от джиннов и людей. Глаза Мустафы загорелись. Он был в восторге. — Спасибо тебе, о достойнейший брат мой! Вас отвезут, куда вам надо, сегодня же. А Саломея якобы перевела эти фразы на язык глухих, хотя и так было понятно, что это были слова благодарности. * * * Они тряслись в машине уже третий час. Сначала долго петляли по горной дороге, которую нельзя было назвать серпантином. Попадались участки, где машина даже на холостом ходу продвигалась с большим трудом. Где-то дорогу совсем размыло, где-то ее умышленно взорвали сами же боевики для затруднения передвижения. Виктор и Саломея, не переставая изображать «мужа и жену», сидели в глубине крытого фургона маленького грузовичка. Такого старого, что и не разберешь марку этого чуда техники. В глубине фургона было достаточно темно и не совсем уютно. Скамейки располагались вдоль бортов, и наши путешественники смотрели друг на друга. Рядом с каждым из них сидели по два исламиста в камуфляжах и с автоматами Калашникова «Табук» иракского производства. Виктор и Саломея почти не заметили, как машина, не останавливаясь, проскочила две таможни, одну за другой. Девушка только вопросительно посмотрела на журналиста. Тот поднял глаза и провел по щетине на щеках ладонями, будто хотел сказать: «Слава Аллаху». Ему прекрасно удавалась эта роль — вслед за ним движение повторили все сидящие здесь мужчины и хором произнесли свое: «Алла у акбар». Грузовичок теперь быстро мчался по аккуратной дороге сирийского городка Кассаб. «Будто здесь и не было войны, — подумал Виктор, глядя на то и дело появляющиеся среди деревьев красивые постройки восточной архитектуры. — Не был бы я сейчас мусульманином, снял бы эти тряпки и пошел бы куда-нибудь шастать», — мечталось ему. Хотя, конечно, никуда бы он не пошел. В эту поездку он даже не взял с собой свой верный «Никон». Впервые без эксклюзива, как без рук. Виктор посмотрел на свой «Улисс Нардин» с золотым циферблатом. Сразу всплыл в памяти Ирак десятилетней давности… Тогда в самом центре Багдада располагался поражающий воображение ковровый базар, где прямо на берегу Тигра торговцы приводили свой товар в порядок — стирали, латали, подкрашивали ковры всех размеров и видов. Здесь можно было увидеть потрясающие, изумительной красоты узоры мастеров ткацкого дела на любой вкус — персидские, арабские, турецкие… Не синтетика, не жалкие подделки китайских кустарей, созданные где-нибудь в подвале жуликоватого предпринимателя-хапуги, а чистая шерсть. Та самая, за которую исстари велись настоящие войны нуворишей, жаждущих изысков и зависти окружающих. Там же находился удивительный блошиный рынок, где можно было купить абсолютно все. Вместе с товарищем по работе, оператором Егором Бенкендорфом, Виктор снимал эксклюзив для одного из центральных украинских телеканалов и очень любил в свободное от работы время гулять именно по блошиному рынку. Ему нравились многоголосие торговцев, разноязычие покупателей, многонациональная толпа гостей иракской столицы, да и просто колоритные местные жители. Вот молодой и толстый Али Акам, торгующий вездесущей шавермой. Но именно у него она самая вкусная — он так об этом и говорит. А вот Лейла — пожилая, истощенная табаком и желчью, больше похожая на американского индейца, чем на женщину, продавщица благовоний. Откуда она их берет — никто не знает, но трогать ее боится даже базарная полиция. Говорят, у нее черный глаз и обижать ее не стоит. Хочешь упряжь для своего ишака? Твоей жене нужна новая паранджа или хиджаб? А как насчет средства для мужской потенции, изготовленного из желудка верблюда? Отдадут недорого! Клянусь Аллахом, тут есть