— Эй, — возмущенно говорит Рид. — Вы что, — возмущенно говорит Рид. — Это вместо объятий? — возмущенно говорит Рид. Салим демонстративно снимает свою «Беретту» с предохранителя. По «Беретте» в каждой руке. — Гони в объезд по Седьмой, — бросает он Нирмане, хмуря темные брови. Та даже не оборачивается на Рида, и у последнего теперь зияющая рана — в сердце, дыра — в душе и скоро будет дырка в бедренной кости, если Зандли не уберет пистолетное дуло от его бока. Рид решает, что пристально смотреть сейчас Салиму в глаза — все равно что подписаться на самоубийство, так что он переводит взгляд влево и экстренно пытается сменить тему. — Кстати, что это вообще такое? — тычет он пальцем в долговязого с подозрительным именем и неестественно длинными конечностями. Тому приходится подобрать под себя колени, чтобы не проломить бардачок, но и он — вы только подумайте! — тоже наставил на него пистолет. — И почему оно в меня целится? — О, это Шестакофф Андрей, — дружелюбно знакомит их Боргес — единственный в этой тачке, кто не тычет в Рида оружием. — А-н-д-р-е-й. Которого ты так настойчиво игнорил. Он новенький певчий мальчик, — Рида передергивает от воспоминаний об этой должности, — в Церкви. Блин, прикинь, за метр девяносто ростом! — Здравствуйте, — вежливо здоровается Андрей. Сутана на нем насыщенно-черная, не выцветшая — даром что не похрустывает, когда тот двигается. — И… я просто повторяю за паком Салимом? — А если пак Салим с крыши прыгнет, ты тоже прыгнешь? — скептично фыркает Рид. Подумать только, да если бы все повторяли за Салимом, он, Рид, не дожил бы и до двадцати. — Получше образец для подражания не мог себе найти? И тут же замолкает, потому что обычно, когда Салим опускает брови к переносице ниже еще на полтора миллиметра, где-то поблизости на следующее утро находят труп. Рид отчаянно не хочет оказаться тем парнем, который «был обнаружен бегуном в парке сегодня в семь сорок утра, и к другим новостям», так что замолкает. Надолго его — естественно — не хватает: — Ребята, ну нормально же ехали. Мне обидно. — Нам тоже было обидно, — бросает Нирмана из-за руля, — когда ты дал деру с частью бабла за партию в Коямпуттур. — До слез, — мрачно подтверждает Салим. На его смуглом круглом лице — ни слезинки, поэтому это наглая, наглая ложь, но Рид решает оставить обвинения при себе. — Пак Рид украл выручку со сделки? — сует свой длинный нос с переднего сиденья этот новый певчий Андрей, робко выставляя свой пистолет из-за подголовника. Это было бы даже мило, если бы Рид был из тех, кто любит, когда на него наставляют что-то длинное, узкое и неорганическое. — Пак Рид нагрел нас на выручку со сделки, — уточняет Нирмана и делает крутой вираж, заставляя всех в машине схватиться за сиденья. — Своих же кинул. — Потише, ты не в ГТА! — гаркает Салим. — А ты, Андрей, убери пушку и сиди тихо, понял? — Но, пак Са… — Андрей! Рид оглядывается: шутки шутками, но пистолеты они, кажется, убирать не собираются. — А что насчет милосердия и всепрощения? — спрашивает он. — А если я чек выпишу? — снова, чуть настойчивее. Потом сдается: — Ладно, ладно. Ну и что мне надо сделать, чтобы старик епископ меня не прикончил? Как будто проблема только в старом хрыче. Да тут половина Джакарты спит и видит, как бы подпортить Риду лицо. — Об этом нужно было думать раньше, — отрезает Салим. Фу, какой ты скучный. Да кто вообще думает о последствиях? Пытаясь абстрагироваться от безрадостных перспектив, Рид ерзает на сиденье и наконец придумывает, как грамотно сменить тему. Тем более этот вопрос реально, реально не дает ему покоя уже почти час. — Не то чтобы я против, я одобрю любое ваше решение и приму вас любыми, но, кстати, — он обводит их взглядом отца, не вовремя зашедшего в комнату к дочери, — почему вы все вместе? Под «вы» Рид подразумевает Боргеса и Зандли — отдельно и своих бывших коллег в черных