– Просто отпад. А по стоимости просто подарок. Ну, почти. В смысле относительно. В использовании легче легкого. Эти свои блокноты я, возможно, скоро вообще повыбрасываю. Марго, а Марго! Мне кажется, ребятня вокруг меня будет кружить стаями: дай хоть подержать! Еще бы: у молодежи онлайн своя богатая жизнь, насыщенная и красочная, связь друг с другом и со сверстниками по всему миру. А музыки, поэзии – жуй не хочу! Класс, просто класс. Вот вам и тандем, о котором говорилось со Строу. Отпедалим старику его долю; сейчас небось сидит руки потирает. – Звучит и в самом деле роскошно. Правда роскошно, друзья? – обратилась она к аудитории. Та послушно взорвалась улюлюканьем и возгласами: еще бы не роскошно. – Что ж, по всему видно, что работу вы делаете колоссальную, – подытожила Марго. – Но как, каким образом? Поделитесь со мной, с нами. Скажите хоть что-то одно, с чего нам начать, чтобы стать более целеустремленными, сориентированными на решение. – Одно? – Хотя бы одно. По телу – легкому, невесомому – пьянящим теплом разливалось блаженство. Перед этими камерами, софитами он чувствовал себя как дома. Одно, значит? Прежде чем сказать, он понял, что это будет названием его следующей книги – такой, что поднимет его над всей этой телеболтовней на недосягаемую высоту. Он глянул Марго глаза в глаза, собираясь раскрыть рот. И снова сделал паузу. Рядом с кем-нибудь из операторов сейчас, должно быть, истомленно закатывала глаза Грэй Скерт. – Завтра попробуйте снова, – изрек Марк. «Дрожащие сосны» – Ле-о Крэйн, – озвучил доктор имя, написанное меж крылышек бежевой папки, которую он держал в руках как ресторанное меню. Прочел просто как три слога, в которые Лео весь как есть, видимо, и умещался. Кабинет был тесный. Лео сидел на очередном образчике канцелярской мебели, подчеркивающем твою убогость – в данном случае это было низковатое, узкоспинное кресло с тугой обивкой, лишний раз намекающее, что ты неудачник. – Итак: как дела? – спросил доктор, наконец удостоив его взгляда. «Как мои дела?» – с внутренней усмешкой подумал Лео, все еще чувствуя в голове тупое нытье. Как ответить? Может, безопаснее сказать то, что и положено человеку при поступлении в реабилитацию: подавлен, взвинчен, удручен? Во всяком случае, так ощущал себя он. Лео приподнял голову и вобрал в себя взглядом кабинет: большое окно с куском плоской зеленой лужайки; массивный монитор на столе; телефон с гирляндой самоклеящихся листочков; карандашница с надписью «Карандаши». А вон там, на угловом столике, коробка салфеток – уж не с логотипом ли «Виагры»? Мать честная, и вправду: именно коробка салфеток, и именно с логотипом «Виагры». И все это – буквы клейма «неудачник» у тебя на лбу. Ты бился, и ты проиграл. Вот он, ваш Лео, на обочине жизни, великовозрастный дитятя – неудачник на неудобном кресле. – Кит сказал, вы сегодня не хотели участвовать в группе, – подсказал тему доктор. – Отчего? Что скажете? Врачебный персонал здесь все как один с пациентами общался эдаким фальшиво-удивленным тоном. Ну а Лео с того момента, как попал в реабилитацию – сутки с небольшим назад, – молчал как рыба об лед. Сейчас на вопрос доктора он лишь пожал плечами. Как, с какой поры начинать отмотку во времени, чтобы дать ответ на этот вопрос? Впервые за несколько недель он был трезв, но темный омут запоя сменила тоскливая растерянность того, кому – а еще непонятнее, в чем именно – здесь доверять. Так что не лучше ли держать рот на замке. На большинство вопросов ответить было невозможно – ответов попросту не было, или же отвечать пришлось бы долго и разветвленно. К тому же что-то в оболочке ума внушало: «То, что ты превратил свою жизнь в бардак, еще не значит, что идеи кого-то другого чем-то ценнее». Пожалуй, что да. Особенно того, у кого на карандашнице написано «Карандаши». Этот парень что, в самом деле доктор? Лео оглядел стены кабинетика: есть ли на них диплом? Гляди-ка, есть. Клинический психолог; учреждения, о котором Лео слыхом не слыхивал. А вот и еще одна пощечина на самом виду: «Изнанка, явленная наружу». Более чем веский довод в пользу того, что этот так называемый доктор тупо непригоден и для пустяковых-то советов, не говоря уж о важных. Давным-давно, еще в колледже и некоторое время после него, Лео был ближайшим другом автора этой дебильной книжки. Но когда удача ни с того ни с сего улыбнулась Марку, тот своего друга возьми и брось, а на звонки Лео стал отвечать какой-то деревянный ассистент. Дикий успех «Изнанки» Лео