все! Даже то, чего и быть не может… А вот небольшой оркестр, играющий макам[29]. В его музыке угадываются ассирийские, египетские и, похоже, османские нотки. И сколько инструментов! Здесь уд и канун, рика и сантур, дарбука и джозе и даже наккара. И все это — струнное, щипковое, ударное и духовое — создает непередаваемую гармонию настоящей восточной музыки. Как тут не вспомнить сказки «Тысячи и одной ночи»! И повсюду, повсюду, повсюду, конечно, запах пряностей. — Уважаемый, поделись хлебом! Негромкий жалобный голос, говоривший на ломаном английском, заставил Виктора оглянуться. Перед ним стоял калека на костылях. Его тощие ноги были истерзаны язвами и изогнуты в дугу. Лицо серое, в глазах удручающий блеск. Нет, так не может выглядеть здоровый человек. Это тебе не наглый попрошайка у Владимирского собора в Киеве, с которым наперегонки не бегай. Просто несчастный больной житель древней столицы. Лавров как раз только что купил лепешку. — Возьми! На здоровье. — Журналист протянул свежую выпечку нищему. — Да благословит тебя Аллах, — радостно ответил калека. И тут же принялся уплетать дар европейца за обе щеки. Сердце Виктора сжалось. Подумав еще пару минут, он достал припрятанные в брючном ремне пять долларов. На тот момент для Багдада это были огромные деньги. — Купи себе что-нибудь, — предложил он нищему. Какое-то время тот отнекивался — не хотел брать, а затем все-таки сдался. Уже уходя с рынка, Лавров опять повстречал этого несчастного на костылях. Калека двигался навстречу журналисту с широкой улыбкой. В руках его были часы, которые он без всякого сожаления протянул доброму европейцу. — Золотые? — удивился Виктор. — Нет, не возьму. Человек на костылях очень огорчился, и теперь уже отнекиваться пришлось украинцу. Но, наверное, в том и состоит суть человеческой порядочности — в умении отплатить за добро добром и уговорить взять подарок. Виктор тоже сдался. — Пусть эти часы принесут тебе счастье, — улыбнулся инвалид и зашагал восвояси. Лавров еще раз посмотрел на неожиданный подарок. Это были часы марки «Улисс Нардин». Как потом выяснилось, очень редкая модель — «Астролябия». Он еще раз окинул взглядом этот большой рынок, полный людей, где было место всему: и лепешке журналиста, и золотым часам нищего. Прекрасное место с людьми и для людей… …А через два дня случился ракетный обстрел — началась война, последствия которой для иракского народа станут самыми ужасными за всю его историю. Виктор и Егор тогда с большим трудом выбрались из Багдада в Дамаск целыми и невредимыми. Но часы, подаренные тем радушным иракцем, журналист носил по сей день, порой выбираясь из таких переделок, что впору было верить: золотой «Улисс Нардин» действительно его оберег. Часы показывали полдень, а завтра вечером им уже нужно было оказаться за многие километры отсюда — в Мосуле. Виктор слегка повернул голову и обнаружил, что трое из четырех бойцов Мустафы Насери дремлют, убаюканные мерным движением грузовика. Он посмотрел на Саломею, слегка качнув головой, словно хотел сказать: «Смотри на меня». Та кивнула в ответ, внимательно следя за его движениями. Лавров привычными для спецназовца жестами стал показывать спутнице: «Надо бежать. Выпрыгиваем на ходу. Сначала вырубим охрану, чтобы без шума. Двое — твоих, двое — моих». Светлана кивнула в ответ. Все произошло быстро. Мужчина и женщина, хорошо подготовленные к рукопашной схватке в условиях ограниченного пространства, сработали одновременно. Виктор нанес короткий, но точный удар в подбородок своему соседу, а второго, немного придушив, усыпил минут на десять. Светлана же одновременно с Лавровым мертвой хваткой