Один украинец встал, внимательно осматривая кусты и прочие окрестности. Другой принялся тщательно обшаривать карманы «мреца». — Хлопці, допоможіть! — раздалось еле-еле слышно из пересохших уст Виктора Лаврова. — О! Так це взагалі наш, українець! Ну-ка, підсоби! Нє, ніж не чіпай, висмикнеш, так він тут же і помре. Так донесемо, зараз носилочки зробимо і донесемо. А там медсестричка його виходить. Молодой журналист куда-то уплывающим сознанием различал эту мелодию родного украинского говора, и даже было не страшно умирать. «Прорвемся…» 2 Горный археолог Стип Врлич шел вдоль большой колоннады древней Пальмиры. Ветер трепал полы его длинной рубахи-кандуры, а головной платок, прятавший от чужих глаз светло-русые волосы, успешно скрывал его европейскую внешность. Хоть война и не разбирает, кто свои, а кто чужие, и могут шлепнуть так — на всякий случай, или же просто ради забавы, все равно береженого Бог бережет. Стип, обладающий изысканным художественным вкусом, достойным хорошего творца, на мгновение явственно представил себе, как под этими величественными колоннами некогда хаживала царица Зенобия, которая так любила свой народ, что пожелала сделать его свободным от Рима. Увидел многочисленную свиту арамейской красавицы-царицы, которая наслаждалась игрой музыкантов, сидящих подле вымощенной камнем дороги. Увидел и вьющийся виноград, который поливали прилежные рабыни, и радостных горожан, не знающих, что совсем скоро обрушится на них грозная армия римского императора Аврелиана, и захлебнется земля кровью, и увидит народ горе, и поведут их царицу в золотых цепях по улицам Рима… Так и в наши дни. Жили люди — со своими радостями и печалями, праздниками и буднями. Любили, рождались, умирали, но своей смертью, а не от снарядов и пуль. А жили своей жизнью, не придуманной кем-то, не навязанной извне. Растили детей, строили планы на будущее. И вдруг… Выжженная земля, тысячи душ, взлетевших в небо, и искореженные судьбы тех, кто все-таки остался жить. «Ничего не изменилось, ничего, — бормотал Стип, — недолгое счастье, а затем горе и кровь». Античная улица, знаменитый на весь мир Тетрапилон; для археолога — это как храм для ищущего веры, покоя и смирения, как нечаянная любовь для потерявшего всякую надежду. Только вот сейчас эти вера, покой и смирение могут быть уничтожены вместе с храмом, а сладкая нега любви растает с приходом утра, когда проснешься и поймешь, что это только сон. Война, испепелившая последнюю веру в людей, уничтожающих бесценные реликвии мира. Война, которая уничтожила все человеческое, дав в руки прирожденным убийцам мечи для обезглавливания мирных, ни в чем не повинных братьев. Война, вырвавшая сердце многострадальной Сирии — прекрасную Пальмиру. Что ждет это человечество? Какая еще небесная кара? И за что? Он вспомнил родину — разбомбленный авиацией Белград. Город своей юности. Наполовину обвалившееся здание телецентра, обрушенные мосты, сожженные кварталы жилых домов. Разрушенные не стенобитными орудиями, не допотопными пушками, а сверхзвуковыми истребителями, бомбардировщиками и фосфорными снарядами, не оставляющими после себя ничего живого… Ни-че-го! «Так есть ли путь к спасению? В чем? Сможем ли мы устоять перед этим всемирным ужасом, если не сольемся воедино? Если не научимся самому простому — понимать друг друга? Надо найти общий язык, общую точку отсчета нашей истории, общую меру добра и зла на Земле. Понять друг друга. Подняться над старыми обидами. Простить взаимные счеты и претензии. Ради спасения жизни. Ради себя и своих детей. Неужели не сможем?..» Стип родился и вырос в огромной Социалистической Федеративной Республике Югославия, простиравшейся от Адриатического моря и почти до Эгейского, — счастливом и свободном государстве, которого вот уже много лет нет на карте мира. Поэтому археолог пытался, но не мог, как ни заставлял себя, простить тех, кто