– А Ари? – Нет, Марк. Вам нужно ждать. Ждать – это то, чего я делать не умею. Не люблю. Не хочу. Я по жизни действую. А Ариана, вся история с ней, учит меня терпению, к которому я генетически не предрасположен. Когда Сандра уходит, я обессиленно опускаюсь на жесткую лавку у стены. Прячу лицо в ладонях, дышу. В голове звон, в душе – безмолвная пустота. День, когда Ариана должна была стать моей женой становится днем, когда я могу потерять ее раз и навсегда. У судьбы, порой, паршивое чувство юмора. Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем рядом со мной оказывается Стас. Садится на лавку. Хлопает по плечу. Тоже молчит. Слова тут излишни. Так мы сидим довольно долго. Ждем чуда, появления врачей, какой-то информации, а ее все нет. У Стаса громко звонит телефон. Не отвечая, он сбрасывает. – Позвони своим родителям, – хрипит он спустя длинные, наполненные тяжелыми мыслями мгновения. – Они мне телефон оборвали. Со своей мамой я могу справится, с твоей – нет. – Не могу, – говорю честно, с трудом проглатывая тугой ком в горле. – Сейчас не могу. Стас вздыхает. – Мы все отменили. Гости разъехались. Официальных заявлений в прессу не давали пока, – говорит друг монотонно. – Хорошо. Мы оба понимаем, что это не имеет никакого значения. Мне откровенно плевать на гостей, на прессу, на резонанс. Сейчас имеет значение только одно – моя семья, Ариана и ребенок, которую я могу потерять. – Мама разговаривала с Сандрой, – продолжает Стас. Видимо, он чувствует свою ответственность за то, чтобы тишина, а вместе с ней и страх, стала менее удушающей. – С мальчиком все будет хорошо. Ты теперь отец, Марк. – Не ощущаю себя отцом. – Это пройдет. Увидишь его, возьмешь на руки… – Что если Ариана умрет? – я задыхаюсь, едва эти слова вырываются из моего рта. Боль, какая-то совершенно сумасшедшая, буквально рвет меня на части. – Моя сестра справится, – говорит Стас, но в его голосе я не слышу обычной уверенности. Ему страшно, как и мне. Но кто-то из нас двоих, так уж у нас заведено с самого детства, должен оставаться сильным, и сегодня это не я. – Она никогда, слышишь, никогда не сдавалась. – Почему я приношу ей только боль? – спрашиваю отрешенно. – Она всегда была такая… Живая, одухотворенная, смешливая… Со мной она страдает. Из-за меня. – Глупости не говори, – строго одергивает меня Крестовский. – Мы все знали, что беременность у Ари сложная. Я глухо усмехаюсь. Это какой-то нервный смех, животный, отчаянный. Он продирает меня до костей, скручивает внутренности. Сложная беременность, это когда тебя тошнит по утрам, а не когда ты потеряла литры крови и находишься в операционной, где врачи борются за твою жизнь, а потом в реанимации. Кто бы мог подумать, что в подобной ситуации Крестовский будет на моей стороне… – Это я во всем виноват, – повторяю я, ощущая, как чувство вины, подпитываемое страхом, начинает разъедать мои внутренности. – Прекрати. – Я, Стас, виноват. Ей нельзя было волноваться. А я снова ее расстроил. Утром. Она услышала мой разговор с отцом. Неправильно его истолковала, – выдыхаю я, ощущая как спазмами сжимается сердце. – Подумала, что я ее не хочу, не люблю. Стас, а я без нее не могу. Мой голос срывается. Глаза начинают нещадно печь. Говорят, мужчины не плачут. И я не плакал. Никогда до этого момента. Глава 26 Щурясь от пробивающихся сквозь тонкие шторы солнечных лучей, я пытаюсь открыть глаза, но это оказывается тем еще испытанием. Не могу. Слишком ярко. Делаю глубокий вдох, но даже он отдается тупой болью в грудной клетке. Попытка поднять руку также полностью проваливается – обе руки будто налиты свинцом, и сдвинуть их с места почти