– Любой риспи попытается меня убить, – возразила я. И тут же вспомнила Амайю. Старуха отпустила меня и пыталась скрыть от Эдвина. Хотя, несомненно, поняла, кто я. А ректор с горечью произнес: – Нет, эти особенно опасны. А для тебя – вдвойне. Ты хоть знаешь, кто они? Я покачала головой. Эдвин вздохнул и начал рассказывать. Глава 20. Огонь внутри – Кицу и Куми – дочери Унэгэна. Местные люди, да и другие риспи, зовут их Старшая и Младшая. При мысли о двух огненных лисицах стало неуютно, и я зябко обхватила руками плечи. А затем спросила у Эдвина: – Намекаешь, что они мои сводные сестры? – Сводные сестры… – задумчиво произнес он. – Верно, и это не укладывается в голове. Но главное не это. Он встал и подошел к окну. Какое-то время ректор молчал, сцепив руки за спиной, а затем продолжил: – Жизнь огненных духов длиннее человеческой. Унэгэн правит горой уже много поколений. Говорят, этот рыжий гад любвеобилен и все время меняет фавориток. За это время риспи принесли ему немало щенков. Но ни один из них не выжил. Куми и Кицу убивают своих братьев и сестер. Всех до единого. Эдвин повернулся и бросил на меня внимательный взгляд. Наверное, нужно было бояться, но после встречи с отцом и пробуждения огненной элементали я чувствовала только опустошение. Слова Эдвина потянули за собой воспоминания, и я тут же задала вопрос: – Сулаки должна была стать твоей невестой? Таков ваш договор с риспи? Одна из лисиц сказала… – Не важно, – резко ответил Эдвин. – Не здесь. Он бросил многозначительный взгляд на двери, и я покорно замолчала. Но сделала себе мысленную зарубку расспросить его обо всем позже. В конце концов, ему теперь известна моя тайна. И что он будет с этим делать, совершенно не ясно. – Я тебе говорю о том, что эта парочка собирается тебя убить и не перед чем не остановится, а ты все про других женщин думаешь, – вздохнул ректор. – Ничего подобного! – горячо возразила я. Эдвин распорядился о завтраке. После него служанки помогли мне переодеться. Сначала я сбросила халат и долго рассматривала свое тело в зеркало. Спину и ребра украшали синяки, и служанки причитали над каждым, помогая мне одеваться. Та, что помоложе, смотрела с ужасом. Вторая, низенькая, с наполовину седой головой, охала и ахала: – Как хорошо, что живы остались… Супруг то ваш как раны увидел, так и обомлел, даром что на границе и не такое видал. Я в этот момент пыталась справиться с тугими петлями куртки. Поэтому не сразу сообразила, о чем она говорит. – Супруг? Увидел раны? – тупо переспросила я. – Да, – подтвердила старуха. – Не доверил нам самим справляться, все проконтролировал. Ну да ему виднее, он же на границе практику проходил, в Военной Магической-то… Я продолжила медленно застегивать пуговицы, но внутри начала закипать. Сам, значит, проконтролировал! И полюбовался мной без одежды. Тут до меня начало доходить, что мы ночевали не дома, а значит… Я скользнула взглядом по кровати. В чужом доме странно просить отдельную комнату, верно? А значит, Эдвин ночевал в одной постели со мной. Мысль о том, что он мог развлекаться с Лю после того, как та подменила бутылек, я постаралась отбросить. По дороге в карету я успокаивала себя тем, что Эдвин оставил меня в живых и это главное. Но получалось плохо. Зато усталость и отупение как рукой сняло. Обратно пришлось ехать верхом. Мою лошадь так и не нашли, и Люция распорядилась оседлать мне спокойного гнедого мерина. Хозяйка шахт выглядела уставшей и старалась скрыть растерянность. Со мной она общалась подчеркнуто вежливо, и я отвечала ей тем же. Тон Эдвина был