уничтожил его страну и убил его родителей. «Я не смогу. Никогда не смогу», — сам себе отвечал Стип, еще раз прокручивая в мозгу страшные воспоминания юности: бездыханное тело отца — хорватского инженера Желько Врлича, распростертое на полу, с застрявшим в спине осколком снаряда, и черную дырочку от пули снайперской винтовки во лбу матери — домохозяйки Росицы Врлич. «Мама… Мамочка… Проклятые янки… Никогда не прощу…» На часах было 18.00. Он сильно задержался. Профессор Михайловский будет ругаться. Надо торопиться. «Только бы не снайпер, — думал Стип, стараясь как можно скорее покинуть открытое пространство. — От машин спрячусь, от пехоты убегу, проскользну, как мышь, увернусь от любых пуль, выскочу между домами, растворюсь в толпе, выползу на руках, все, что угодно. Только бы не снайпер». Пальмира, по которой стремительно шагал Стип, — это оазис в восточной части Сирии на пути из Дамаска к Евфрату. А река эта — очень важная торговая магистраль Месопотамии. В древности и поныне воды этой живительной артерии были основой сельского хозяйства всего региона; наконец, Евфрат впадает в Персидский залив — а это торговля с Индией, со Шри-Ланкой, Египтом. Пальмира — оазис, который расцвел на торговых путях. С севера и запада он окружен горными хребтами, а вокруг простирается пустыня. Со всех окрестных гор и холмов собирается конденсированная вода и выходит на поверхность в источнике. Вода в нем минеральная, считается целебной и питает весь оазис, который ныне представляет собой городок Тадмор. Здесь зеленеет более полумиллиона пальм, гранатовых деревьев и прочей плодовой растительности, которая и является настоящим богатством этого оазиса. Рельеф его далеко не ровный, с перепадами от 400 до 1200 метров над уровнем моря. На самой господствующей над городом высоте арабы воздвигли в Средние века свою крепость. Это место в Сирийской пустыне привлекало внимание людей еще более десяти тысяч лет назад. В этом оазисе и других мелких оазисах вокруг, со своими ручьями или озерами, люди жили еще в каменном веке. Пальмира упоминается в аккадских источниках III и II тысячелетий до нашей эры. Есть клинописный документ из столицы хеттов города Каниш, в котором назван житель Пальмиры. В торговом договоре ученые прочли подпись «человека из Тамари»[39]. Грузинская царица Тамара названа в честь этой пальмы, красивого и очень полезного для человека дерева, бывшего на Ближнем Востоке эталоном красоты. В древности люди, жившие в пустыне, полностью зависели от его плодов. Как не бывает дикой кукурузы, так не бывает дикой финиковой пальмы. Она тоже целиком зависит от человека, потому что насекомые, которые опыляли ее, много тысяч лет назад вымерли, и люди делают это искусственно. В древней Ассирии и Вавилонии были даже жрецы, которые со специальными кожаными ведерками и кисточками опыляли пальмы, иначе никакие финики на них не выросли бы. В нынешнем оазисе Тадмор местные жители занимаются тем же самым, по той же древней технологии, которая была разработана много тысяч лет назад при отсутствии опыляющих насекомых. Вокруг Пальмиры расположены также погребальные сооружения, а сам город восхищает античной архитектурой, в основном римского времени. И в Библии в связи с царем Соломоном упомянута Пальмира. Дескать, Соломон построил такой город в пустыне. Но это имеется в виду поселение на берегу Мертвого моря. Там тоже есть свой Тадмор, который иудейский царь возвел для своего медового месяца с царицей Савской. Арабы и крестоносцы в Средневековье все перепутали и сирийскую Пальмиру приняли за Пальмиру иудейскую. Все колоннады, портики и красивые арки Пальмиры построили римляне во II и III веках нашей эры, и ничего более древнего на поверхности человеческому глазу не видно. Одна из этих построек — храм Белла. Это один из богов, которого мы знаем под именем Ваал или Баал. В Библии к нему отношение очень