Как долбаный холерик, падкий на скорые решения, Рид выбивает дверь с ноги. Дверь вылетает вместе со щеколдой, разнося косяк в труху и щепки. Отель старый, двери старые, все здесь старое — и ничто не сможет защитить Кирихару, если Рид войдет в раж. Рид вразвалочку втекает в номер, почесывая висок дулом, оглядывает комнату и скалится: — О! Его глаза (один — злой и веселый, другой — злой, веселый и с наливающимся вокруг синяком) упираются в сидящего на кровати Кирихару. — Я думал, застану твою жопу в окне, а ты вот он, сидишь! — С чего бы моей жопе быть в окне? — щедро присыпав голос напускным спокойствием, уточняет Кирихара. — Ну, тебе ж нравится сматываться к чертям собачьим. Как я появлюсь, так ты сразу задаешь драпака! Рид искрит, как горящая трансформаторная будка. Кирихаре делается некомфортно. Точнее, не некомфортно, а еще более некомфортно: ему и до этого было не очень-то, но сейчас, когда Рид вальяжно прохаживается по номеру, становится прямо совсем не по себе. Рид туристическим взглядом рассматривает подтеки на обоях, пятна на ковролине, присвистывает, глядя на подсветку… Стучит по ней пистолетом на пробу. С подвязанной рукой, всклокоченными волосами и размашистой походкой он выглядит так, будто бы вот-вот вскинет этот пистолет на Кирихару. Или Кирихаре так кажется. Ему в последнее время трудно провести черту между правдоподобными перспективами и раздутыми опасениями. — Чего мне убегать, — хладнокровно спрашивает он, — если ты все равно меня найдешь? Кирихара не знает, можно ли стать крутым ублюдком, если строить из себя крутого ублюдка, но в любом случае решает не лепетать: это сделать он еще успеет. — Мне очень приятно, что ты такого высокого мнения о моем детективном чутье. — Рид бодро сплевывает себе под ноги. — Итак, обновим наши счетчики кидалова. Хорошая новость: он заканчивает нагнетать, наворачивая круги по комнате. Плохая новость: финишная черта, за которой он останавливается, почему-то оказывается за спиной у Кирихары. Рид затихает, но Кирихара не оборачивается, только чувствует, как становятся дыбом волосы на затылке. В голове пробегает полная малодушной надежды мысль: Рида же прислал Эчизен. Он же не навредит. Верно? — Итак. Небезызвестная нам Хамайма-Тауэр — раз. Ну разумеется. Если бы Рид был поп-исполнителем, песенка про Хамайма-Тауэр была бы его самым популярным хитом. В Хамайма-Тауэр Кирихара выполнял указания — да, потому что так было проще. Выбора у него особо не было, но для таких, как Рид, выбор, конечно, есть всегда. Кирихара искренне благодарен ему за героический прыжок с крыши. Точнее, был благодарен, пока Рид не начал набивать своему геройству цену, а Кирихаре — лицо. Но это уже лирика. — Что у нас там было дальше? — изображает задумчивость Рид. Кирихара не поворачивается из принципа и чувства самосохранения, только спину старается держать ровно. — Ах да, автомобильный завод! Там ты пытался кидануть не меня, и я бы засчитал за половинку, но, кажется, я что-то упускаю… Точно! То, как ты попытался меня убить. Рид не прав, но Кирихара не будет это оспаривать. Тем более что тот не дает ему перебить свой долгожданный — долго перед зеркалом репетировал? — мстительный монолог. — А то, как ты развел меня в подворотне… — его голос все еще звучит за спиной, но уже ближе. — Да ты прирожденная крыса, Кирихара! Я б поаплодировал, но у меня рука прострелена. Не помню, я уже рассказывал, как так получилось? Подворотня случилась меньше суток назад, но Кирихаре кажется, что прошла вечность. Может, это потому, что психика заботливо убирает травмирующие воспоминания поглубже. А воспоминания действительно так себе: его биографы в «Википедии» озаглавят эту эпоху как «кризис энного дня в Джакарте». Его ведь тогда переломало — и переломало прямо перед Ридом… Но тот, конечно, теперь уверен, что все это был актерский экспромт ради того, чтобы выхватить пушку. В этом есть доля правды, но есть и еще кое-что, что он упускает: в тот момент, когда пистолет оказался у него в руках, Кирихара