невозможно. Теперь я точно знаю, что раньше мои представления о боли были лишь домыслами. Кстати говоря, где я? И что за пищащая штука находится слева от меня? Странно, что я сразу не обратила внимания на этот отвратительный звук. Я резко распахиваю глаза, борясь с ярким светом, но в этой схватке я одерживаю победу. Белые стены, куча датчиков и я, лежащая на кушетке. Чувство тревоги болезненно давит в грудной клетке, расползаясь по моему почти безжизненному телу, которое по ощущениям пока еще мне не принадлежит. Чертова слабость не дает собрать мысли воедино, поэтому я продолжаю осматривать идеально чистую палату до тех пор, пока случайно не задеваю взглядом свои ноги и живот. Его нет. Паника подступает мгновенно, не давая здравому смыслу ни малейшей возможности оценить ситуацию. Дыхание становится частым и рваным, а в груди закручивается комок нестерпимой боли. Память начинает с молниеносной скоростью возвращаться, выдавая все подробности произошедшего. Я крепко зажмуриваюсь и в отчаянии мотаю головой, когда голоса врачей и медсестер воспоминаниями врезаются в мой разум. На глазах появляются горькие слезы. – Жизнь женщины в приоритете! – раздается мужской голос. – Мы должны бороться за двоих, – отвечает женщина. – Мальчик не дышит! – слышится еще один, а после наступает темнота. Через секунду тело сотрясается в рыданиях, и датчики, контролирующие мое состояние, начинают издавать характерные звуки. Сейчас сбежится толпа врачей, которые, не объяснив ничего, вколят мне успокоительное, и я снова провалюсь в сон. Осознание случившегося накрывает новой волной боли и отчаяния. Меня начинает трясти – поток слез уже не остановить. Я не смогла сберечь своего мальчика. Мне оставалось меньше двух месяцев – не такой большой срок, но я не смогла. Как я теперь буду жить с этим? Мне так больно и тяжело на сердце, ведь эта страшная потеря – лишь моя вина. Разве было что-то важнее ребенка? Неужели так сложно было лечь в больницу? На мои рыдания и писк датчиков сбегается по меньшей мере пять человек, среди которых я замечаю и Сандру. Ее губы шевелятся, она обращается ко мне, но я не могу ничего разобрать – все как в тумане. Кто-то из вошедших в палату держит меня, а молодая девушка, вероятнее всего, медсестра, ставит мне укол. На пороге просторного помещения появляется еще один человек – испуганный, со страшными кругами под глазами и сильно осунувшийся. Мой несостоявшийся муж. Перед тем, как его выводят из палаты, наши глаза встречаются. В его взгляде нет боли от потери, только волнение за меня. Возможно, он уже успел пережить случившееся и его реакция вполне нормальна, ведь мне неизвестно, сколько прошло времени с тех пор, как ЭТО произошло. Но сильнее ранит мелькнувшая мысль о том, что для него этот малыш ничего не значил. Слезы постепенно стихают, а в теле появляется легкая невесомость. Мне становится немного лучше. В палате остается только Сандра, которая на протяжении почти всего времени держит меня за руку. Я чувствую бесконечную благодарность к этой женщине и не только как к лечащему врачу. Ее прекрасные человеческие качества, желание помочь и поддержать граничит лишь с ее профессионализмом. – Сандра, спасибо за все, – шепчу я и сразу же замолкаю. – Тшш, тебе пока лучше не перенапрягаться. Даже простой разговор может ухудшить состояние, не говоря уже о том, что ты устроила пять минут назад, – она качает головой. – А разве можно иначе, когда произошло такое… – замолкаю, реагируя на сердитое выражение лица врача. – Ты никогда меня не слушала, Ари, – тяжело вздыхает она. – Но, к счастью, в этой клинике лучшие врачи. Мне хочется спросить про ребенка, но я боюсь