настороженное, хотя древние евреи ему поклонялись. Если мы возьмем Ветхий Завет и прочтем, как звали наложницу, родившую Иакову сына Ашера, то увидим женский вариант имени этого бога — Валла. В VII–VI веках до нашей эры евреи посвящали своих детей этому богу, и Яхве совсем не ревновал. Потом монотеизм взял верх и поклонение Ваалу стало чем-то неприличным. Но арамеи, которые жили в Сирии, в том числе жители древней Пальмиры, этому Ваалу, которого они называли Беллом, поклонялись и в римскую эпоху. Храм Белла, который возвышается в Пальмире, был построен в I веке нашей эры, он неплохо сохранился и был изучен археологами. Строение тщательно украшено: везде резьба по камню, узоры, красивые колоннады. Примечательны отверстия в стенах. Сначала думали, что это остатки металлических скреп, стягивавших каменные плиты стен. Предполагали, что в Средние века их оттуда вынули, поскольку свинец или железо — слишком ценный материал, чтобы его оставлять в стенах брошенного здания. Потом, когда рассмотрели, что присоединялось и к чему, пришли к выводу, что это были металлические крючки, которыми к стенам крепились листы металлической же обшивки, скорее всего позолоченной меди. Храм изнутри был сплошь покрыт позолотой. * * * Стип, с трудом очнувшийся от внезапно нахлынувших воспоминаний о страшной войне, вошел внутрь храма, как будто ни разу не был здесь. На резном потолке темнела копоть от бедуинских костров. В окрестностях это была единственная сохранившаяся крыша, и кочевники заходили сюда со своими верблюдами отдохнуть, чайку попить, костер разжечь, вот все и закоптили. Еще в начале ХХ века французская экспедиция заложила шурф в основание храма Белла. Разведочный раскоп показал, что храм римской архитектуры возведен на каком-то древнем основании, сложенном из гигантских плит очень большого размера, весом несколько десятков тонн каждая. Это были следы древнейшей цивилизации, отличавшейся постройками из невероятно больших камней, хорошо обработанных и пригнанных друг к другу. Теперь эти камни-фундаменты торчат сантиметров на сорок из-под земли. На них сохранились следы ветряной эрозии. Те стены, которые были в римские времена возведены поверх этих плит и простояли две тысячи лет, следов такой эрозии не имеют. То есть основание храма Белла гораздо древнее, чем стены, воздвигнутые на нем из такого же камня. Сколько тысяч лет этому основанию? Стипу было трудно представить. Он провел пальцами по древним камням, напомнившим ему на ощупь египетского Сфинкса. На том были следы двух видов эрозии, одна из них — водяная, которая образуется от дождя. Климатологи утверждают, что последний дождь в той местности прошел за шесть тысяч лет до нашей эры. То есть получается, что Сфинкс, покрытый поперечными бороздками, проточенными дождевой водой, к этому времени уже стоял. Поверх этой древнейшей водяной эрозии на Сфинксе заметны горизонтальные полоски, то есть ветер тысячелетиями нес песок, который вытирал его и образовал горизонтальные полосы. Вертикальные полоски наидревнейшие, а горизонтальные — помоложе. Да, такое глубокое погружение в профессиональные тайны и размышления не раз помогало хорватскому археологу справиться со своими страхами, горькими воспоминаниями и всем тем, что рвало израненную душу. Основание, на котором стоит храм Белла, следов водяной эрозии не имеет, только ветряной. «Возможно, ему меньше восьми тысяч лет, — предположил Стип, — а может, здесь, за восемьсот километров от Сфинкса, был другой климат и дожди не шли». Надо бы провести спектральный анализ и ряд экспертиз, но сейчас есть дела более весомые и необходимые. Он знал о Пальмире если не все, то очень многое и не зря в свои тридцать три года стал соавтором одного из школьных учебников по истории Древнего мира. Сейчас же Стип Врлич был одним из членов небольшой археологической экспедиции. Из-за начавшейся гражданской войны в Сирии