глубоко занимал, а отчасти даже тревожил. Неужто для того, чтобы у тебя в этом мире все получилось, надо суметь единственно вот так выпендриться, метнув говно с сияющей улыбкой? И вот еще что: тот Марк, который помнился Лео, написать такую книжку просто обкакался бы. Да и не книжка, а скорее брошюра – сотня страниц с широкими полями. Вероятно, он на ней несказанно обогатился, что тоже не на шутку раздражало. Лео обрел голос. – Вы фанат Деверо? – спросил он доктора, подбородком указав на книжную полку. – Да, я считаю, что в этой книжице содержится весьма многое. А что, вы знакомы с этой работой? – Не то слово, – ответил Лео (четвертое слово, произнесенное им со времени прибытия). Он наблюдал за тем, как доктор пытается, так сказать, вставить ногу в приоткрывшуюся дверь; указательный палец вновь сновал по строчкам внутри папки. Что там внутри, догадаться было несложно: мрачное резюме его, Лео, последних нескольких месяцев в изложении сестер (и кто там еще заранее порадел, чтобы он очутился здесь). Вчера, открыв дверь на стук и завидев на пороге трех своих сестер, он сразу обо всем смекнул. Ни одна из них в этом штате не жила. И хотя дни недели последнее время значили для Лео немногое (с таким же успехом можно было дивиться смене цифр на циферблате), десять утра в четверг было все же не самым удобным временем для визитов, даже в Портленде. Двое из его сестер занимались присмотром за фамильным состоянием, которое нажил их дед, король настольных игр Лайонел Крэйн. В свое время фирма именовалась «Крэйн и Херрон», пока в 1975 году Лайонел Крэйн и Нэт Херрон не рассорились друг с другом по вздорному, казалось бы, поводу: счету в гольфе. На беду ни тот ни другой не имели привычки уступать, а потому их размолвка (на предмет того, чем считать оставленную трактором колею у 12-й лунки Милбрукского гольф-клуба – официальным игровым препятствием или просто досадной помехой) набирала силу и пускала свои ядовитые корни, пока оба уже и словом не могли перемолвиться иначе чем через адвоката. Какое-то время – недолго – эта история была у всех на устах: дорогущий распил компании, некогда создавшей классическую «Игру союзов», в которой игроки блокируются друг с другом с целью вытеснить из игры соперников. Особенно отчаянно бывшие компаньоны дрались за права на логотип фирмы: журавля и цаплю[21], интимно переплетенных на голубом поле. Отпочковавшаяся в итоге «КрэйнКо» (теперь с символом в виде подмигивающего журавля в цилиндре – эмблема, понятно, уже не столь выигрышная) через десять лет акционировалась и ныне успешно цвела в виде молодежного и семейного бренда. Самая старшая из детей Крэйна, Розмари, была председателем правления. Казусов на лестнице успеха с ней не случалось никогда. Ну а Лео она подчас казалась скорее грозной теткой, чем старшей сестрой. Хэзер, младшая в семействе, попала в компанию сразу по окончании колледжа. Именно она обговорила и провела покупку небольшой фирмы компьютерных игр, пересадившей на платформу «КрэйнКо» такие неожиданные хиты, как «Кукареку!» и «Поймай зайчонка». Специалисты в отрасли, похоже, считали ее некой навороченной кудесницей по играм, которой стоит лишь взглянуть на некий набор случайных предметов, как она тут же вплетает их в игровую канву. Право, забавно, поскольку в играх и пазлах с их абстрагированием Хэзер была полная бездарь во все времена. В детстве, когда «журавлята» резались в игры, старшие сестры, как правило, не оставляли от младшей камня на камне. Впрочем, иногда ей удавалось и выигрывать, преимущественно в «Угадайку» и «Морской бой» – у нее хорошо обстояло с вариативностью. Могла она потягаться и в персонажных играх типа «Шедевр» или «Ключ», а также в придуманной сестрами «Спаси малютку» (главным персонажем там был младенчик Лео в жалкой люльке, постоянно попадающий в опасные ситуации – часто критические типа в чреве холодильника, на краю балкона или в стиральной машине, откуда его надо было вызволить каким-нибудь хитроумным способом). Впрочем, из всех троих Лео больше всего любил Дэйзи, среднюю. Ребенком она была серьезным и искренним, но терпеть не могла лажи и хрени, о чем могла сказать бойко и прямо в лоб. Однажды она не то сгубила, не то спасла семейное видео свадьбы, на сюсюкающие вопросы дяденьки-съемщика за кадром отвечая примерно так: «Он ей: Ну а ты что думаешь об этой шикарной свадьбе, а, Дэйз?» Она ему: «Этот вот свадебный торт, по-моему, полный отстой. Тот старый козел в рясе бубнил целый час, мне аж в тубзик