— Все хорошо. Правда, в туалете нашего номера есть датчик движения, но свет загорается, только если поднять правую руку вверх. Вот так, как на известной фотографии Фредди Меркьюри, — показал Виктор. — Ты уже заказал завтрак? — Да, две порции яичницы с беконом и тосты с конфитюром. — Чудесно! — обрадовалась девушка. — Что тебе принести, кофе или чай? Лавров захотел чаю. Светлана вернулась с двумя чашками кипятка и двумя «утопленниками» на ниточках. — Они не заваривают, — виновато объяснила она. — Издавна, если чай доставлялся в страну по морю, то жители этой страны называли напиток tea. А если по земле, то chai. Потому что в приморском Фуцзяне говорили te, а в мандаринском Китае — chá. А как назвать чай, если его доставила красавица-сербка? Но Светлана не услышала шутки Виктора. Она задумалась о Сепфорисе. Во сне она часто видела этот город. Ходила по тихим безлюдным улицам, окутанным предрассветной дымкой. Здесь не слышно грохочущих по асфальту машин, да и самих машин нигде нет. Как нет и асфальта. Вместо него под ногами булыжная мостовая. По обе стороны — высокие каменные дома и множество пальм. Их листья чуть слышно шелестят на ветру, а в кронах оживленно щебечут птицы. Скоро рассвет. Один за другим гаснут фонари, ажурные, словно из сказки. Здесь вообще все как из сказки. И такое же зыбкое, нереальное. Одно неосторожное движение — и все рассыплется в прах, словно и не было вовсе. Кажется, она кого-то должна здесь встретить. Вот только никак не может вспомнить, кого именно. Кого-то очень хорошо знакомого. Он скоро появится. Обязательно появится. Она идет дальше. Мимо парка. Мимо роскошных вилл, прячущихся в тени деревьев. Мимо огромного белого дома с колоннами. Мимо серой многоэтажной громады амфитеатра. Мимо пересохшего фонтана… Постепенно гаснут круглые головки фонарей. Под ногами — большие квадратные светло-серые плиты. Звук ее шагов разносится эхом. В небе кричат чайки. Здесь так же сонно и безмолвно. Нет ни души. И вот где-то далеко впереди раздаются сначала неясные, а потом все более отчетливые шаги. Из тумана выступает темный расплывчатый силуэт. Он постепенно приближается, и вскоре уже можно различить высокую фигуру в плаще из верблюжьего волоса. Саломея замирает в ожидании. Сердце ее начинает биться сильнее в предвкушении долгожданной встречи. Он все ближе. Она уже различает кожаный пояс на его чреслах. Еще немного — и она сможет разглядеть его лицо. Кажется, все вокруг тоже замирает вместе с ней. Даже ветер стихает. Проходят бесконечные томительные мгновения. И она уже как будто смутно видит черты его лица… Но вдруг они расплываются. Человек в одеяниях из верблюжьего волоса постепенно растворяется в воздухе вместе с небом и самим городом. Она бежит за ним, а он разворачивается и уходит все дальше. Наконец, в тумане остается белеть лишь остов потухшего фонаря. Отовсюду наплывают знакомые, резкие и такие ненавистные звуки реальности. И она просыпается… — Проснись, Маугли! — потеребил ее за плечо Виктор. И правда, ее чай давно остыл, а Лавров уже позавтракал. 4 У Моисея было две жены. Первую, темнокожую эфиопку, он привез из военного похода. А вторую нашел среди мадианитян, у которых укрывался от преследования фараона. Правда, при завоевании евреями земли обетованной Моисей приказал всех мадианитян убить, а незамужних женщин изнасиловать. Сепфорис — птица. Так звали вторую жену Моисея — мадианитянку. Женское имя Ципора (уменьшительное от него Ципи) встречается в современном Израиле. В русском языке от слова «сепфора» произошло название птицы «цапля». И как котенок — детеныш кота, так и цыпленок — изначально детеныш цапли. Не удивительно, ведь даже восклицание «кыш!», которым мы разгоняем птицу, по-арабски означает «прочь!». В вавилонском Талмуде написано: «Ципори восседает на холме, словно птица». Город был основан еще при Иисусе Навине — заместителе Моисея, а назван в честь его второй жены. Сепфорис видел греков и римлян. Он был столицей Галилеи до того, как Антипа построил Тиберию. В свое время, прибыв в греко-иудейский Сепфорис, римляне решили, что, как и в любом уважающем себя римском городе, в Сепфорисе должен быть солидный запас воды. Они построили грандиозную