настолько равнодушным, что мне даже стало немного жаль Люцию. Мы пустили коней галопом – ректор явно хотел скорее попасть домой. Синяки и ушибы почти не болели. Мазь, которую нанесли служанки, оказалась отменного качества. Я надеялась, что у Эдвина хватило совести меня не трогать. Хотя я же ему не интересна, правда? На этот раз реку мы объехали по широкой дуге. Я была этому рада. Меня догнало осознание, что теперь Старшая и Младшая охотятся за мной, и договор их не сдерживает. Эдвин был напряжен, как струна и я видела, что на пальцах ректора иногда вспыхивает свет элементали. Он был готов к бою. Защищать меня… От этой мысли на сердце одновременно становилось тепло и тревожно. Я все еще не понимала, что заставило Эдвина оставить меня в живых. Возможно, договор? И что будет, когда наш брачный контракт закончится? В поместье царила тишина. Оказалось, что госпожа Мадлен, пока нас не было, укатила в соседний город к давней подруге. Эта новость меня обрадовала. Эдвина, кажется, тоже. Ректор проводил меня в комнату. Стоило мне перешагнуть порог, как на руки прыгнул Кетту. Я прижала лисенка к себе, а он обнял меня лапами и начал остервенело вылизывать мой лоб. Словно почувствовал, что произошло. Эдвин и не подумал уйти. Ректор запер дверь и обошел нас. Когда лисенок уткнулся в мою шею, я увидела, что Эдвин внимательно наблюдает за Кетту. – Похоже, он кое-что соображает, – задумчиво произнес ректор. Кетту в ответ оскалился и зарычал. Я погладила его и стала приговаривать: – Хороший мой, как ты тут? Я тоже скучала. Эдвин скривился, а затем сухо произнес: – Лучше тебе пока сказаться больной и пару дней полежать в постели. Я прикажу Эрике принести снадобья от головной боли. Если ничего не будет болеть – выльешь. Пока придется наблюдать за тем, как будет вести себя…твоя элементаль. Последние слова он произнес шепотом. Я кивнула, и ректор добавил: – Я пришлю Эрику, она еще раз осмотрит твои ушибы и нанесет мазь. После этого он направился к выходу. Я не выдержала и ляпнула: – Что, ее не нужно контролировать? Эдвин обернулся и недоуменно спросил: – Ты о чем? – Ну, служанки сказали, что ты проконтролировал, как они обрабатывали мои раны, – едко сказала я. Нужно было прикусить язык, но меня снова понесло. Возмущение вырвалось наружу, и я добавила: – Спали мы тоже в одной постели, как я понимаю… Я ждала суровой отповеди или не менее едкий ответ. Но Эдвин снова возвел глаза к потолку и устало произнес: – То есть мне нужно было тебя с ними оставить? А если бы у тебя снова появилась печать, то что? Пристрелить тебя? Или прикопать служанок Люции под розовым кустом, потому что они узнали слишком много? Меня словно ледяной водой окатили. Я недоверчиво смотрела на ректора, а он продолжил: – Не сомневайся, больше всего меня в тот момент интересовал твой лоб. А спал я в кресле. Сидя. Очень неудобно, должен признать. Поэтому сейчас я отправлюсь к себе и надеюсь, что мне удастся выспаться. Скажись больной и помни, что никто не должен узнать об этом. Он выразительно коснулся пальцем моего лба и ушел. Я чувствовала растерянность и даже угрызения совести. Эдвин пытается сохранить мою тайну. Осталось понять, зачем. А есть еще Лоуэлл, который наверняка все понял. И может назначить плату за свое молчание. С тяжелым вздохом я усадила Кетту на постель и принялась раздеваться. Остаток дня прошел очень спокойно. Я попросила принести пару книг по целительству и с чистой совестью пролежала в постели до ночи. Эдвин не заходил ко мне, а ужин подали в постель. Компанию мне составлял Кетту. Шерсть лиса