услышать ужасающую правду. Наверное, когда я окрепну, Сандра расскажет мне, как все случилось. А сейчас… сон – это единственное, что может спасти от удушающих мыслей. Женщина достает из кармана халат мобильный и, несколько раз смахнув по экрану, разворачивает телефон ко мне. Перед моими глазами возникает видео, на котором изображен совсем крохотный малыш. Он лежит с закрытыми глазками в окружении приборов и датчиков и мирно сопит. В недоумении я перевожу внимание на улыбающуюся Сандру, по щеке которой скатывается одинокая слеза, а затем возвращаюсь к гаджету. – Если ты хочешь поскорее увидеть сына, то нужно не биться в истерике, а делать все, что скажут врачи. Тогда ты сможешь встать на ноги и сходить в детское отделение, – спокойно произносит женщина, забирая из моих рук мобильный. – Вы спасли его, – шепотом говорю я. – Да, мы сделали все возможное. Теперь дело только за ним – подрасти, окрепнуть и отправиться домой, – с улыбкой произносит она. Неожиданно в дверном проеме показывается голова Зимина и, дождавшись сигнала от Сандры, Марк входит в палату. – Марк, две минуты, – сурово говорит она. – Ариана, отдыхай, я зайду вечером. Я коротко киваю, и врач выходит в коридор, оставляя нас наедине. Мужчина медленно подходит ко мне с едва различимой улыбкой на губах и присаживается на стул рядом с кушеткой. – Привет, – в голосе слышится мягкость. – Наконец-то, Ари. Заставила ты нас поволноваться. – Знаю, – отвечаю хрипло. – Прости меня, – он берет меня за руку и опустив голову, прижимает мою ладонь к себе. – Малыш… он такой крохотный, – выдавливаю из себя. Слова мне даются с трудом. – Он боец, Ари, как и ты. Он выкарабкается, – Марк со слезами на глазах целует мои пальцы, а я, устало кивнув головой, закрываю глаза. – А сейчас поспи, милая, я буду рядом. – Всегда? – срывается с губ перед тем, как я окончательно проваливаюсь в сон. – Всегда. Когда я просыпаюсь в следующий раз, в палате темно, а за окном висит полная луна. Все также глухо тарахтят диагностические приборы, от моей правой руки к датчикам плетутся провода, а рядом с кроватью стоит капельница, сейчас не задействованная. Приподнимаю голову и тут же глаза упираются в Марка, который крепко спит в кресле у стены. Даже в полутьме замечаю, как устало он выглядит – во сне его лоб прорезает напряженная линия, брови нахмурены, уголки губ опущены вниз. Сейчас он впервые выглядит старше своего возраста. И все равно остается самым красивым мужчиной, которого я когда-либо видела. Не муж, не любовник, лучший друг моего брата… Теперь у нас сын и горы недопонимания. Помню, что Марк говорил про вырванные из контекста слова, как впервые на эмоциях признался мне в любви, но как же трудно поверить ему, когда все у нас так. Сложно, непонятно, на грани… И ребенок, который связывает нас крепче любых брачных уз. При мысли о беспомощном малыше, который лежит сейчас в детском отделении у меня предательски сжимается сердце, а перед глазами мутнеет от слез. Так хочется его увидеть, но Сандра права, сначала мне надо прийти в себя – даже такая мелочь, как поднять голову и посмотреть на Марка, кажется отняла у меня все силы. Сглотнув, ощущаю, как дерет пересохшее горло. Пытаюсь снова приподняться, чтобы дотянуться до бутылки воды, которая стоит рядом на тумбочке, но обессиленно опускаюсь обратно на больничную кровать. Сил у меня как у новорожденного котенка. – Ари? Видимо, мои манипуляции на кровати разбудили Марка, потому что он, поднявшись с кресла, торопливо идет ко мне. – Я хотела попить, – едва шевелю пересохшими губами. Марк тут же берет со стола бутылку и наливает полстакана воды. – Давай, я помогу тебе.