, расскажи мне, что я все неправильно понял, все было не так, и вообще ты маленькая невинная овечка. О, ты так испугалась, и Сэм пришел на помощь, как верный друг, утешил тебя… Его дыхание коснулось моих губ, и мой взгляд непроизвольно метнулся ниже, к его рту. Я быстро спохватилась и снова посмотрела Акселю в глаза, но этим сделала только хуже: он его заметил и теперь открыто насмехался надо мной. Самодовольный, напыщенный, эгоистичный индюк… Которому и в голову не пришло, что кто-то мог быть просто добр ко мне и проявил участие, которое ему, судя по всему, было неведомо. — Почему ты такой злой? — тихо спросила я. — Что с тобой не так? Глаза Акселя расширились в удивлении, и его пальцы на моем запястье слегка ослабили натиск. — Я не… — Нет, послушай, — я говорила тихо, но четко проговаривая каждое слово, чтобы до него дошло. — Ты приходишь и обвиняешь меня в каких-то мерзостях, которые не имеют ко мне никакого отношения. Это ведь больше говорит о тебе, чем обо мне, так ведь? Сэм остался, потому что я его попросила, потому что я ужасно испугалась и не знала, где ты, и не знала, как мне со всем этим справиться одной. Он остался, потому что он хороший человек, или ему было жаль меня, не знаю. Но тут приходишь ты, и отравляешь все вокруг, переворачиваешь все с ног на голову, потому что не видишь ни в ком ни сострадания, ни жалости, потому что их нет в тебе… Под конец этой тирады я ощутила, как стала сбиваться, как запершило в горле и защекотало в носу от готовых пролиться слез. Я держалась изо всех сил, потому что догадывалась, что если разревусь перед ним, Аксель воспримет это как слабость или игру. Он молчал, не перебивая, поэтому я продолжила: — Если тебе так хочется знать, было ли у нас что-то: нет, и не потому что мне не нравится Сэм, а потому что это было бы неуместно и неуважительно по отношению к мистеру Хейзу. И если ты хочешь уличить кого-то в чем-то, начни с себя. Где ты, черт тебя побери, был? У своих подружек? Неужели это важнее, чем больной отец? — Не говори о том, чего ты не знаешь, — прорычал он, и вместо того, чтобы отпустить, дернул, привлекая меня еще ближе к себе. Теперь мы практически соприкасались телами; Аксель смотрел на меня сверху вниз, и грудь его вздымалась от гнева. — Правда, неприятно, когда тебя в чем-то обвиняют, не зная? Я бы выписала самой себе медаль за храбрость, или за безрассудство, не знаю. Опасно было вести подобные беседы с кем-то вроде него: когда не знаешь, какой может быть реакция. Впрочем, вряд ли положительной. — Так ничего не было? — Так ты ревнуешь? Я сказала это просто так, чтобы позлить его. Но на его скулах вдруг заходили желваки, и ноздри великолепного, выразительного с горбинкой носа так рассерженно раздувались, что я в ошеломляющем откровении поняла, что, по крайней мере, этими словами сильно задела его самолюбие. И, боже, в этот момент я совершенно четко осознала, что хочу этого. Хочу, чтобы Аксель Хейз ревновал меня. С этой мыслью по моему телу пробежала легкая дрожь, и он, казалось, почувствовал ее, хотя и неправильно истолковал: — Не льсти себе. — Отпусти меня. — А если нет? Он отпустил мою руку, но только лишь для того, чтобы завести свои ладони мне за спину и еще крепче прижать меня к себе — почти небрежно, не обнимая, но и не сдавливая, как будто ненарочно и в шутку. В животе у меня что-то ухнуло вниз, как на русских горках; Аксель был такой горячий, что тепло его тела я ощущала даже через нашу одежду так сильно, словно у него была повышенная температура или даже лихорадка. И его горячность передалась мне, и меня бросило в жар, и я, закусив губу от досады, ощутила, как к моим щекам приливает кровь. В его интонации больше не было злобы, словно он, наконец, взял ситуацию под свой контроль и смог снова стать насмешливым и хладнокровным: — Тебе это нравится, Эмма? Он впервые назвал меня по имени. И впервые мне захотелось исправить его и назвать свое настоящее имя. Но я была не глупа (о, какое самомнение!) и знала: он играет со мной и делать этого ни в коем случае нельзя. — Нет. Отпусти.