систему водоснабжения, которая поставляла воду с гор Назарета в Сепфорис. Вода шла в город по системе акведуков, попадала в водосборную яму, откуда поступала в резервуар. Этот резервуар длиной одиннадцать метров находился под землей, его объем составлял более четырех тысяч трехсот кубических метров. Но этим резервуаром дело не ограничивалось. Отсюда вода продолжала свой путь по тоннелю, потом по свинцовым трубам поступала в шахту, а уже дальше выходила наружу и текла в город по акведукам. В этом городе жили Аким и Анна. В один прекрасный день у них родился внук, которого их дочь Мария назвала Эммануил, что значит «С нами Бог». Хотя более он известен человечеству под именем Иисуса из Назарета. Во времена римского владычества Сепфорис стал столицей Нижней Галилеи. Его называли «город-убежище». В нем заседал синедрион, то есть горсовет; имелось восемнадцать синагог, то есть домов культуры; множество бейт-мидрашей, «домов учения». Раби Ханина бар Хама прославился как врач, его ученики тоже стали врачами. Тротуары главных улиц Сепфориса были украшены мозаикой. Проезжая часть улицы шириной в целых четырнадцать метров была вымощена огромными плитами. На одной из мозаик можно увидеть традиционную менору — иудейский семисвечник. А на других — греческие надписи. Бабушка и дедушка Иисуса свободно говорили по-гречески, ведь в Сепфорисе процветала греческая культура. Здесь была основана одна из первых в мире школ мозаичного искусства. Археологи нашли здесь мозаики, которые считаются прекраснейшими мировыми шедеврами. «Мозаика Нила» на полу общественного здания изображает празднество египтян при разливах Нила. Бог Нила сидит на гиппопотаме, из пасти которого вытекает река. Разнообразные охотничьи сцены радуют глаз. Женщина с обнаженной грудью и рогом изобилия олицетворяет Египет. Однако самым поразительным шедевром признано изображение женщины на фигурной рамке вокруг центральных сюжетов. Ее называют Моной Лизой Галилеи, или Венерой из Сепфориса. Сегодня она стала символом древнего города. И ее сходство со Светланой Соломиной просто поразительно! Сепфорис был последним пристанищем крестоносцев. В июне 1187 года их войска встретились в кровопролитном бою со своим злейшим врагом Салах ад-Дином. Крестоносцы несли огромные потери. Предводитель крестоносцев Ги де Лузиньян и рыцарь Рено де Шатильон решили оставить крепость в Сепфорисе и броситься на выручку к своим. Арабы нанесли крестоносцам сокрушительное поражение. Тысячи людей погибли, король был взят в плен, рыцарь Рено де Шатильон казнен. Через несколько месяцев пал Иерусалим. В 1745 году шейх Захир аль-Омар захватил Галилею и построил новую крепость в Сепфорисе на месте древней. — Ты вообще знаешь, куда идти? — спросил Лавров у Соломиной, когда они пробирались по огромным каменным подземным цистернам-водохранилищам, находящимся под арабской цитаделью. — Я с детства знаю дорогу, — заверила его Светлана. — Каждая Саломея знает. Это часть посвящения. — Каждая Саломея? — удивленно переспросил Лавров. — Да, Соломина — это не фамилия, это имя, — огорошила его спутница. — По-настоящему оно звучит как «Саломея LX», что значит «шестидесятая». И я — хранительница десницы Иоанна. — Фигассе, — сдавленно пробормотал Лавров. — В 1799 году Мальтийский орден рыцарей-иоаннитов передал десницу в Россию, когда император Павел I стал великим магистром ордена, — продолжала удивлять его Светлана. — С тех пор Саломеи, став Соломиными, хранили ее, покуда не перевезли в Югославию… Это здесь. Соломина-Саломея остановилась, всматриваясь в еле заметные знаки на каменных стенах. — Только тут можно укрыть десницу, — протараторила она и бросилась в глубину каменных лабиринтов. — А я ждал золотых статуй, водопадов, — ворчал Лавров, еле поспевая за резвой Саломеей. Туристы привыкли ходить тут в темноте, как вампиры. От солнца на коже остаются ожоги. От знаний остаются раны. Мысли выжигают клейма на ребрах. В подземелье горят только ночники цвета абсента. Но можно закрепить на лбу маленький фонарик и просто гулять по подземным улицам, не думая ни о чем… Наконец он нагнал Светлану, которая стояла на коленях прямо в луже воды, скопившейся в каменной цистерне. — Отдай