бывшие здесь до этого польские археологи свернули свои исследования и покинули страну. Найденную дверь под основанием храма Белла остались исследовать лишь три человека — восьмидесятилетний главный смотритель античного комплекса Пальмиры сириец Халид Асаад, научный руководитель уехавшей польской экспедиции Казимеж Михайловский и горный археолог хорват Стип Врлич. — Стип, вы сильно задержались, — мягко произнес Михайловский, увидев вошедшего. — Мы подумали, уж не случилось ли чего? — Прошу простить меня, профессор, — виновато промямлил хорват. — Зато удачно сходил. Он вынул из-за пазухи небольшую фотокамеру и похлопал по ее корпусу. — То, что вы просили, здесь. Трое ученых склонились над дисплеем фотокамеры, рассматривая снимки надписей на Северной стороне Тетрапилона. — Очень удачные фото, пан Врлич, — оценил работу польский ученый. — Виктор?! — послышался удивленный женский голос за спиной, и мужчины оглянулись. Перед ними стояла светло-русая девушка в арабском хиджабе… Саломея уже вторую неделю бродила по стране, как одурманенная. Пропал ее спутник Виктор Лавров. Неожиданно, прямо с контейнеровоза. Настоящий мужчина, который казался ей непоколебимым, струсил, предал, бросил ее. Она не раз вспоминала его слова о свободной любви, о романтике взаимоотношений, о помощи любимой женщине вплоть до самопожертвования… И вот сбежал. Прошла любовь? Как он мог поступить с ней так в самый тяжелый для нее период? Просто немыслимо. Но самое гадкое то, что она продолжала любить его. Несмотря ни на что…«Гад! Негодяй! — то и дело проносилось в мозгу у девушки. — Кто так делает?» Видимо, она так надоела ему, что он даже не удосужился забрать с собой свою проклятую заплечную сумку. «Надо будет как-нибудь выбросить ее! Чтоб знал!» — думала Саломея, но все время носила рюкзак Виктора с собой и хранила его как зеницу ока. Она старалась передвигаться только ночью, зная, что ее обязательно будут искать и найдут. Только бы быстрее дойти до цели… «Убежал в свою Украину. Не зря он говорил о сухопутном пути в Киев. Нет, не зря. С его навыками он туда и пешком дойдет, минуя все границы и без особых проблем. Гад! Негодяй! Я убью его… и люблю его…» Но хватит эмоций! Надо было заниматься делом. Добраться до двери в подземелье храма Белла, чего бы это ни стоило. И вот, когда на девятый день пути Саломея Шестидесятая добралась до храма, вдруг здесь, в одной из комнат, она увидела ту же фигуру, те же плечи… Но нет! Это был не Виктор Лавров. Перед ней стоял человек такого же роста, с тем же ироничным взглядом, но не Виктор. Молодой человек, который годился Лаврову если не в сыновья, то в племянники. — Что вы тут делаете? — спросил на английском профессор. — Кто вас сюда пустил? — спросил на арабском Халид Асаад. — Простите меня, — сбивчиво ответила на английском Саломея, — наш самолет потерпел крушение, но я успела спастись… И вдруг девушка потеряла сознание. …Она пришла в себя на небольшой кушетке. Не было сил даже приоткрыть глаза. Возле нее стояли все трое мужчин и переговаривались. — Она умрет? — с тревогой спрашивал Врлич. — Не-е-т. — Старый араб пощупал пульс девушки. — Раз попала к нам — не умрет. Она еще нас с вами переживет. Ну, вернее, нас с профессором точно. — Может быть, она очень напугана? — предположил поляк. — Не похоже, — сказал Асаад, глядя на Светлану поверх очков, что были на носу. — Скорее всего, это голодный обморок. Да, она действительно ничего не ела с того самого момента, когда они с Виктором позавтракали перед роковым визитом в библиотеку Мосула. Хранитель музея приподнял веко девушки и посветил в глаз маленьким фонариком, отчего та дернулась и, открыв глаза, попыталась приподняться. — Ну, вот видите! — обрадовался Халид. — Рефлексы нормальные. Я же вам говорил. — Кто вы? — спросил профессор. — Вы русская? — спросил Стип. — Нет, я из Черногории, — сбивчиво произнесла Саломея.