— Звучит уныло, — говорит Рид, — а на самом деле что? — Падре сказал правду, — насмешливо говорит Зандли, опираясь локтем на дверцу машины и прокручивая пистолет на пальце. Рид очень надеется, что тот на предохранителе и Нирмана не припаркует у церкви тачку, полную жмуриков. — Просто опустил… детали. — Некоторые, — неожиданно грустно подтверждает Боргес. — Да блять, — Нирмана сигналит, затем высовывается из окна и заявляет кому-то: — Еще раз так сделаешь — тебя больше не найдут. — И дальше, без паузы: — Да скажите вы ему уже как есть. Гринберг запустил на рынок машинку по распечатке бабла, которое невозможно отследить. Чего? — Она имеет в виду набор идеальных долларовых клише, — поправляет ее Салим. — А еще она прекращает угрожать малолеткам! Это был тинейджер на скейте, Нирмана! Чего? — Я всего лишь предупредила его, что кататься посреди дороги — опасно. — И теперь он останется заикой. — Его проблемы. — Говорят, что достопочтенный мэтр, — сообщает Зандли, пользуясь моментом, — создал долларовые клише, которые не смогут отличить от оригинала даже в Монетном дворе дяди Сэма. Супер-пупер-технология. — По ее тону Рид не может определить, верит ли она сама в то, что говорит. Зандли, когда хотела, могла иронию спрятать в иронию и завернуть в иронию. — Ходят слухи, что ее опробовали то ли в Сингапуре, то ли в Гонконге, и теперь все на островах как с ума посходили. Мы приехали, а вся Ява гудит, как будто в муравейник нассали. Рид скептически морщится. Серьезно? Что за сказки для маленьких начинающих преступников 3+? Идеальные долларовые клише? Даже такой гений, как Гринберг, не мог построить у себя в подвале Форт-Нокс. Нормальные долларовые клише — пожалуйста. «Ну, вот тут косячок, но в целом пойдет» долларовые клише — тоже запросто. Но не идеальные. Иначе здесь уже вовсю сновали бы… — А доллары-то американские? — Да. …Сновали бы американцы. Но ни одной американской рожи среди мопедов он пока не приметил. И тем не менее Рид все еще не улавливает. — Так, хорошо. Из ниоткуда появляется звезда фальшивомонетчиков, запускает на подпольный рынок идеальные, — Рид показывает пальцами кавычки, — оттиски для печати бабла и пропадает. А сами-то сакральные таблички где? Кто теперь счастливчик? — Кто бы это ни был, счастливчиком он будет недолго, — злобно фыркает Салим. Рид вздыхает. Кажется, пока его не было, главным национальным развлечением этой страны стала игра в шарады. Сначала ему кажется, что Салим имеет в виду «счастливчиком он будет до тех пор, пока не встретится с моей “Береттой”», но потом видит: Салим поджимает губы, тарабаня пальцем по ручке стеклоподъемника. Злобы в нем все еще много, но вот нервяка явно побольше. Три года назад Салим был тем, кем пугают, а не тем, кто пугается. И вот на тебе. Кто же тут замешан? В Джакарте есть только одна настолько крупная рыба, что ее боятся и белая акула, и батя из «В поисках Немо». Рид очень надеется, что он ошибается. — Дай угадаю, — хмыкает он, — на идеальные оттиски наложено идеальное проклятие? — Ага, — отвечает Нирмана с водительского сиденья, — проклятие простреленной грудины. Фирменное, мать его, заклинание колдунов Картеля. Картель. Ну конечно. В идеале Риду вообще не хотелось бы слышать это название все то время, пока он будет находиться в Джакарте, но вот он, посмотрите, сидит, окончательно забравшись с ногами на сиденье, и, черт побери, спрашивает: — Старик Басир до сих пор жив, что ли? О, эти скорбные лица. Вас понял. Когда Рид сваливал из Джакарты, из Ольбериха Басира, главы Картеля, уже песок сыпался. У Рида были все основания надеяться, что спустя три года о главном уроде Джакарты напоминать будет только эпитафия. Главном самом богатом уроде Джакарты. Главном самом опасном богатом уроде Джакарты. Возглавляющем самую опасную богатую группировку. Картель, твою мать, Вос-хо-да. — А что остальные? Хоть кто-то помер? Ну пожалуйста. Что насчет Деванторы? Или Камиллы? — Камиллу посадили в Китае в прошлом году, праздновали всей Церковью, — абсолютно непразднично сообщает Нирмана. — А вот Девантора живее всех живых. Такие люди, как Камилла — пока, родная, сколько лет дали, кстати? — и Девантора, делали Картелю имя, но на них Картель не заканчивался. Картель был монструозной преступной опухолью на теле Малайского архипелага. Джакарту разрушали на его деньги, Джакарту отстраивали на его деньги. Наркотики, оружие, проституция, миллионные обороты — все это делало Картелю имя, и этим именем пугали маленьких и взрослых. Трясся даже Салим, хотя умело это скрывал. Рид оборачивается, исподтишка разглядывая его профиль — сплошь напряженный зигзаг. — Басир живой, Девантора тоже, никакого праздника на моей улице, — ворчит Рид себе под нос, вытирая пот со лба. Рубашка, в которой он сошел с самолета, сверху напялив бронежилет, вся мокрая. — Блин, народ, давайте закроем окна и включим кондиционер. Может быть, он вспотел от стресса (одно упоминание Картеля Восхода могло заставить воду из организма попытаться испариться и сбежать из Джакарты, используя гидрологический цикл), но вслух он произносить этого не стал. — Классная