— А если я с них поклажу сниму и седла хашимитские? — провокационно спросил Виктор. — Ладно… пои, — немного подумав, сказал Али аль-Хариш. — Но только если кто-то спросит, скажешь, что ты в моем колодце хашимитских верблюдов не поил… 2 Пустыня была усеяна валунами, обломками кремния и известняка, гранитными плитами. Когда-то это было дно озера-моря, затем долина, подвергавшаяся мощным наводнениям, теперь же — необъятная пустыня, созданная солнцем и ветром. Вечно печальная равнина, на которой, казалось, выжжен всякий признак жизни. Но это только на первый взгляд. Как много теряют люди, не посмотрев более пристально! Это место, покой которого ничто не нарушает, но где идет постоянная борьба за существование. — Пустыня — мой дом, — рассказывал Али, мерно покачиваясь на верблюде. — Здесь я родился, здесь вырос. В общей сложности я провел в пустыне двадцать пять лет. За исключением тех пяти, что учился в Москве. — А что оканчивал? — попытался завязать контакт Виктор, но хариш, не услышав, увлеченно рассказывал: — Я люблю пустыню той любовью, какой любит человек ту местность, где он родился. Их верблюды неторопливо преодолевали участок, покрытый россыпью камней средней величины. Любой автомобиль в этом месте убил бы трансмиссию за полчаса. Али продолжал свой рассказ о пустыне. Он говорил, что люди обычно не думают о том, чтобы переделать горы и океаны, но почему-то многие считают, что пустыни необходимо уничтожать и заполнять фермами и агропредприятиями. — Конечно же, — говорил аль-Хариш, — мы должны бороться с расширением пустыни, созданной по вине человека, но необходимо беречь и сохранять настоящую пустыню, созданную природой. У вас есть пустыни? — Да, самая большая в Европе, — отвечал Лавров. — Называется Алешковские пески, находится в низовьях реки Днепр. — Большая? — Более ста шестидесяти тысяч гектаров. Очень засекреченное место. Когда-то это была территория для отработки точности бомбометания летчиками стран Варшавского договора. — Вот видишь, — грустно сказал Али, — и у вас пустыню уничтожают, как и у нас. Большинство людей считают, что пустыня безжизненна, но это не так. Ранним утром три всадника на верблюдах слушали пение птиц. Повсюду деловито сновали насекомые. В зарослях саксаула путешественники заметили семейство ласок. Пустынная ласка — быстрый и ловкий хищник, наблюдать за которым одно удовольствие. Ласка — акробат пустыни. Бегает так, будто зверек работает на трамплине. Бывалые охотники рассказывали, что если ласка заметит человека, который в нее целится из ружья, в нее так просто не попасть — сбежит. Она успевает услышать, как курок срабатывает по бойку, и молниеносная реакция позволяет зверьку скрыться. Самка выбирает прекрасное место для своего гнезда — побеги старого саксаула создают отличную защиту от зимнего ветра, а главное, летом дают густую тень. После зарослей саксаула верблюды миновали колонию мышей-песчанок — охотничьи угодья ласок. Песчанки селятся в кустарниковых участках пустыни. Они роют в песке лабиринты там, где достаточно корма. Песчанка и ласка — самые мелкие из плотоядных животных, однако это кровожадные хищники. Или кровощедрые. Кому как нравится считать. Но не только ласки полагают, что песчанки — это вкусная пища, так же думает и каракал. Он меньше обычной рыси, и его окрас больше соответствует цветовой гамме пустыни. Большинство местных хищных птиц, а также крупные пустынные змеи питаются песчанками. К счастью, песчанки весьма плодовиты и поддерживают пищевые запасы хищников на хорошем уровне. Все выше поднималось солнце. Али, Виктор и Светлана уходили все дальше в пустыню, и к двум последним всадникам постепенно приходило понимание, как большинство существ, обитающих здесь, выживают на такой жаре. Пустынный еж, в отличие от своего европейского собрата, имеет длинные ноги, от перегрева его спасают крупные тонкие уши. Почти каждое животное пустыни находит способ избавиться от жары. Самый легкий из них — глубоко закопаться в песок, куда не достигают солнечные лучи. Температура песка на поверхности может достигать восьмидесяти градусов, но она резко падает по мере погружения в песок. Например, пустынный таракан проводит в песке всю жизнь на глубине нескольких сантиметров. Скорпионы умеют закапываться в песок за считаные секунды. А песчаные муравьи собирают семена, листочки, веточки в своих обширных