мне десницу, и я отнесу ее туда, — попросила Саломея, поднимаясь с колен. Виктор посмотрел на нее испытующе. Есть такая магия — помнить о человеке сквозь время и других людей. Та, первая Саломея, взглянула на Лаврова из зрачков Светланы. Он достал бронзовый тубус и вложил в ее протянутую руку. Она улыбнулась чуть торжествующе, как показалось ему. — Не урони, Шлема! — произнес он ее имя на иудейский манер. Саломея молча двинулась вглубь подземных переходов. Прочитать бы известковую кору на камне, как пергамент, как старую рукопись… Сколько пальцев писали новую азбуку в этих изгибах и трещинах? Сколько горя, горечи, гари, пепла и белой муки они запасли? Все перемелется, вырастет новая крепость… — Есть еще главный завет, — сказала Саломея Лаврову, когда тот догнал ее в очередной раз. — Какой еще завет? — переспросил тот. — Я должна остаться здесь навсегда. — Ты должна стать здесь экскурсоводом? — не понял Виктор. На глаза Саломеи навернулись слезы, и она двинулась дальше. — Ты… с ума сошла? — заикаясь от шока, спросил Лавров. Лавров то ли услышал краем уха какой-то шорох, то ли увидел краем глаза какое-то движение, но остановился и, как хищник, принюхался, прислушался к окружающему пространству. — Стой там, где стоишь! — приказал ему голос по-русски, и из мрака тени на свет налобного фонарика Лаврова вышел лысый казах Абу Ислям аль-Казаки. Канадский пистолет «Пара Орднанс Р14-15» в правой руке казаха был направлен в живот украинца. — Послушай меня… — Виктор протянул вперед руки с растопыренными пальцами. — Отдай руку пророка Яхья! Отдай десницу, если в тебе осталась хоть капля чести! — Я не убивал Густава Стурена, отравленную чалму мне подсунул сирийский генерал Иссам Захреддин, это он убийца! — Значит, ты якшался с сирийской политбезопасностью? — прорычал аль-Казаки. — Решил, что ты самый умный, да? Лавров услышал сдавленный вскрик Саломеи. Судя по всему, ее тоже схватили боевики «Ан-Нусры». — Захреддин хочет моей смерти, враг твоего врага — твой друг! — мягко, даже заискивающе произнес Виктор. На лице казаха мелькнула тень заинтересованности. — Ты знаешь это, верно? Стурен говорил тебе обо мне? У нас с ним было все не так гладко, аль-Казаки. Бывает хорошо, когда после долгих лет разлуки находятся прежние знакомые. Знаешь, жизнь сводит с разными людьми. А потом разводит. Иногда навсегда. И оттого кажется, что и жизни той не было. Потому как свидетелей нет. Но тут появляется человек из прошлого, и прошлое оживает… «Воспоминания подобны легкой дымке или вовсе незаметны, но как только начинаешь разворачивать их, погружаться в их глубину, появляется и жизнь, и запахи, и чувства, и слова, казалось бы, давно позабытые, сказанные тебе кем-то, кого, как ты думал, уже и не вспомнишь», — подумал аль-Казаки, но вслух произнес недоверчиво: — Красивые слова под прицелом пистолета? — Вспомни, что говорил Густав в тот вечер: «Семья, братские узы — вот то оружие, что хранит наши народы». Как ты думаешь, аль-Казаки, пошел бы я на убийство своего товарища, зная, что это так опасно? Казах задумался, потом дал знак своему приспешнику, чтобы отпустили Саломею. — Иссам Захреддин хотел твоей смерти, но аль-Джуляни приказал привезти тебя живым, — заявил казах. — Я стал мешать Захреддину, и он привлек «Шабиху», чтобы не оставить мне шансов. Он боится того, что я могу рассказать про десницу пророка. Лицо Абу Исляма аль-Казаки вдруг смягчилось. — Расскажи мне, брат! — проникновенно попросил он. В эту секунду в нескольких метрах за его спиной раздался вскрик боли — так кричит человек, пораженный острым металлическим лезвием. Казах бросился на звук, но не успел он сделать и четырех шагов, как из темноты прилетели четыре метательных ножа и впились ему в грудь. Воин «Ан-Нусры» зашатался, с удивлением посмотрел на рукоятки ножей, торчавших из его тела, и со сдавленным стоном рухнул на спину. — Аль-Казаки! — воскликнул Лавров и, присев на корточки, попытался забрать из его руки пистолет. Из темноты прилетели еще два метательных ножа и выбили каменную пыль в стене у того места, где только что стоял Виктор. «Второй раз так не повезет», — мелькнуло в голове у Лаврова, в кувырке поменявшего дислокацию.