вцепилась в шею первого боевика и, изогнувшись, ударила под дых второго, чтобы тот не смог вскрикнуть. Он только успел выдохнуть и тут же получил второй удар каблуком в висок. Сработано было чисто. В кабине водителя, где сидел еще один исламист, никто не заподозрил неладного. — Оружие не берем, — предупредил Виктор, который обрел дар речи впервые за последние восемь часов. — Прыгаем на ходу. Делай, как я. Через полминуты Лавров и Соломина сидели в придорожных зарослях, глядя вслед уезжающему грузовику. Виктор тяжело перевел дыхание. — Ну вот, собственно… Как ты? Как твой живот? Не устала? — Вроде жива. Саломея храбрилась, не желая уступать своему спутнику в силе и смелости, хотя прыгать с борта идущего на полном ходу грузовика ей пришлось впервые. — А вот живот скоро натрет мне мозоль. И жарко. Удачно замаскированная, обернутая куском кожи заплечная сумка Лаврова с достаточно тяжелым грузом была крепко привязана к талии и ногам девушки на манер парашюта — сказался недюжинный армейский опыт Виктора. — И, кажется, я натерла мягкие ткани, — наконец призналась Саломея, поморщившись, — под мышками и… — Ну вот, это ближе к истине. Я тоже… — Виктор взглянул на свои раненые ладони. — Надо все опустить в мочу верблюда ненадолго. И пройдет. — И меня? — удивилась девушка. — А тебя — в первую очередь! — поддразнил Светлану Виктор. Внезапный отдаленный взрыв и треск канонады прервали их разговор. Это где-то за поворотом, на спуске с горы грузовичок с боевиками «Детей Зеленого Знамени» нарвался на засаду. — А ларчик просто открывался, — вздохнул Виктор, — их ждали. Еще бы пять минут, и нас бы тоже… — Как ты догадался, что там засада? — поразилась Саломея. — Ну, не знаю, — пожал плечами Лавров. — Чуйка. — Он посмотрел на девушку, вспомнив, что она все-таки из Черногории, и поправил сам себя: — Интуиция. Виктор встал и осмотрелся, понимая, что нужно временно отойти от дороги, пробираться тропами, и желательно быстрее. — Ну что, пойдем, жена моя верная? — весело спросил он Саломею. — Я не твоя жена, — опять надула губы сербка, — а учителя из медресе Вити аль-Лаврова. — А я кто? — игриво удивился Виктор. — А ты… старый облезлый журналистишка-хохол! — фыркнула девушка и, подскочив, с невероятной прытью кинулась по тропинке куда-то вниз от горной дороги. — Ах ты! Дразниться?! — Виктор побежал вслед за Саломеей. Но не так-то это просто — бегать в длинной льняной рубашке-джильбабе. Виктор существенно отставал от быстроногой сербки, даже при том, что ей мешала ее липовая беременность. Внезапно девушка ойкнула и, резко остановившись, села. Лавров настиг ее и присел рядом. — Рюкзак? — спросил Виктор. — Он самый… — Снимай, — скомандовал Лавров. — Но как же… — Снимай, я сказал! — тоном, не терпящим возражений, повторил журналист. Черное гимнастическое трико под хиджабом Саломеи было все в рубиновых разводах — потертости на теле девушки превратились в кровоточащие раны. К животу был плотно прикручен «бурдюк» с заплечной сумкой Лаврова. — Хорошо, что проверять не стали мою беременность, — улыбнулась девушка. — Ты так искренне плакала. Я сам чуть не поверил, что у меня погибли три жены, — под смех Саломеи ответил Виктор, распуская узлы, которые девять часов назад завязывал собственными руками. — Сильна врать. — Да и ты не подкачал, — широко улыбалась сербка, превозмогая боль. — Так лихо вывел ему суру «Ан-Нас». А как ты сумел? Ты же не знаешь арабского языка. — Не-е-е, я как собака. Кое-что понимаю, только сказать не могу. Высокий раскатистый смех Саломеи разлился над косогором, и это было ошибкой. Где-то неподалеку прозвучал окрик на арабском языке.