подземных кладовых, где трапезничают в прохладных и комфортабельных помещениях. Находясь на спине верблюда, вы увидите значительно больше, чем двигаясь на каком-либо другом виде транспорта. Особенно рептилий. Пустыня — их собственное королевство. Самая элегантная из рептилий — палестинская гадюка. Когда эта змея, случайно потревоженная кем-то, поднимается в полный рост — а это больше метра, — она как раз может и ударить на это расстояние. В зависимости от подъема верхней части туловища возрастает ее агрессивность. Ее яд смертелен для человека, однако при встрече с верховыми верблюдами палестинские гадюки не проявляют агрессии и стараются уползти. Варан — самая большая ящерица из всех, которые живут в Сирийской пустыне. Его крупные челюсти перемалывают все, что угодно. Он питается гадюками, ласками, обитающими на земле птицами, истребляет он также и злосчастных песчанок. — Волк среди ящериц, — охарактеризовал его Али аль-Хариш. — Я теперь понимаю, какой ты факультет окончил, — улыбнулся Виктор. — Да, зоология мне всегда нравилась, но я лечу верблюдов, — ответил бедуин. «Ну вот парень как парень, — думал Виктор. — А то: верблюдов поить не дам, хашимиты наши враги… Детский сад просто. А ведь ты его мог и хлопнуть, Лавров». На гребнях песчаных барханов за всадниками следили крупные ушастые круглоголовки, которые при приближении верблюдов быстро зарывались в песок вибрирующими движениями тела. Когда агама обеспокоена, она скручивает колечком, а затем раскручивает хвост, а когда хочет отпугнуть врага, то ртом и темно-розовыми ушами имитирует огромную распахнутую окровавленную пасть. Дюны в пустыне перемещаются под действием ветра, словно волны в океане. Но песчаные волны все же ненадолго застывают на месте, и всадники успевали прочесть оставшиеся на них следы. По ребристой поверхности бархана можно узнать направление ветра и сколько времени оно не менялось. А по цепочке следов легко угадать, кто пробегал здесь совсем недавно. Больше всего следов оставляют на земле вездесущие жуки-навозники или, как их уважительно называют, скарабеи — один из самых почитаемых символов Древнего Египта. Это жуки-санитары, они содержат пустыню в образцовом порядке и чистоте. Самка должна отложить яйца точно в середине навозного шарика. Малыши появятся на свет среди обильной пищи, достаточной для их роста. Куча навоза, оставленная на краткосрочном привале одним из трех верблюдов, исчезла буквально на глазах. Жуки ожесточенно дрались за кусок верблюжьего кала. Самка, отбив себе кусок экскрементов, формирует шарик, чтобы укатить его прочь. Затем много усилий она тратит на то, чтобы найти подходящее место, дабы закопать навозный шарик. — Интересно, они покопают немного, потом прекращают, потом опять роют, — комментировала вслух Светлана. — Может быть, песок для них слишком горячий? — Если два жука катят дерьмо, значит, это супружеская пара, — счел нужным пояснить бедуин. Для кого-то шарик навоза в лапках жука-скарабея — это кусок дерьма, а для кого-то — символ солнца. Древние египтяне считали, что даже тело умершего несет в себе зародыш новой жизни — бессмертную священную душу, которая после смерти тела освобождается и воскресает в другом мире, продолжая свое путешествие по небесным дорогам. Скарабей всегда считался символом импульса, который получает душа для небесного полета, для возрождения в мире духовном, после чего все материальное начинает умирать и разлагаться. Скарабей олицетворял сокровенную силу сердца — ее человек должен был пробудить в себе, чтобы родиться, умереть и воскреснуть, одолев любые препятствия, ожидающие в жизни и после смерти. Символ скарабея в Древнем Египте имел еще одно значение — этот беспокойный жук стал воплощением философа на его пути к мудрости. Подобно тому, как скарабей неустанно и настойчиво превращает бесформенную вязкую массу навоза в шарик, чтобы заложить в него семя жизни, философ, идущий путем мудрости, должен трансформировать бесформенную и вязкую массу своих мыслей в совершенную, как шар, систему, которая отображает устройство вселенной. 