действовал по наитию, а не по расчету. Он опускает глаза на другой пистолет у себя в руках. Ну, по крайней мере, оружие он уже держит увереннее. Тень Рида, который стоит спиной к розовой лампе, слегка двигается на покрывале. — Хотя твоя готовность убивать по приказу, конечно, прям приятно удивляет. Хочешь, порекомендую тебя в отрядик Боргеса? — Я тебя спас, — не выдерживает Кирихара. — Бирч выстрелила бы в голову. Он не планировал этого говорить. Вырывается само, на волне негодования — просто чтобы его заткнуть. Рид затихает — понятно по воцарившейся в номере тишине. И замирает — понятно по дулу пистолета, прислонившемуся к затылку Кирихары. Совсем непохоже на «неожиданно, но спасибо большое, я тронут». Вместо этого Рид говорит: — Правда? — И презрительно цокает языком. — Ты так себя оправдываешь? Кирихара согласен: прозвучало глупо. Будто бы они ведут счет альтруистических порывов, кто друг другу перепоможет, кто кому больше заботы причинит и кто в большую лужу безответной доброты сядет. Помнишь, ты для меня с крыши спрыгнул? А я вот для тебя в тебя выстрелил! Только это ведь правда. Один Кирихара знает, какие у него были мокрые руки, как они дрожали и как он боялся попасть не туда. Один Кирихара в курсе, что несколько секунд просто не мог нажать на спуск. Как ему было страшно. Кирихара никогда не стрелял в людей, чтобы их убить. Кирихара их обманывал: обчищал их счета, подделывал векселя и облигации, притворялся тем, кому кайманские миллиардеры могут доверять, притворялся кадетом Секретной службы, притворялся агентом Секретной службы, притворялся, притворялся, притворялся. Врал. Оставлял стопку фальшивых чеков и исчезал. Но никогда никого не убивал. — Я себя не оправдываю, — зло бросает ему Кирихара через плечо. — Она выстрелила бы в голову, и ты это, твою мать, прекрасно знаешь. К черту! Будто бы Кирихаре нужно его понимание. Кирихара лажал ужасно, и Кирихара знает о своих косяках, как никто другой. Его это бесит, бесит, бесит. И еще его бесит, что какой-то мудак решает, что разбирается в нем лучше, чем его собственный психотерапевт. — А, как скажешь, — истекает ядом Рид. Нестерпимо жжется посмотреть придурку в глаза и, возможно, дать с кулака в тот глаз, который еще не подведен фингалом. Кирихара прикидывает: у Рида нет причин в него стрелять… ну, кроме объективных. Нет же? Он медленно разворачивается и утыкается взглядом в дуло. Рид стоит над ним, упершись одним коленом в кровать, и остро вздергивает брови. — Что такое? Резко осмелел? Кирихара стискивает кулаки. — Да ладно, — кривится он. — Ты можешь считать меня кем угодно, Рид. Что из этого правда, а что нет, я сам о себе знаю. Но знаешь что? — Они смотрят друг другу в глаза. — Хватит бегать за мной по всему городу, обзываясь, как обиженный пятиклассник. Слабый голос внутри напоминает, что если конкретно в этот момент Рид решит перестать бегать за Кирихарой по всему городу, то Кирихара останется совсем один и вторая церковная экспедиция, отправленная Эчизеном за ним, до него, живого, может попросту не добраться. Ты правда трус, говорит голосок, ты правда крыса. Извинись, извернись, приспособься — ты это умеешь. Самое время. — Или хотя бы придумай что-нибудь новенькое. Хвастовства-то было, — давит из себя насмешку Кирихара наперекор этому голоску. — Я думал, ты креативнее. Этот выпад раскрашивает лицо Рида краской азартной запальчивости: — Так давай я кину тебя здесь? — Его абсолютно не смущает перемена в композиции: не затылок — так лоб, и второй рукой он снимает пистолет с предохранителя. Двойной щелчок прямо перед лицом бьет по нервам. — Только переломаю тебе ноги сначала. Полежишь, подождешь, пока придет кто-то уверенный, что и Деванторе ты тоже всучил подделку. С одной стороны, это абсолютно не в духе адекватного Рида — неоправданная жестокость. С другой — Кирихара понимает, что, скорее всего, последние пару суток Рид слегка далек от себя адекватного. — Если это цена за то, чтобы больше не выслушивать твои обвинения, — цедит