захотелось. А тетя, на которой дядя Фред женится, вредина». Могла она и лгать, бессовестно. А еще одной ее «фишкой» было периодическое вбрасывание теоретических сценариев смерти типа: «Пап, а пап, а вот если б ты, допустим, навернулся с серфа и хряпнулся головой, но затем еще утонул и после этого тебя бы проглотила рыба, но только ты с самого начала был бы уже мертвый – что тогда?» На свой манер и на своем третьем десятке Дэйзи проявила примерно те же пагубные наклонности, с которыми не на шутку сцепился сам Лео, но благополучно соскочила со скользкой дорожки задолго до того места, куда нынче прикатился ее брат. Быть может, ей помогли какие-то более эффективные методы завязки: все-таки она была ассистент врача и мать двоих детей. Проживала Дэйзи в Остине и в целом, похоже, уяснила для себя, как стать обстоятельным и надежным человеком. При этом она всегда была для Лео если не парой, то отдушиной в его слабостях. И ей одной он поглядел в глаза, когда увидел у себя на пороге стайку журавушек-Крэйнов. По всей видимости, вахты у них были распределены, уход за дитем обговорен, авиабилеты куплены, машины зафрахтованы. «Опа, – мутновато подумал он. – Кажется, они здесь с серьезными намерениями». Разумеется, скатился он не сразу. За месяцы, предшествующие их появлению, от сестер была уйма звонков, в ходе которых ему приходилось уклоняться от их навязчивой заботы, сглаживать обеспокоенность его все более странными сообщениями в блогах, обещать показаться на назначенные ими встречи с разными докторами и целителями. Но на те встречи он не являлся, от сестринских звонков стал увиливать; меж тем тяга к бухлу все крепчала, а отходняк становился все жестче. Впрочем, в то утро обрывков соображения ему хватило, чтоб сделать попытку если не дать отпор, то хотя бы уклониться. – Никак группа захвата пожаловала? – глумливо спросил он. При этом кружка у него слегка встряхнулась, а зря: в ней холодно звякнули кубики льда, и тогда Дэйзи, стоявшая к Лео ближе всех, подалась к кружке и нюхнула. – Уф. Джин, что ли? – спросила она. – Лео, это же отстой. – С вами такое раньше уже случалось? – пытал доктор. – Такие вот взлеты, падения? – За взлеты ручаться не могу, а падения действительно бывали, – вымолвил наконец Лео. Бывали, из раза в раз. Но чтобы так низко, даже и не помнится. – Вам, я вижу, непросто удерживаться на работе, – высказал наблюдение доктор. – Ничего, как-то проносит. – Вы что, настолько богаты? – Нет. Просто есть дополнительный доход. Доктор внимательно изучал страницу. – Ваша семья производит игрушки? Ассоциация с «КрэйнКо» заставляла кое-кого думать, что Лео рос как тот баловень-сынок в сериале «Серебряные ложки» – катался на игрушечном поезде по папиному особняку. На деле же это означало, что он ежемесячно получает по тысяче восемьсот нетрудовых плюс прибавки от любящих сестер с более глубокими карманами. Доктор, как ни старался, не сумел сдержать злорадной улыбки: людям, чего тут скрывать, нравится видеть перед собой опущенных детишек богатеев. – Не игрушки – игры, – поправил Лео. – Это акционерная компания. – То есть работать вам нет необходимости. Лео сжал подлокотники своего дурацкого кресла: – Вы правы. Я ленив и избалован. – Я не об этом, – заартачился доктор. – А вот если б вы меня действительно слышали, то нам бы имело смысл серьезно пообщаться. – Смысла не вижу. – Вот как? Значит, вы считаете, что ваша жизнь безмятежна и легка? – взялся грузить доктор. – И вы от природы ленивы? «Живется мне и вправду ненапряжно, – подумал Лео. – До одури». Но только на одном уровне. Видимо, это тот уровень, на котором легкость имеет наибольшую осмысленность, максимальную ценность. Но чтобы ленив? Нет, ленивым он бы себя не назвал. Истинные лентяи хотя бы извлекают из своей праздности ту выгоду, что им не приходится напрягаться. Но праздность – ощущение, которого он в своей жизни на дух не чувствовал: от рассвета до смыкания вежд постоянный гнет каких-то хлопот, тревог – больших и малых, внутренних и внешних. Так что нет, ленивцем он бы себя не назвал. Его проблема в неспособности прочертить линию от своего теперешнего состояния к будущей цели. Для Лео единственно заметным фактом насчет будущности было то, что она никогда не оказывалась такой, какой виделась изначально. Ожидаемое и фактическое будущее так рознились между собой, что оставалось лишь дивиться, насколько Лео нынешний отличается от себя двух-, пяти- или восьмилетней давности – кардинально, неузнаваемо другой