Иван Григорьевич смотрел строго, хотя сердце у него разрывалось от жалости. После бегства жены сын стал смыслом его жизни. Сын и сестра Зоя – два самых родных человека. Больше никого он так не любил, как их. Зои теперь нет. Сына обвиняют черт знает в чем. Его отпустили, да. Но это не значило, что с него сняты все подозрения и к нему перестанут цепляться. Он под подпиской о невыезде. И из этого следовало, что его могут в любой момент снова начать допрашивать с пристрастием. И за ним в любой момент могут прийти. Второго расставания с ним Иван Григорьевич точно не переживет. Потому что во второй раз Арсения точно не отпустят. – Я много думал в заключении. Кое-что вспомнилось. Может, это и не важно. А вдруг? – бормотал бессвязно сын, стоя напротив него в лифте. – Я помоюсь, поем, отдохну. И тогда мы с тобой совместно подумаем. Нет, сначала выпишем все, что я вспомнил, и совместно подумаем. Хорошо? – Хорошо. Он поправил очки на переносице, чтобы сын не заметил проступивших слез. – А что поесть? – Арсений шумно сглотнул слюну. – Что-то же есть? Ты не мог встретить меня полуфабрикатами! Он пытался шутить. Это было неплохим признаком. Но глаза… Черт! Глаза были потухшими. Такими они были у мальчика, когда их бросила его мать. Он тогда словно умер. И долго еще оставался таким. И вот теперь снова та же картина: взгляд безжизненный, речь бессвязна, чувство вины душит. – Я попросил Эльзу. Она вчера до ночи готовила, – признался он. – Кстати, делала это с охотой. И даже не язвила. – Она для меня готовила? Офигеть! С чего это ее так… – Он не смог найти приличного слова и умолк. – А с того, что Зоя все свое движимое и недвижимое оставила тебе, сынок. И Эльза теперь к тебе подлизывается, я так думаю. Иван Григорьевич впился в сына взглядом, отслеживая реакцию. Нет, совершенно точно Арсений об этом не знал. И завещания не видел. Ошеломлен, даже сломлен. – Па! Но теперь-то они точно от меня не отстанут! – застонал он, выходя из лифта неуверенной походкой. – Кто, ты имеешь в виду? Родственники? – Полиция, пап! Скажут, у меня был мотив и все такое! – Не думай об этом, Арсений. Они вошли в квартиру. Сын прямо у порога стащил с себя всю грязную одежду и голым прошел в ванную. Полилась вода. Иван Григорьевич собрал вещи сына в большой мусорный мешок и вынес его из квартиры. Когда вернулся, Арсений был уже в кухне и ел грибной суп прямо из кастрюли. – А почему не из тарелки? Прокиснет же. – Иван Григорьевич уселся за стол напротив. – Не прокиснет. Я все съем, – поднял тот на отца голодные глаза. Несколько минут в кухне слышалось лишь звяканье ложки о стенки кастрюли и шумное дыхание Арсения. – Господи, как же вкусно! – Он с грохотом поставил кастрюлю на стол. – Прости, пап. Я тебе ничего не оставил. – Не страшно. Говори, что там тебе удалось вспомнить? Арсений пальцами расчесал влажные волосы, подхватил их резинкой в хвост. Разложил на столе руки с растопыренными пальцами и заговорил: – Во-первых, я вспомнил, что консультацию по Зоиной подделке Ляпов вел в присутствии своего сына. – Как это тебе удалось установить? – Он несколько раз отвлекался и называл того Владом. То просил что-то положить на место. То просил отойти от стола. Парень, видимо, что-то трогал, а Игорю Семеновичу это не нравилось. – И что с того? – Это первая ложь, пап, – с обидой глянул на него сын. – Следователь утверждает, что ювелир никогда не вел дел ни в чьем присутствии. Типа, он закрывался в кабинете и все такое. – Ты и сам так говорил. И я так говорил. Так думали все. – Да, так думали все, а на деле? Оказывается, его незаконнорожденный сынок часто присутствовал при его разговорах с клиентами. – Насколько часто? – усомнился Иван Григорьевич. – Вроде речь идет об одном телефонном звонке. – Не об одном, пап. – Арсений низко опустил голову. – Мне Зоя еще одну цацку отдавала однажды, чтобы я ее продал и деньги взял себе. У нее на тот момент не было наличных. – О боже! – Иван Григорьевич побледнел так, что лицу сделалось холодно. – Ты продавал ее украшения?! – Не часто. Раза два или три. Да, три. Ожерелье было четвертым. Но раньше это была Зоина инициатива, пап. Она избавлялась от надоевших камней. Так она говорила. – Кто об этом