сутанах во главе с невыносимым Салимом — отдельно. Боргес и Ко были частыми гостями в Юго-Восточной Азии, но не настолько частыми, чтобы за те полтора месяца, что Рид и Боргес не были в контакте, успеть стать прихожанами Церкви Святого Ласкано. Тем не менее спасать Рида Боргес примчался под ручку с Салимом — и теперь Рид наконец намеревается узнать почему. Салим цыкает: видимо, то, что Рид и небеса благословляют союз Церкви с командой Боргеса, не значит, что его благословляет сам Салим. А потом после паузы неохотно тянет: — Ты вообще не слышал, что происходит в городе? — Чувак. Чувак! Лицо Салима требует прекратить называть его чуваком, пока он держит Рида на прицеле. — Меня не было здесь три года и не было бы еще дольше, если бы уроды из «Вольто» не отрезали мне пути к отступлению, а бравые пилоты Фрэнк и Майкл не предали нашу дружбу. Откуда я могу знать, какой хренью вы тут страдаете на этот раз? — «Вольто»? — переспрашивает Зандли, приоткрывая один глаз. Дуло ее ружья все еще смотрит прямо на Рида и приносит ощутимый дискомфорт. — Ты что, натравил на себя ребят из «Сенца Вольто»?.. О! И в этом «о» сконцентрирован весь оскорбительный подтекст, доступный человеческой цивилизации со времен мезозоя. Рид бы ей ответил, но немногое удастся сказать стерве, которая держит огромную пушку на уровне твоих гениталий, так что он переключается на Боргеса, который как раз спрашивает: — Погоди, амиго, а что за «Вольто»? Вполоборота глядя на профиль единственного в этой машине (а возможно, и во всей криминальной Джакарте) человека, который не хочет его пристрелить, Рид произносит всего одно слово: — Руссо. И лицо Боргеса озаряется пониманием. А затем в обсуждение врывается всем знакомая (не)приглашенная звезда: — Ты тупой? — спрашивает Салим. — Как ты вообще умудрился натравить на себя Руссо? — Давайте поговорим об этом в исповедальне, святой отец, — отшучивается он. Потому что это длинная история, включающая в себя плохо компонующиеся для неподготовленного слушателя элементы: Чили, Пунта-Аренас, пятизвездочный отель, снотворное в стакане с виски, искусственный глаз, грубо сколоченный ящик с оружием, ушные палочки, двух горячих мексиканок, одного горячего мексиканца и рукоприкладный диспут на фоне пролива Дрейка. Ну и понеслась. Рид быстро возвращается к предыдущей теме: — Так что у вас здесь за праздник дружбы и толерантности? В прошлый раз, когда мы виделись все вместе, Зандли пообещала прострелить тебе голову. А теперь, гляньте-ка, сидите в одной машине, ближе, чем на расстоянии судебного запрета… — Ха-ха-ха, очень смешно, — игриво говорит Зандли, зубами открывая чупа-чупс и сплевывая ошметки упаковки на пол. — Смешнее будет, только когда я отстрелю тебе член. Рид не уверен, что это будет смешно. Это даже не будет забавно. Это будет намного ниже среднего. Конечно, она не выстрелит — это ясно как дважды два, но ему все равно немножко, самую малость неуютно, когда пистолет тычется ему в место, которым он, по расхожему мнению, думает. — Давай не будем впадать в крайности… — просит Рид. Чтоб он еще когда-нибудь вообще сел рядом с ней! — Лучше вы опустите свои стволы, и мы обсудим, почему вы тут все такие злые. — По-моему, это очевидно. — Салим очерчивает дулом дугу в направлении Рида, явно подразумевая что-то нелицеприятное. — Да нет, — Рид не хочет возвращаться к теме любимого себя, потому что это чревато. — Вы с какого-то хрена работаете вместе. У вас что… — Слышал про Гринберга? — перебивает его Боргес с затаенным восторгом. И на самом деле это очень, очень внезапный вопрос. Рид перебирает в голове всех Гринбергов, которые ему знакомы, — таких оказывается немного. Маленького Гринберга из Техаса Боргес знать не знает, а Гринберга из Толедо, спустя секунду вспоминает Рид, на самом деле зовут не Гринберг, а Гольдберг. Значит, остается… — Про Карла Гринберга? — уточняет