Кирихара, — то будь так добр. Рид открывает рот, чтобы что-то ему сказать, и Кирихара успевает закатить глаза, с лету предугадывая очередной оскорбительный пассаж: — Да-да, я трусливый щенок, неблагодарная дрянь, да, это мы уже слышали. — Действительно осмелел, — одну длинную паузу спустя отвечает Рид. Он поворачивает пистолет, хватая его за дуло, и наотмашь ударяет Кирихару в челюсть. Кирихара знал, что так будет, — он успевает отвернуться, но больно получается все равно. Сквозь эту боль он от души бьет своим пистолетом по бинту на плече Рида, откатывается в сторону и отскакивает по направлению к ванной. Следом сразу же удивляется: откуда в нем самом столько прыти? — Сукин ты сын, — шипит Рид ему вслед. И стреляет. Кирихара ныряет за кровать — почти привычным движением. Отбивает колени и плечи, а еще стесывает пока нестесанный — какое упущение! — участок подбородка. — Это вообще-то больно! — кричит Рид сверху, забравшись на кровать. Кирихара подрывается с места и кидает в него настольными часами, выдирая их из розетки. — На то и был расчет! — с запалом восклицает он в ответ. Часы ударяются о стену в противный мелкий цветочек и разлетаются вдребезги. У Рида в руках пистолет, у Кирихары — один путь для отхода. И кстати, тоже пистолет. Рид спрыгивает с кровати, и Кирихара хаотично делает несколько выстрелов тому за спину в трюмо. Стекло звенит, летят осколки, Рид мешкает, прикрываясь от осколков, — на секунду. Этого смертельно не хватает. У Кирихары нет рефлексов и боевого опыта, которые помогали бы ему соображать в драках. — Мимо, — плотоядно улыбается Рид, стряхивая стекло, и спустя секунду его кулак летит Кирихаре в живот. Тот несуразно парирует, отшатываясь в сторону. Отсюда еще ближе к двери. В голове орет сирена и мигает ярко-зеленый указатель — стрелка, указывающая, что ему необходимо убежать, рвануть, свалить. То есть поступить так, как он обычно делает. Силы не равны. Были бы равны, если бы можно было выдать Риду костыль вместо ноги, а так у Кирихары шансов нет. И тем не менее он продолжает стоять на месте. И тем не менее он принимает удар. Будто считывая его сомнения, Рид хрипло смеется: — Если вдруг ты захотел уйти с нашего свидания… — и в его голосе такой задор, будто у него к Кирихаре ничего личного. Он стреляет ему под ноги, отгоняя в центр номера, а дверь захлопывает. Замка больше нет, но после такого удара она становится в проем намертво. — То у меня новости. Ты остаешься здесь. Рид закусывает губу клыком и скашивает улыбку влево. Кирихара копирует эту улыбку, а затем кривится в неприязненной гримасе. Рид на это снова смеется. Этот смех и свои внутренности, сворачивающиеся в жгут, Кирихара игнорирует. Перебитый, грязный, выглядящий так, будто бы его хорошенько побили ногами, Рид все еще умудряется выглядеть привлекательно. Кирихара на секунду пугается, что эта мысль испортит ему весь боевой настрой, — но нет, он злится еще больше. Правда, теперь на себя. Злость кипит, пузырится в крови, словно газированная; ярость щекочет Кирихаре затылок. Он снова делает рывок к ванной, но Рид с легкостью нагоняет его, мертвой хваткой вцепляется в локоть и швыряет к стене. Приближается так, будто сейчас поцелует, но Кирихара вовремя останавливает этот поток мыслей и успевает присесть, избегая удара. Кулак с гулким стуком врезается в стену. — Ауч, — улыбаясь, выдавливает Рид. — А мы с тобой никак не поладим, да? Пошел ты к черту! Кирихара старается пробить ему в живот с ноги, но Рид играючи уходит вправо, и удар получается скользящим. Тем не менее удается отбросить его от себя: он сбивает тумбочку, она падает на бок, сбивает торшер. — Я старался, — сипло пытается отдышаться Кирихара. — Но ты невменяемый. Ты… Вместо того чтобы договорить, он бросается с ударом. Рид блокирует хук — одной рукой! — отводит руку Кирихары вбок, заламывает и с силой прижимает к подоконнику. — И что же я? — хрипит он над ним. — Давай, вперед. Еще ни разу не дождался от тебя, что же ты обо мне думаешь, Эллиот.