человек. Из этого напрашивался печальный вывод, что одну и ту же информацию ему приходилось усваивать раз за разом, повторно проводить одни и те же эксперименты, лишь закладывая в них другие переменные. Пока ему так и не удавалось применить свой кладезь информационных нюансов на том или ином профессиональном или художественном поприще. Все пятнадцать минувших лет жизнь его состояла в том, чтобы элементарно держаться на плаву, в то время как синусоида в мозгу все наращивала свои амплитуды. Кстати сказать, еще с юного возраста он подспудно креп во мнении, что свойственная ему унылость – черта, по своей сути, женская, а мужчина должен сознавать ее в себе лишь в той степени, насколько ему удалось или удастся ее в себе преодолеть. Его мироощущению было присуще некое безотчетное стремление вверх, привносимое не то любовью, не то ветром или протеинами. А может, это была биохимия организма, реакция на патентованные препараты, кислотность воды из-под крана, жужжание ламп дневного света или что-нибудь более серьезное. В такие минуты он шел на риск и позволял себе сиять и быть развязным. Самым худшим решением была покупка книжного магазина. Лео тогда было двадцать шесть, и этим своим поступком он с безрассудством ребенка, разбивающего керамическую копилку, истратил свою долю наследства (а затем еще нахапал под завязку долгов, пока не израсходовал свой банковский лимит). Ох и хрень из всего этого вышла. Лео-то думал, что книжный магазин приведет к созданию журнала, где он сам займет должность главного редактора. Писатели и журналисты будут ломиться туда гурьбой. Со всеми он будет водить знакомства, всюду будет вхож. Жить Лео перебрался в комнату над магазином, где провел долгую холодную зиму, свое жилье отапливая лишь капризной дровяной печуркой. Между тем магазин существовал лишь заботами добросердечных старожилов из местных, которым люб был его прежний владелец с его причудливо-экстравагантным кругозором знаний. Иногда сюда от нечего делать забредали преходящие знаменитости в тысячедолларовых джинсах; сонно шарились студенты, рассчитывая купить задарма «Сиддхартху»; появлялись и исчезали замкнутые чинные гуманитарии из колледжей. Но их, даже вместе взятых, все равно не хватало. По истечении девяти месяцев, за всю свою карьеру книготорговца собрав сумму в 6700 баксов, не сумев отделить зерна от плевел, Лео продал все свое предприятие дельцу из Флориды, который приехал на «Рейнджровере» и расплатился чеком. Здание у Лео перекупила Розмари и с убытком для себя быстро продала. После провала с книгами Лео ненадолго пристроился в «КрэйнКо». Но должного для него места там не было, да и сама эта работа, признаться, ежедневно и ежечасно повергала его в смятение. Так что, несмотря на то что Ферн-Хилл был для него дом родной, Лео с Манхэттена перенесся в Портленд – место, более благоволящее к таким, как он. Чувствовал он себя вполне умиротворенно, не догадываясь, что уютный зефир струил эфир не иначе как из туннеля, в котором близился поезд. В Портленде Лео чем только не занимался: развозил по магазинам вино, водил такси; был посредственным официантом, барменом под мухой. Периоды надежды и отваги вырисовывались все реже. Меж тем третий десяток сменился четвертым, а окружающий пейзаж все больше напоминал болотистую низину душевной хмари с пригорками волнения. Лео взялся работать над собой: осваивал утренние пробежки, ограничил пивной рацион, в йогурт стал добавлять семена. Подруга затащила его на занятия йогой; сам он занялся практикой позитивизма. Но все это были окопные войны. Коврик для занятий йогой он потерял, пришлось покупать другой. Затем потерял и этот (значит, не судьба). Кое-кто из знакомых, повергая душу Лео в смятение, разглагольствовал об удовольствиях пития. Эти же люди поэтично, с каким-то даже упоением ведали о своих бодунах, что свидетельствовало об их склонностях к загулам. У самого Лео похмелье длилось днями, наполненными тягостным, беспросветным самокопанием. Он наведывался к психиатрам и целителям; принимал велбутрин, клонопин, эффексор, паксил, ксанакс, золофт и лексапро[22]. А еще посещал медитации и системные расстановки – это не говоря о воздержании от спиртного. Переходил на растительную пищу, заводил на балконе садик. Превозмогал месяцы чистого, неоскверненного житья, после чего снова срывался в запои и хмарь, как канатоходец на страховочную сетку. – Расскажите мне о людях, которые, по вашим словам, за вами следили, – сказал доктор. Ах, вот оно что.