— На этот раз оригиналы? — Именно, — отвечает вместо Нирманы Салим. — И по данным моих людей… — компетентно продолжает Салим. — Не только гениальные сыщики, но и разведчики ого-го… — с той же интонацией вставляет Рид. — Басир намерен завтра днем вылететь вместе с ними из страны, — заканчивает Салим. Боргес, лежа в кресле, ничего на это не отвечает и заворачивается в свою олимпийку, как в кокон. Рид молча накрывает голову руками. — Есть план действий? — мученически спрашивает Кирихара, решив быть единственным взрослым человеком в комнате. — Потому что, если нет, его надо придумать. За пределами страны мы их уже не достанем. На часах — пять утра. Единственное, чего хочет Кирихара, — это спать, но Ольберих Басир, кажется, не позволит ему сделать и этого. Эчизен поднимается со стула, делая кончиками пальцев какой-то знак Лестари. Тот кивает и достает из кармана рясы — как им не жарко, интересно, внезапно посещает Кирихару мысль — крупный золотой перстень с большой блестящей печаткой и передает его епископу. Тот несколько секунд держит его на маленькой морщинистой ладони, а потом неожиданно подкидывает в сторону. Рид ловко его ловит, поворачивает к себе, а затем строит удивленное лицо: — Это же… — Да, — кивает Эчизен. — Вы все, — оглядывает их, — выспитесь. Смотреть на вас уже не могу. В пять часов вечера встречаемся в главном доме, обсудим ситуацию. А ты, — он поворачивается к Риду, — съездишь на развалины и откроешь его. Заберешь все, что есть, и возвращайся. — А потом мне тоже можно будет поспать? — подозрительно уточняет Рид. — У тебя была вся ночь, — вскидывает брови Эчизен, проходя мимо, — ночью надо было спать. * * * Кирихара догоняет его уже у машины. Рид выглядит усталым, на лице начинает пробиваться щетина; он стоит, поставив ногу на подножку машины, и пытается завязать одной рукой кроссовки. Судя по расфокусированному взгляду, получается у него не очень. Ну нет. Кирихара на это не подписывался. Он не будет помогать завязывать ему шнурки. Зато он может подойти и положить руку на блестящий под пробивающимся утренним солнцем бок машины. И сказать, почему-то снова соскакивая на «вы»: — Я проедусь с вами? Рид вскидывает голову. Во взгляде нет удивления, будто бы он даже ожидал чего-то такого. Он выпрямляется, и Кирихара ждет, что вот-вот ему поступит предложение завязать шнурки, но вместо этого Рид только просит подождать, пока он отъедет с парковки. — Мы ведь в церковь? — спрашивает Кирихара, уже забираясь в машину. Рид угукает, и разговор идет совершенно не так, как он себе представлял. То есть никак не идет. Кирихара едва заметно хмурится, отворачиваясь к своему окну, но то и дело кидая на задумчивого и неразговорчивого Рида мрачные взгляды. До церкви они едут молча. * * * Здание действительно превратилось в руины. Каменный фундамент еще стоял, пусть и не целиком, кое-где пробитый взрывами, а вот крыша и деревянные пристройки обвалились и обгорели. Посветлевшее небо выкрашивает одинокие развалины в серо-розовый. Печальный вид. Если не знать, что это бывшая героиновая фабрика. К удивлению Кирихары, оглядывающего остатки церкви с пригорка, огромные двустворчатые двери, кованные из чугуна, каким-то чудом остаются стоять. Они возвышаются над разрухой, дружелюбно приоткрыв створки. Рид проходит мимо него все так же молча, и впору заподозрить у него смертельную болезнь: Кирихара не помнит, чтобы тот в принципе молчал так долго. Появляется глухое раздражение: Кирихара не поспевает за амплитудой этих отношений. Этих — это его и Рида, потому что если эта затяжная игра в молчанку предназначается не персонально ему, то что тогда? Спускаясь за Ридом с пригорка, Кирихара решает высказаться: — Ты знаешь, что у твоей кривой эмоциональных качелей одни острые углы? Рид не останавливается и не оборачивается, продолжая идти вперед. Через паузу, за которую Кирихара успевает почувствовать себя глупо, он все-таки отвечает: — Я просто устал. — Но даже не оборачивается. — Нет, ты