стала еще гуще и шелковистее. Я с наслаждением гладила своего приятеля, стараясь не думать о насущных проблемах. Ректор заглянул ко мне только на следующий день, после завтрака. Он запер дверь и остановился перед кроватью. Я подняла на него вопросительный взгляд. А он выразительно посмотрел на мой лоб и спросил: – Ну что? – Не просыпалась, – покладисто ответила я. – Отлично, – кивнул Эдвин. – Лоуэлл так и не прислал гонца. Съезжу в Хэлмилэн, вернусь к вечеру. Будь осторожна. После этого он ушел. К обеду мне надоело лежать в постели, я прочитала книги и маялась бездельем. Это случилось, когда я уже битый час глядела в окно с тоской. Огонь внутри вспыхнул с новой силой, пришла такая боль, что я рухнула на колени, а затем свернулась клубком на полу, пытаясь усыпить жар. Через несколько минут меня отпустило. Кетту уже сидел рядом и поскуливал. Память тут же подбросила картины детства, которые я больше всего хотела забыть. Боль, жар, запах гари. Но у меня же печать, это не должно произойти снова! Я кое-как соскребла себя с пола и, пошатываясь, побрела в ванную. Повернула кран и села под ледяную воду. Холода я не чувствовала – внутренний огонь продолжал сжигать меня. А печать… С ней тоже происходило что-то странное. Метка на лбу не появлялась. Кетту вспрыгнул на бортик ванной и прихватил мое запястье. А затем выразительно протянул к выходу. – П-подожди, – попросила я, стуча зубами. – М-может быть, это п-поможет. Но лисенок зарычал и снова потянул меня к выходу. Словно в ответ на это внутри снова вспыхнула боль. Я едва успела перекатиться через бортик ванной. Когда очередной приступ закончился, Кетту снова отчаянно потянул меня прочь. И я поняла, что он прав. На следующем круге боли сгорит все. Такое уже случалось. Мысленно проклиная отца и всех риспи вместе взятых, и наскоро вытерлась полотенцем и влезла в охотничий костюм. Я мучительно вспоминала, сколько у меня времени до следующего приступа. Час? Тогда я была слишком маленькой, чтобы хорошо это помнить. Замирая перед каждым зеркалом и внимательно оглядывая лоб, я спустилась вниз. Кетту держался рядом, и у меня не было сил его прогнать. Седлать лошадь я приказала таким тоном, что никто не посмел меня ослушаться. И точно так же отказалась от сопровождения. Я видела, как тревожно переглянулись Сандро и Жак, но мне не перечили. Для проформы я взяла арбалет. Кетту вспрыгнул в седло, и я снова ничего не сделала. Только дала шпоры коню и вцепилась в поводья. На этом жеребце мне не приходилось ездить. Но он оказался достаточно резвым и послушным. Мы летели во весь опор. Меня трясло, как в лихорадке, и пот застилал глаза. Я совершенно не соображал, куда еду, и почти не смотрела по сторонам. Когда жеребец остановился у берега реки, это стало неприятным сюрпризом. Здесь нет людей, и меня никто не увидит. Но мою силу точно почует кто-нибудь из риспи. В этот момент внутри меня снова вспыхнул огонь. Каким-то чудом я смогла вылезти из седла и не разбиться. Новый приступ боли скрутил меня. Я лежала на берегу, задыхаясь от жара. Сквозь бешеный стук собственного сердца доносился встревоженный лай Кетту. Ему нельзя быть здесь, его тоже ищут. Эта мысль была последней – в этот момент боль утянула меня в беспамятство. В чувство меня привела печать. Я чувствовала, как магия моей матери борется с огненной элементалью, как заставляет ее отступить вместе с болью и жаром. На лбу пылала метка, было нестерпимо горячо. Но я успела и не сожгла дом вместе с его обитателями. А в следующий миг я ощутила, что чьи-то сухие пальцы поглаживают печать.