— Шан, — бойко начинает галдеть Боргес. — Шан! Ша-а-ан! Иголка! В какой ты машине? — Гений! — рявкает Салим. — Молодец, — почти без сарказма зевает Зандли. — Он тебе если и ответит, то по-китайски. Ты что, знаток китайского? — хмыкает Нирмана. — Между прочим, я пару слов знаю! — О, ну и почему мы тогда не заслали к китайцам тебя? — нараспев тянет Серхио Лопес; Рид даже успевает забыть, что тот тоже подключен. — Может, потому что вся Джакарта знает, как мы выглядим? — индифферентно интересуется Зандли. — Джакарта и еще пятьдесят семь стран, ты хотела сказать, — говорят ей в ответ. — Значит, машина Иголки — или та, что к аэропорту, или та, что в город? — прерывает их галдеж Рид. — Ну, план на вторую остается прежним. Я у съезда на Хуанду, жду. «Тиморы», говорите? Отстой. «Тимор С2» выглядит как абсолютно среднестатистический автомобиль, и Риду остается только орлом высматривать на двухполосной трассе нужный экипаж. До его точки от китайской базы практически полчаса езды. Спустя бесконечные минуты разглядывания проносящихся мимо машин в тишине эфира раздается голос Нирманы: — Две другие выехали, — говорит она. — Одна движется по тому же маршруту к городу, к Тангерангу, вторая… Черт, вторая уезжает по Питаре, в глубь острова. Что мне… — За второй, — коротко приказывает Салим. — Возможно, у них есть какие-то планы на другой аэропорт. Дай им двадцать километров, отъедь подальше от базы, там по обстоятельствам. — Принято. Рид немножко завидует Нирмане: та хоть что-то делает в отличие от него самого. Ему приходится стоять на съезде с трассы еще минут двадцать без малейшей возможности отвлечься, даже радиостанции приходится переключать на ощупь. Найти волну, где никто не говорит о предстоящем браке Гунтера Перкасы, двадцать девять лет, сын политика из Партии национального мандата, с какой-то моделью, оказывается почти невозможно. По истечении получаса Рид уже ненавидит радио, ненавидит не-«Тиморы», ненавидит Гунтера Перкасу, ненавидит моделей, ненавидит… О. — Вижу серебристый «Тимор», — рапортует Рид, наконец трогаясь с места. «Тимор» едет не спеша: подклеенный скотчем багажник, знак о перевозке детей на заднем стекле, невысокая скорость. Наверное, Рид перевозил бы ценный груз в машине именно такого вида, разве что без наклеек на заднем стекле — уж слишком хороший ориентир для сужения поиска, а Рид не тупой. Да и китайцы оказываются не тупыми. — Заезжают на заправку, — несколько обескураженно докладывает он, сворачивая за ними и останавливаясь у огромного баллона с пропаном-бутаном. Что за дела? Они решили закупиться баночкой «Ред Булла» перед дальней дорогой? В то, что у них вдруг мог кончиться бензин, верится так же, как и в то, что все предприятие закончится безболезненно, а китайцы сами отдадут им чемоданчик и еще на чай с опиумом пригласят. Рид весь подбирается, предчувствуя что-то нехорошее. Последний раз он ощущал такое беспокойство перед тем, как Руссо начал палить по нему прямо в брисбенском «Старбаксе» и прострелил его стакан с латте. Из машины вылезает огромный лысый мужик. Огромный лысый мужик-европеец. Прежде чем закрывается дверь, Рид успевает заметить внутри полную азиатку с ребенком. — Блять, — говорит Рид. — Блять! — говорит Рид. — Да твою же мать! — орет Рид и пугает работника в желтом комбинезоне, чуть не уронившего заправочный пистолет. — Удиви меня, — мрачнеет в ответ Салим. Беспокойство за свое здоровье подсказывает Риду, что удивлять Салима и в повседневности плохая идея (плохо у парня с нервами, витаминок бы попить), а когда весь план идет через жопу, и вовсе не стоит шутить со смертью. Впрочем, Салим далеко, поэтому больно пока не будет, и Рид говорит, пытаясь оторвать руку ото лба: — Это не та машина! На том