не просто устал, — возражает Кирихара, несмотря на то что у самого голова тяжелая и ватная. — У тебя есть что мне сказать? — Нечего. — Рид. — Слушай, это ведь ты поехал сюда со мной, — поворачивается тот, останавливаясь там, где землю покрывает мелкая и крупная крошка из камней и дерева. Под глазами у него залегают тени, но взгляд остается ясным. — Я тебя силком не тащил. Так чего ты сюда поперся? Потому что… Я поехал затем, чтобы… Кирихара не может точно сформулировать. Он бы с удовольствием задрал подбородок и соврал что-нибудь уничижительное, но на это нет ни сил, ни желания. Хочется, чтобы они просто друг друга наконец поняли. Рид воспринимает его молчание по-своему: — У меня два варианта. Ты или хочешь поговорить о том, что между нами происходит, или ты тут ради красивых видов. — Он обводит рукой руины. — В любом случае, если тебе есть что сказать, можешь начинать. Кирихара, открывший было рот, так же его и закрывает. Он приехал в эту страну не ради таких разговоров. Он приехал в эту страну не чтобы найти тут человека, который… Лицо Рида изображает некое подобие понимания: он хмыкает, мол, то-то же, и отворачивается, заходя в разрушенное здание сквозь остов дверей. Кирихара, в растерянности от предоставленной инициативы, просто идет за ним. Он даже не знает, что они тут ищут: со стороны кажется, что Рид просто бродит по развалинам неупокоенным призраком, изредка заглядывая под обрушенные камни и колонны. Что Кирихара может ему сказать? Встреча с тобой — сложность, с которой я не рассчитывал столкнуться? — Я не хочу начинать ссору, если что, — неожиданно говорит Рид, пропавший из поля зрения за полуразрушенной алтарной стеной. — И не провоцирую тебя. Я просто… действительно устал. Рида нетрудно представить в сутане, стоящим на службе за спиной епископа, но Кирихаре трудно поверить, что кто-то всерьез принимал его за священнослужителя. В отличие от Салима или Эчизена, которые органично выглядели и, кажется, действительно срослись со своими одеяниями, на Риде сутана смотрелась бы карнавальным костюмом. С его живым лицом, подмигиваниями, жестами, безобразием на голове он выглядел кем угодно, но не священником. — Что мы ищем? — наконец спрашивает Кирихара. Рид трет щеку, морщится от боли, отдергивает руку и жалуется: — Скажи, если найдешь тут дверь в подвал. Всю жизнь был уверен, что она тут, но ни хрена не вижу. Хорошо, дверь в подвал так дверь в подвал — если она вообще уцелела. Кирихара перелезает через покрытые сажей обломки скамей и спрашивает: — Как ты начал работать на Церковь? Он пытается начать этот разговор, окей? Может, не самым удачным образом, да, но спрашивает он не из вежливости: его не интересуют сухие строчки досье, их он знает наизусть. Ему интересно, что Рид расскажет сам. — В этой истории фигурируют два ящика «Блу Риббона», литровая банка кокаина и Кевин Спейси; ты уверен, что хочешь… — Рид, — просит Кирихара. Тот хрипло смеется, коротко, но искренне. Потом признается: — Я был глупым, наглым пацаном, который думал, что он тут самый умный. Еще я думал, что кто-кто, ну а я уж так точно смогу всех обмануть и выгрызть себе кусочек лучшей жизни, а не буду торчать до восемнадцати среди побоев и дедовщины. — Дедовщины? — После смерти папаши я попал в детский дом на самой окраине Препедана. Там город почти сливается с деревушками… Паршивое местечко, доложу я тебе. Рид замолкает, плечом сталкивая какой-то обломок, чтобы заглянуть в угол одной из уцелевших стен. Разочарованно вздыхает и продолжает: — Долго не протянул, сбежал. Потом начал работать курьером, перевозить гашиш для одной мелкой банды… Потом другие наркотики — для другой… Те перешли дорогу ребятам в сутанах, дилеры меня кинули, и я подумал: ну все. Церковь Ласкано, привет. Закатают в бетон по католическому обряду. — Он перескакивает через остатки какой-то стены и оглядывает этот постапокалиптический пейзаж. — Так и познакомился со стариком. — А он взял тебя на работу?