он. — Илона Маска от фальшивомонетничества? Если что-то и можно было сказать про Карла Гринберга, так это то, что слава шла впереди него. Рассказы о мастере над монетой сновали по криминальному миру не первое десятилетие; Рид, кажется, сам услышал о нем впервые лет в шестнадцать, еще когда батрачил курьером на мелкую шушеру из Селатана. Страничка в «Википедии» вполне может служить индикатором популярности, искренне считает Рид. Особенно если статья про тебя начинается со слова «гений». Так что, с одной стороны, мало кто это имя не слышал, а с другой — судя по лицам в салоне, кажется, в этом имени и кроется причина, почему конкретно эти лица собрались конкретно в этом салоне. Рид щурится на них: — И какое отношение селебрити криминальной тусовки имеет к вам? Бо, не к тебе. Проблема только в том, что о Гринберге ничего не было слышно уже лет… Десять? Пятнадцать? Много, в общем, лет. «Таинственно исчезнувший» и все такое. Слухов ходило много: были подозрения, что он осел под чужим именем в какой-то из стран третьего мира или его таки сцапал Интерпол. Хотя было бы здорово, если бы он всплыл. Только желательно не в Чиливунге спиной кверху. Рид, конечно, печатанием денег не занимался, но автограф бы взял с удовольствием. — Ну, он был в городе, — неохотно говорит Салим, наконец убирая пистолет, за что Рид ему очень благодарен. — Был? — с его лица даже исчезает выражение «я все знаю». — Гринберг? Так ты серьезно? Ну и когда встреча с фанатами? Дресс-код повседневный или нужно сказать Нирмане, чтобы завернула за смокингом? — «Был» — глагол в прошедшем времени, Рид, — обрывает полет его мечты Нирмана. — И пошел на хер, я тебе не таксистка. — Милая, я со всем уважением, — врет Рид в ее сторону. — Зандли, убери пушку, пристрелишь меня, когда выйдем из машины. Так что с Гринбергом? Расскажите, хочу все знать! Много позже Рид пожалеет, что не сказал в этот момент что-нибудь вроде «Ничего мне не рассказывайте» или «Остановите машину, я выйду тут». Но пока он думает о том, что все не так плохо, как могло бы быть. Ему всего лишь надо пережить эту поездку — легкотня, разговор с монсеньором — терпимо, а затем смотаться из этого города прежде, чем его начнут узнавать на улицах. План кажется ему осуществимым, только руку протяни: наври там, наври здесь, купи место на лодке до Южной Суматры, пересядь на тачку, брось тачку, купи билет на самолет, помаши Индонезии ладошкой, скажи гудбай — и поэтому Рид проявляет благосклонный интерес. Поэтому — а еще потому, что любопытство однажды доведет его до эшафота. — Что ему здесь было надо? — с жаром интересуется он. — Чего это именно Джакарта внезапно, после стольких лет радиомолчания? Типы вроде Гринберга предпочитали другую половину земного шара: Нью-Йорк, Лондон, Мадрид, Берлин. Это была их вотчина — финансовые махинации проходили не в загаженных подвалах на улицах с невыговариваемыми названиями, а в красивых конспиративных квартирах в переулках Бронкса или Челси. Джакарта — ну, Джакарта для таких, как Рид, Боргес или Салим. Тех, кто отстреливается от полиции, а не прячется от нее. — Он объявился месяц назад. — Салим откидывается на сиденье и сумрачно рассматривает проносящийся мимо грязный городской пейзаж. — Наворотил дел, а теперь снова пропал. Весь город уже неделю его ищет. Мы с твоими дружками столкнулись, — он смотрит на Боргеса и Зандли, а потом утомленно вздыхает, — пока… проверяли кое-какие концы по Гринбергу. Если вранье было стихией Рида, то Салиму оно не давалось совершенно: каждое абстрактное «наворотил дел» и «кое-какие концы» он выдавал с таким видом, будто у него кость поперек горла встала и не выкашливается. Рид почти чувствует ностальгию — ему всегда нравилось заставлять Салима выкручиваться, — но этой ностальгии недостаточно, чтобы он решил задержаться еще на денек. Будет скучать по Салиму издалека, так они лучше ладят.