конце повисает многозначительное молчание. А потом: — Что? — Ты издеваешься, Эйдан? — Рид, ты серьезно? — Братан! — неодобрительно тянет Боргес, и Рид слышит, как тот качает головой. — Непрофессионально, братан! Ох, да ты серьезно? — Ты что, рванул за первым попавшимся «Тимором»? — Салим, заткнись, просто заткнись. — Ты идиот? Это самая популярная машина в Индонезии! — Я что, похож на пацанов из «Коршунов», чтобы разбираться в тачках?! — не выдерживает Рид. — Серебристый? Серебристый! «Тимор»? «Тимор»! Тонированный, по фоткам похож, заткнись, Салим, я серьезно! — Куда ты собрался, придурок? — спохватывается Салим. Рид отмахивается, несмотря на то что этот жест нельзя увидеть по телефону. — Понятия не имею. Вы мне доверяете? — Нет, — доносится моментальный ответ. — Сто раз, — слышится бормотание Нирманы. — Доверять человеку с такой прической? — Зандли ухмыляется так, что аж слышно. — Ты за кого нас держишь? — И помнишь, как ты своровал наши деньги? — И так и не вернул. — В этой беседе слишком много народа, — жалуется Рид. Салим подтверждает: — И всем ты поднасрал. — Да что вы все на него накинулись! — громко возмущается Боргес. Рид вздыхает (как бы: «Вы все страшно злопамятные, но я вас прощаю»; как бы: «Мне до глубины души обидно, но я очень добрый»; как бы: «У вас все равно нет выбора») и напоследок говорит: — Сориентируйте Иголку. Все будет путем. — Путем, как же. Снимут про нас кино, «Отряд самоубийц» назовут, — пыхтит Салим. — Такое вообще-то уже есть. — Да пофиг. Андрей! Убери руки от оружия! Рид отключается. * * * К сожалению, их рации устроены таким образом, что подключить к линии обратно тебя может любой желающий, так что в следующий раз Рида возвращают в беседу, когда он зло хлопает дверью серебристого тонированного «Тимора» с перепуганной парой пенсионеров внутри. Уже четвертого серебристого тонированного «Тимора» на его пути. — Успокойся, — говорит Салим, понизив голос. — Ты их потерял, смирись. Надо придумать другой план. «Сузуки» мигает аварийкой — одной фарой полноценно, второй — через раз. Рыжий огонек при свете дня почти неуловимо отражается в блестящем серебристом бампере «Тимора». Мимо проносятся цветные автомобили: черные, синие, красные, серебристые, — и Рид семимильными шагами преодолевает расстояние от остановленного грубым «Жми на тормоз, или ты врежешься в мой багажник» «Тимора», будь он, блять, неладен, до своего «Сузуки». — Ты меня слышишь? — переспрашивает Салим со своими привычными интонациями, означающими, что слышать его — в интересах Рида. И это неожиданно бесит настолько, что, садясь обратно в машину, он хлопает дверцей так, что та может больше никогда не открыться. — Ты их потерял. — Мне плевать, — скрипит он зубами, резво срываясь с места, перестраивается, резко подрезая какой-то «Ниссан», и показывает в окно средний палец. — Мне, блять, плевать. Я буду расстреливать каждый чертов серебристый «Тимор», я вам обещаю перед лицом Господа. — Первое послание Иоанна, Рид, — мрачно напоминает Салим. — Всякий, ненавидящий брата своего, есть человекоубийца; а вы знаете, что никакой человекоубийца не имеет жизни вечной… — Зато имеет кольт эм-четыре под сиденьем! — Звучит как крутая фразочка из какого-то фильма, — делится соображениями Боргес. — Давай не сейчас, — цедит Рид. — Сейчас, — безапелляционно говорят ему в ответ, а потом внезапно переключаются на испанский: — Ты уж слишком бесишься. Не записывай это на свой счет, у всех бывают просчеты. Найдешь их — хорошо. Не найдешь — ну что теперь, коллективно топиться? А будешь психовать — запорешь все окончательно. — Аминь, — вздыхает Рид и выглядывает в просвет между синим «Ниссаном» и «Пежо» цвета металлик. — О, еще один «Тимор». Я отключаюсь. Бо, ты знаешь.