3 Страны бедуинов нет ни на одной карте, она никем не признана, даже ими самими, потому что им не нужна страна и не нужно государство. Они живут сегодняшним днем. Каждый день цивилизованного человека состоит из ожиданий — пока закипит чайник, подействует таблетка, освободится туалет, прогреется машина, придет лифт, переключится светофор, подойдет очередь, приедет курьер, перезагрузится компьютер, наберется ванна, закончится стирка, уснут дети, проснется вдохновение… Мы ждем благородных поступков и первых шагов, подходящих моментов и удачных поводов. Мы ждем новую жизнь и собственную радость. Бедуины ничего не ждут. Они живут здесь и сейчас. Незамысловатый ландшафт сирийской пустыни усыплял, но дневная жара закончилась, и Лавров почувствовал, что вскоре они прибудут в конечную точку сегодняшнего перехода. — Откуда знаешь? — удивился Али аль-Хариш. — Не нужно быть зоологом, чтобы понимать, когда верблюд чувствует приближение своего дома, своих самок и знакомые запахи очага, пусть и кочующего, — скромно ответил Виктор. — Но у вас верблюдов не держат, — надменно хмыкнул Али аль-Хариш. — Зато у нас держат коров, — нашелся Лавров. — Ладно, ладно, — снисходительно засмеялся бедуин. — Значит, так. Слушайте внимательно. У нас есть шейх Халаф Ахмед. Он настоящий хариш, настоящий воин! Все его чтят. И я вам советую делать то же, иначе вы просто умрете. — Могу тебя успокоить, Али аль-Хариш, мы очень хотим жить, — с иронией ответил Виктор. — Не перебивай! — рассердился Али, сверкнув глазами. — Молчу, молчу, уважаемый, — кивнул Виктор, а Светлана недовольно взглянула на своего спутника. — Еще есть достопочтенный кади аль-Бути. Это вообще, как у вас говорят, наше все, — продолжал Али аль-Хариш. — Утверждают, что ему открылся сам Аллах. — Это как? — наигранно удивился Виктор, едва удержавшись от колкости, а Светлана, почувствовав это, подъехала ближе к Лаврову и пыталась схватить его за руку. — Аль-Бути — наш вождь и учитель. Он долгое время бродил по пустыне один. Отшельником. И голодал, когда одна из его жен ждала первенца. — Хм… чем-то не тем занимался, когда жена на сносях была, — проворчал Виктор. — Что ты хочешь сказать, европеец? — заносчиво спросил бедуин. — Нет-нет, ничего, уважаемый аль-Хариш. Просто подумалось: голодал человек так, что чуть с Аллахом не встретился… Светлана накинула на лицо платок и отъехала в сторону. — Ты просто невыносим, Лавров, — давясь от смеха, бросила она. Аль-Хариш не заметил иронии Виктора. — Да! Достопочтенный аль-Бути голодал полгода, прежде чем получил от Аллаха откровение… — Сколько? — удивился Лавров. — Полгода! — гордо заявил аль-Хариш. Полгода голодания! Так не бывает. Виктор отлично знал функциональные особенности организма человека. Он кому угодно мог прочитать лекцию по выживанию и знал, что происходит с голодающим, от начала и до конца. В школе разведки Лавров когда-то проходил целый курс. Пять дней голодания — еще ничего. Человек теряет вес без особого вреда для организма. Разве что могут возникнуть головная боль, нарушение режима сна и легкая слабость. Ну, у особо впечатлительных начинается нервное расстройство. Но вот через десять дней, после уничтожения запасов глюкозы и жирных кислот, приходит время мобилизовать свои последние резервы. Белки — строительный материал человеческого тела. Их истощение ведет к разрушению зубов и ногтей, начинают ломаться волосы, которые не получают необходимого питания, скелетная мускулатура уменьшается в объеме и теряет былую силу сокращений. Нарушается функция надпочечников и половых желез, прекращается синтез таких биологически активных веществ, как тестостерон и эстрогены. Функция репродуктивной системы угнетается полностью, а при голодании свыше двух недель полное ее восстановление становится практически невозможным. На третьей неделе голодания происходят тяжелые нарушения со стороны желудочно-кишечного тракта, начинаются галлюцинации и помутнение рассудка. На четвертой неделе наименее важные для поддержания жизни функции организма отключаются. Дыхание ослабевает, пульс на периферических артериях не прощупывается. Атрофические изменения внутренних органов к этому времени становятся необратимыми даже при введении в организм питательных веществ. Голодовка же, длящаяся более 28 дней, нередко приводит к смерти. — Двадцать восемь дней, Али! Двадцать восемь дней не поешь — и каюк! Запомни эту цифру. А ты говоришь — полгода голодания? Так не бывает, — повторил Лавров аль-Харишу. — И кому, как не тебе, зоологу с высшим образованием, этого не знать, Али? Не будь дикарем. Ты же лечишь верблюдов по науке, которую получил в Москве. Почему же веришь всякой чепухе?