знал? Кроме Зои, разумеется. – Стас знал. Она пару раз при нем мне давала украшения. – О боже! – Иван Григорьевич закрыл лицо руками. – Ты просто сумасшедший! И Зойка была такой же! Как она могла?! – В этом, пап, не было ничего такого, – попытался возразить Арсений. – Как она могла так довериться этому хлыщу?! – не дал ему договорить Иван Григорьевич. – Она трясла перед ним своим богатством, как красной тряпкой перед быком! Делала подарки. Да какие! Одна картина, которую она ему подарила, чего стоит! А идея с аукционом, куда она собралась с ним вместе поехать! Я узнавал по своим каналам, пока ты был под стражей, они даже билеты успели заказать на самолет! Такая дурочка! Арсений думал долго. Ему было трудно сосредоточиться. Глаза слипались после горячего душа и вкусного супа. – Пап, но между ними вроде бы все было ровно. Или я что-то не так понял? – Не знаю, как между ними было, но я не верю в любовь этого хлыща. Не верю! К тому же его окружение… – А что с его окружением? – Сплошь криминальные авторитеты! Думаешь, до них не дошел слух об ожерелье? Помню, когда оно появилось в доме Зои, ее муж запрещал даже из сейфа его доставать. Говорил, что это опасно. Информация должна была быть закрыта для посторонних. А она трясла этим украшением перед Стасом! Идиотка, прости меня грешного. Иван Григорьевич посидел минуту молча. Углы губ опустились так низко, что носогубные морщины превратились в глубокие впадины. – И есть еще один нюанс, о котором я хотел сообщить тебе, прежде чем говорить об этом с полицией. Арсений вскинул на отца вопросительный взгляд. – В завещании пункт о колье стоит отдельной строкой. Его она тоже тебе завещала. Это значит что? – Что? Он почти засыпал за столом. – Что она передумала его продавать. И отменила свою заявку на аукцион. Просто мы об этом не знаем… Арсений проспал четырнадцать часов. Даже страшно! Иван Григорьевич без конца заходил к нему в комнату и прислушивался к его дыханию. Оно было тихим и ровным. Никаких метаний и бормотания. Уже хорошо. Он возвращался в гостиную. По привычке, выработанной годами, разворачивал свежую газету и пытался прочесть хотя бы строку. Но буквы расплывались, смысл не улавливался. Улегся поздно, спал неспокойно, без конца просыпался и шел в комнату к сыну. В семь пятнадцать утра, поняв, что мучить себя бессмысленно, поднялся с кровати, заправил ее. И пошел в кухню готовить завтрак. Он совсем позабыл, как готовить блинчики. Пришлось даже сверяться со старым рецептом. Три первых ушли в мусорное ведро. С четвертого дело пошло. И через пятнадцать минут на блюде, свернутые треугольниками, лежали румяные блинчики с кружевными краями. Тае бы понравился такой завтрак, неожиданно вспомнил он о подруге по даче. Блинчики, горячее какао, какая-нибудь легкая каша. Было бы приятно вместе позавтракать там – на даче. Он уже и позабыл, когда был там в последний раз. Интересно, а Зоя туда ездила? Когда? С кем? Одна была или со Стасом? Почему он ни разу не задал себе этот вопрос? Даже странно. Телефон лежал у него в кармане передника. Он всегда его надевал, чтобы не забрызгать себя маслом. – Тая, доброе утро. Он даже зажмурился, услышав знакомый голос. И понял, что скучал. Просто старался не думать об этом. Гнал запретные мысли. – Доброе утро, Иван, – несколько удивленно воскликнула она. – Я слышала, у вас в семье горе. Прими мои соболезнования. – Спасибо. – Зоя была непростым человеком, конечно. Но личностью с большой буквы. – Тая тяжело вздохнула и поинтересовалась с искренним сочувствием: – Как вы справляетесь, Ваня? – Тяжело. По Зое скучаю. Очень. Мне ее недостает, – вдруг признался он. И тут же мысли понеслись вдогонку: а ведь он впервые об этом говорит с кем-то. Не признавался до этого утра никому, как тяжело ему было ее потерять. Горло перекрыло спазмом. Он всхлипнул. – Ваня… Держись… – тихо обронила Тая. – На дачу приезжай. Стоит дом пустой. Как Зоя в последний раз тут побывала со своим мужчиной, так с тех пор никого и не было. – Зоя там была? Когда? – Погоди, дай вспомнить. Тая принялась перебирать даты, события, даже вспоминала свои походы в магазин и на рынок за саженцами, чтобы сопоставить все это с тем числом, когда видела Зою.