идея, но он здесь не работает, — говорит Нирмана. — Я это выяснила, пока в тебя целились. Оказывается, в мире происходит столько интересных открытий, пока в Рида целятся! Учитывая, что на уговоры не стрелять он тратит треть своего времени лет с пятнадцати, вся жизнь проходит мимо. — Самая жалкая тачка в мире, — повторяет за старшими Рид и свистит, привлекая внимание. — Эй, певчий мальчик, открой окно пошире, до меня не долетает. Так вот, продолжаем. — Он разворачивается обратно с самым деловым видом. Про себя он уже успевает добраться до Куала-Лумпура и затеряться среди малайзийцев — только теперь это намерение обретает весомую мотивацию и вектор. Он не собирается оставаться здесь дольше, чем потребуется, чтобы раздобыть фальшивые документы, спасибо. — Значит, старик Басир тоже хочет печатать деньги. Невинное хобби на старости лет, почему бы и нет. Как же так получилось, что оттиски еще не у него? — Тебе, может, еще презентацию с диаграммами провести? — заводится Салим. — Тащи, блять, проектор. — Эй, дружище. Ты бесишься. А ты не бесись, — предлагает Рид, а потом отворачивается от Салима и кладет подбородок на спинку водительского сиденья, чтобы поговорить с тем, кто не такой эмоциональный. — Так вот. В салонном зеркале видно, как Нирмана закатывает глаза. — Если ты думаешь, что я хочу об этом всем говорить, то за три года ты вконец отупел. — Да что ж вас так всех травмировало-то? — не унимается Рид. — Вы ведь не полезли в эту заварушку с оттисками, да?.. Не полезли же? — Это тебе расскажет его преосвященство, — бросает Салим с ощутимым садизмом. Рид строит ему перепуганные глаза: «О нет, только не его преосвященство», а сам думает, как бы сделать так, чтобы до встречи с бывшим начальством вообще не доводить. — Ты мне что, не доверяешь? — Если ты сейчас оскорбишься, это будет цирк, — задумчиво улыбается Зандли, поправляя пистолетом очки на голове — истошно-розовые, в форме сердечек. Салим выуживает из кармана сутаны мятую пачку сигарет и опускает свое окно. — Это разговор не на пять минут. Сейчас тебе нужно знать только то, что вся Джакарта, — доставая зубами сигарету, комментирует он, — охотится за оттисками чертова легендарного фальшивомонетчика, которые тот пустил по рукам, как гребаную часовую бомбу. — Все равно эти ваши скрижали Завета закончат на шикарном ковре у ног Басира, — пожимает плечами Рид, — здесь даже париться нечего. Салим сощуривается, глядя на него: — Проблема в том, Эйдан, что мы паримся. Потому что оттиски должны закончить не на басировском ковре, а на нашем. Рид замирает. Салим это серьезно? Они что… Они решили потягаться с Картелем? Они в своем уме? Выпустите его из машины! — Да, в этом участвуем мы. В этом участвует Картель, — говорит Салим. — Но тем, что мы сейчас обсудили только Картель, мы оскорбили еще десяток не менее опасных мудаков, которые тоже в этом участвуют. И ухмыляется, наслаждаясь оторопью Рида: — Добро пожаловать домой. * * * Как порядочный безбожник Рид оценивает храмы по художественной ценности постеров со святыми, защищенности ящика с подаяниями и удобству лавочек. Так что ничего удивительного в том, что католическая церковь на берегу мусорной реки Чиливунг, с унылыми стенами и отвратительными скамейками, получает твердую троечку и плевок на порог. (Если Рид плюнет за порогом этого пристанища веры, то его преосвященство потом плюнет в его кремированные останки.) По приезде оказывается, что напряг ребят в тачке не идет ни в какое сравнение с напрягом ребят в Церкви. У ворот на территорию — форпост из двух машин, главное здание оцеплено по периметру мрачными служителями, а общая атмосфера давит на нервы. В нефе в два раза больше народу, чем бывает тут единовременно, — значит, епископ отозвал людей с островов и собрал их в штабе. Они с Боргесом и Зандли мозолят задницы на отвратительных скамейках уже двадцать минут — под орлиным взором двух специально выделенных на них церковных прислужников с калашниковыми у бедра. Ни одно из типично яванских лиц Рид не узнает, на попытки подружиться яванские лица не реагируют, на просьбы принести водички не отзываются — по части обслуживания Церковь Святого Ласкано традиционно лажает. Рид не думает, что Салим всерьез рассчитывает, что охрана сможет остановить их, если они решат прогуляться из церкви вон, но, видимо, надеется, что им будет стыдно бедокурить. Или считает, что их остановят еще двадцать вооруженных до зубов головорезов в сутанах. То, что Церковь перешла на военное положение, — плохой знак, а Рид всю жизнь старался избегать фиговых предзнаменований. Его желание свалить из города становилось все сильнее и чесалось где-то в области инстинкта самосохранения. Что бы тут ни происходило, он не хотел в этом участвовать. — Так что произошло-то? — спрашивает Рид, не поворачивая к Боргесу голову и наблюдая, как пара мрачных послушников тихо переговаривается у витражей, выходящих на южную сторону. — Эта движуха как-то связана с тем, что вы с Церковью теперь подружки? Только не говори, что тоже решил заняться печатным делом. Начинает Боргес, как обычно, издалека: