— И? — Кирихара приваливается бедром к спинке стула Николаса и скрещивает руки на груди. — Ты ведь вычислил, кто они. В чем проблема? — Вот. Понимаешь. Я тоже подумал, что проблемы нет. Николас смотрит на фотографии Масао и Кувата и снова подвисает, делая глоток. Кирихара молча ждет: он привык к тому, что умная голова Николаса работает с идущей по зигзагу скоростью — то как гоночный болид, то как разваливающийся пикап. Несмотря на то что обычно Кирихара терпеть не мог людей, думающих медленно, с особенностью Николаса он мирился. — Так вот, да. — Николас проливает кофе и вспоминает, что хотел что-то сказать. Кирихара, не меняясь в лице, передает ему салфетку. — В общем, я решил перепроверить, просто на всякий случай. И вот тебе факт: в Индонезии все плохо с учетом граждан. Кирихара хмурится, не улавливая связь. Похоже, за одну секунду пикап стал болидом — он вздыхает, без особого энтузиазма готовясь не поспевать за мыслью. — Многие данные из роддомов все еще бумажные, неоцифрованные, поэтому я не смог найти информацию почти ни на кого из них. — Николас поднимает палец. — Кроме вот этих трех. К Масао и Кувату прибавляется третья тюремная фотография. В отличие от предыдущих двух, у этого парня не меняется даже стрижка. Массивный, с невыразительным лицом, забитой татуировками шеей, тем не менее на фотографии, как и лично, он не производил впечатление агрессора или громилы. Было что-то сдержанное, невозмутимое в его лице. Может быть, это что-то и сделало его в этой шайке главным. — Это, — говорит Николас, — главарь банды, Лукман Перети. Короткие приказы, умный взгляд, быстрота и эффективность. Да, конечно, Кирихара его помнит. — История отсидок тоже приличная: убийство, грабеж с отягчающими. — Николас с сожалением обнаруживает, что кофе в стакане закончился, и вздыхает. — Сбежал из тюрьмы при транспортации заключенных в новый корпус в семнадцатом году. Поставь, пожалуйста, чайник, а? — Кирихара молча тянется и берет чайник за ручку. — А, он горячий?.. Спасибо. В общем, в чем загвоздка. Это его свидетельство о рождении. — Одной рукой он снова переключает окна и что-то ищет. — Я пробил родителей отдельно, у них действительно есть сын Лукман. И этот сын действительно сидел. Только выглядит он, — пара кликов, — вот так. На экране — несколько школьных фоток. Из них Николас вырезал, увеличил и почистил качество лица одного и того же парня. Этот парень был похож на Лукмана Перети, как сводный брат на друга внучатого племянника. Вырастая, люди, конечно, имеют свойство меняться — вон у Кирихары в седьмом классе был лишний вес, — но не настолько, чтобы приобретать другое лицо. Кирихара задумчиво поправляет очки: — Может, сбой в системе? Чья-то случайная фотка… — Тогда об этом Лукмане, — Николас кивает на экран, — была бы хоть какая-то информация. Но он пропадает из любых архивов, а других фотографий, кроме школьных, нет. А в досье из тюрьмы «Рутан» — фотография уже нового Лукмана, нашего. Кирихара молча берет у него из руки кофе и отпивает. Николас наконец поднимает взгляд на него и снизу вверх почти извиняющимся тоном сообщает: — С Масао и Куватом — такая же история. — Ты думаешь, — Кирихара делает еще один задумчивый глоток, — это липа? «Думать — это по твоей части, а не по моей», — почти скорбно сообщает ему лицо Николаса. Что, конечно же, неправда: по сравнению с Николасом умственный потенциал Кирихары все еще был на уровне человека прямоходящего. — У нас есть еще одна зацепка, — Николас подпирает щеку рукой, — имя Гема, которым их главный, Перети, — он перемещает курсор между фотками, — назвал Масао. Проблема в том, что в Индонезии несколько десятков тысяч человек по имени Гема. После этих слов Кирихара возвращает кофе тому, кому нужнее. Николас, вздыхая, заглядывает в стакан: — С другой стороны, у меня — галлон кофе, «Билли Тэлент» в наушниках и навыки перекрестного поиска. — Он ободряюще улыбается. — Еще посмотрим, кто кого. Кирихара плох в подбадривании, так что просто хлопает его по плечу и собирается высказаться насчет качества его галлона кофе — просто отвратного, этот индонезийский «Нескафе» невозможно пить, — но не успевает, потому что дверь в номер открывается и на пороге возникает Арройо. На них он, впрочем, не смотрит, замерев на пороге с одной рукой на ручке двери, а в другой держа телефон. — Вы все пропустили. — И все еще смотрит в телефон, когда говорит: — Эллиот, включи телевизор. — Простите? — спрашивает Кирихара, обводя комнату взглядом в поисках пульта. — Зачем? — Включай-включай, — говорит Арройо и скрещивает руки на груди. — Все сам увидишь. Кирихара щурится на него с таким подозрением, будто ему десять, а Арройо предлагает ему конфетку, но поднимает руку с пультом и спрашивает: — Какой канал? — А, любой, — отвечает тот. — Это сейчас по всем… Кирихара нажимает кнопку. — …Новостям. — …Около часа дня прогремел первый. По заявлениям спасательной службы, несколько автофургонов окружили здание по периметру и открыли огонь. Здание загорелось почти мгновенно, несколько первых этажей обвалились. По заявлению спасателей, жертвами нападения стали тринадцать человек, все — сотрудники «Бакри Групп». — Лицо диктора сменяется съемкой с места происшествия. — Еще двадцать восемь доставлены в больницу. Нападавшие использовали гранатометы и военные РПГ. — На экране появляются кадры черных фургонов. Чья-то трясущаяся камера снимает людей в темно-синей экипировке, лица в балаклавах и широких защитных очках. — Министерство обороны Индонезии сообщает, что невозможно определить, было ли нападение терактом: ответственность на себя никто не взял, в том числе Джема Исламия, а место, выбранное для атаки, не является политически значимым. Управление полиции Джакарты отрицает факт бандитских разборок… Пресс-служба «Бакри Групп» отказывается от комментариев… В город введена бронетехника. Личности нападавших еще не установлены… На экране — горящее здание Хамайма-Тауэр. * * * Старшим Сестричкам принадлежала не штаб-квартира, не здание и даже не два. Старшим Сестричкам принадлежала Раанда — целый квартал в Тангеранге, огороженный двухметровым бетонным забором под напряжением двести двадцать вольт. Целый район исключительного матриархата, который не трогала ни одна организация из большой тройки — таков был сложившийся в городе патовый нейтралитет. Своеобразная система связей и противовесов в Джакарте обеспечивала Сестричкам защиту со всех сторон… не считая той, которую они организовывали себе сами. Сестрички могли за себя постоять. Правила гласили: • Не заходи на территорию без приглашения. • Не нарушай законы гостеприимства. • Соблюдай этикет. • Будь благоразумен и щедр. • Если ночью на улицах ты видишь Старшую Сестричку в роскошном саронге и с красными браслетами на руках, можешь или поклониться и уйти, или оплатить ее время. Без оплаты не тронешь ее и пальцем — иначе потом этого пальца у тебя не окажется. Старшие Сестрички продавали в Джакарте один из самых распространенных по всему земному шару товаров. Удовольствие. В квартале Раанда, который служил и местом работы, и домом для всех Сестричек, на постоянной основе не жил практически ни один мужчина: община любовных жриц состояла только из женщин или — в совсем малом количестве — юношей-коллег. Почти каждая из них умела за себя постоять, а кто еще не научился или уже не мог — ту оберегали другие. Целое сестринство опасных женщин с круговой порукой… под руководством Госпожи. Садаф встречает их на широком крыльце главного дома. Она размашисто курит, разговаривая с другими Сестричками: широкие жесты, экспрессивное лицо, мундштук-трубка, то и дело расчерчивающий воздух, когда она особенно эмоционально взмахивает рукой. Но первое, по чему Рид узнает ее издалека, — ярко-красные губы, длинные красные ногти и красный многослойный саронг. Все это превращает ее в яркое, хищное пятно среди девчонок в светлых платьях. — Эйдан Рид! — заполняет улицу ее приветственный крик, когда Боргес и Рид вылезают из машины. — Я уж думала, состарюсь и лягу в гроб скорее, чем снова тебя увижу! Рид радостно ковыляет в сторону главного дома. После того как окончательно схлынул адреналин, ему приходится закинуться обезболивающим — все тело ломит нестерпимо — и посетить бабку-лекаря. Та обещает, что жить он будет, а хромота пройдет, как только спадут отеки от ушибов, — ничего у него не сломано. Ну, может, только пара трещин в ребрах. И сотрясение. И… — Выжил только благодаря желанию тебя увидеть, — бессовестно врет Рид. — Вот били меня, били, а я все тебя вспоминал и думал: эх, вот бы еще раз увидеть Госпожу, и ничего в жизни больше не надо… — Все такой же подлиза, да? — смеется Садаф, и ее смех похож на землетрясение в Гималаях. Расцеловав Рида в обе щеки — и наверняка оставив красные помадные следы, — она крепко берет его за плечи и обещает: — Я скажу девочкам открыть лучшие запасы. Сегодня — как в старые добрые! Сколько он себя помнил, Рид всегда ходил в Раанду исключительно напиться. За свой основной товар Сестрички брали непомерно дорого — слишком дорого, по меркам зарплаты приличного священнослужителя. Так что да: в Раанду Рид всегда ходил напиться. Даже не напиться — нажраться как свинья, благо с компанией там все было отлично. Прислужницы главного дома раздвигают перед ними двери — и Садаф, с Ридом с одной стороны и Боргесом с другой, вплывает внутрь. Внутри дома их приветствуют еще две барышни, Рид не берется гадать, кто они по профессии: могли оказаться и охранницами. Обе молоденькие: симпатичная китаянка и очень симпатичная индианка — в зеленых саронгах, с убранными волосами и превосходными манерами. Садаф делает какой-то знак помощницам — те понятливо исчезают, не успевает Рид даже рта открыть, чтобы пофлиртовать, — а потом говорит: — Вы последние, мальчики. — Она обхватывает наконечник мундштука губами и делает медленную затяжку, заставляя их ждать, пока она выдохнет дым. — Остальные уже наверху. Мне стоит предупреждать, что старый шайтан тоже тут, или вы уже знаете? Они уже знают: Салим забрал сумку с оттисками и ушел встречать епископа около двух часов назад. — Ага, мы в курсе. — Боргес пожимает плечами, а потом опасливо добавляет: — А что, он собрался нас отчитывать? Изнутри главный дом представляет собой богатую двухэтажную хижину с выкрашенным в золотой холлом. Окна закрыты ярко-красными шелковыми драпировками, так что, входя сюда, сразу теряешь ощущение времени, а от запаха благовоний слегка кружится голова. Чтобы попасть в трапезную, нужно подняться по массивной деревянной лестнице, и Рид галантно предлагает Садаф руку. Та, вкладывая пальцы с дьявольскими когтями в его ладонь, смеется: — Я слышала, как он читал нотации Салиму по телефону. Это вы называете «отчитывать»? Эти двое зануд друг друга стоят. — Кстати, Госпожа, — Рид продолжает вести ее по ступеням, хотя не отказался бы, чтобы и его косточкам кто-нибудь помог, — ты, конечно, пустила опальных священников в свои владения из большой любви к Богу, но… Если серьезно. Разве Салим не подставил тебя, приведя сюда Церковь? Боргес смотрит на него устрашающе, но Рид его игнорирует. — Картель может выйти из себя, если узнает, что ты поддержала нас. Особенно после того, как… Может, вы уже в курсе… — Рид прикладывает ладонь ко рту и шепотом продолжает: — Слышали о Хамайма-Тауэр? Боргес хохочет: тема явно доставляет ему удовольствие; а кроваво-красные губы Садаф расходятся в улыбке: когда она улыбается, то улыбается вовсю, до десен. Когда она радуется, то до поцелуев. Когда она злится… — То, что Малыш Диего устроил в центре, — это великолепно. — Она кладет ладонь на плечо Боргеса. — Я выпивала за каждый взрыв. Музыка для ушей. Твои мальчики могут оставаться у нас сколько захотят, Диего, я не возьму с них ни рупии. — Она почти мечтательно вздыхает: — Вид рушащейся башни — лучше, чем все деньги мира. Она, конечно, лукавит: по части денег и способов их приумножения Садаф была одной из лучших, но Рид прощает ей это преувеличение, тем более что Боргес сияет от похвалы. — Басир может пойти на принцип, — произносит Рид серьезно. — А ты знаешь, что происходит, когда он идет на принцип… У вас могут возникнуть проблемы, Садаф.