– В Африке действительно сейчас пекло и жара, но на нашем острове уникальный климат: течения и ветра так сложились, что здесь всегда весна. Никогда не бывает холодно, и никогда не бывает жарко. – А что, зимой здесь нет снега? – спросила Марьяна. – Нет, снега нет, – отвечал Константин. – И никаких елок. Только пальмы. – А сколько здесь градусов летом? – решив сумничать, спросил Федя. – Не выше тридцати обычно, – сказал Костя. – Пап, а зимой тоже тридцать? – продолжил расспросы Федя. – Нет, зимой двадцать или около того. Но это не важно, потому что из-за экваториального солнца температура ощущается совсем по-другому. В двадцать здесь очень тепло. Постепенно детский восторг передавался и ему: Косте хотелось забыть, отрезать все, что было до этого, особенно отравляющее его желание заставить Тоню любить его. Ему казалось, что мысли о Тоне, испепеляющая ревность – все это само рассеивается в соленом воздухе и теряет всякий смысл здесь, где величие океана заставляет отделить все мелкое от значимого. Ничему этому пошлому не было места здесь, в раю, который они купили для своего будущего, для детей. Еще утром, только проснувшись, он принял решение: с этого момента для него будут главными его дети, а не женщины. Да, он и дети не были единым целым. И тем не менее, чисто логически – они были для него важнее других людей. Встань перед Костей выбор: дети, работа, женщина или состояние – что бы он выбрал? Безусловно, он выбрал бы детей. Тогда почему еще совсем недавно он мог разделить их и себя мысленно? Если он разошелся бы с женой, как бы он тогда нес за них ответственность, за свой род? Что-то во всем этом было немужское, слабое – все те качества, с которыми до сих пор он ассоциировал других людей, кого он осуждал. А теперь эти качества проявил он. Тогда же к Косте пришло осознание, что дети неразрывно связаны с их матерью. И хочешь или не хочешь, с этим нужно считаться. Одно слово – семья. Институт, казалось, обреченный, но на удивление всем выживший. Выживший, несмотря на все социально-культурные и законодательные удары: разрешение разводов, распространение атеизма, извечную полигамию как мужчин, так и женщин, а теперь еще и однополые отношения да новые поколения людей «чайлд-фри». Хотел он того или нет, но семья теперь определяла не только его жизнь, но и его личность. Кем он был, когда был бездетным? Как будто не с ним это было – другая жизнь, другой человек. И еще одна мысль теперь успокаивала и приземляла его: в любом другом месте и окружении он всегда будет чужим, использованным ради его денег, лишь в семье он всегда будет отцом, даже если и не самым любимым мужем. Как он мог не любить Марьяну? Как мог не любить Федю? Они были его, его детьми. Его родными, обожаемыми детьми. Все в них было ему дорого. Неожиданный прилив нежности к ним заглушил все звуки, заложив уши, как это бывает в мгновения самой большой родительской любви, в ее особенные пики. Они подпитывают эту любовь, как чистые холодные источники питают водоемы. Время остановилось, ничего не существовало в целом мире, кроме этой маленькой смешной черноволосой девочки с чуть восточными, как у Алины, глазами и Феди, похожего на него самого и тонкой крепкой фигурой, и правильными чертами лица. Константин вдруг вспомнил про романтические отношения с Алиной, когда они, совсем юные, неженатые, отправились на поезде в Сочи. Там поехали в какую-ту деревеньку, он уже даже не помнил, как она называлась, кажется Лоо, провели в уединении и в совершенно некомфортных условиях десять дней. В студенческие годы, когда все их скудные средства шли из случайных редких подработок, этот отпуск казался роскошью. Тогда они и мечтать не могли о том, что окажутся здесь, на Канарских островах, и не просто как гости, а как инвесторы, собственники жилья. В этой точке на прямой времени у них было все, но каким-то скверным, хитроумным способом сложилось так, что у них не было главного, а именно – радости. Так не должно было быть. Так быть не могло. Верно, они разучились держать голову прямо и видели жизнь с неправильного угла, с сильным искажением. Они сами вогнали себя в этот тупик, внушили себе, что несчастливы, что им чего-то не хватает, когда у них было все. А еще Константин не мог понять, почему ему приходилось заставлять себя быть верным семье. Почему для кого-то это было так легко, а для него – сложно? Почему он вдруг почувствовал какую-то необыкновенную свободу от обязательств за последние полгода и почему она, эта коварная свобода, ему так полюбилась? Неужели женщины действительно были привязаны к детям больше, чем мужчины? Он сейчас буквально заставлял себя любить их больше, чем уже любил; нуждаться в них больше, чем уже нуждался. И их невинные взгляды… невинные, потому что они не подозревали о его мыслях, ворошили в нем липкое чувство стыда. И опять Костя винил Алину в том, что случилось, а затем сам смеялся: как же он вывернул ситуацию, что он изменил, а виновата все равно жена! Нет, но кто-то же должен быть виноват, тут же возражал он себе. Он неспроста бросился в объятия вздорной, ленивой и тупой бабы, настолько глупой и аморальной, что ему стыдно было бы рассказать кому-то из друзей о своей интрижке. Костя сам не додумался бы до этого, сохрани они с Алиной тот жар, то взаимопонимание, что у них были в молодости. И опять его неприятно будоражил все тот же вопрос. Почему Алина в последнее время отталкивала его как человек? Почему она стала такой? Он развивался, к чему-то стремился, набирался опыта, знаний, а она откатывалась все дальше, в прошлое, становилась примитивней, приобретала бабские и барские замашки. Куда все исчезло: любовь, взаимопонимание? Их сокровенное счастье словно захлебнулось в мощных волнах. Те волны были – мещанство, бесконечное мещанство их жизни. И счастье, не выдержав испытание медными трубами, растворилось, как соль в воде, как теплое дыхание в холодном тумане. И вот он остался без того ответа на единственный вопрос, который мог составить костяк его жизни. Он не знал. Он ничего не знал. Убегая с работы, Марина наспех застегивала плащ и накидывала сумку на руку. Затем она быстро писала сообщение мужу, отчего не смотрела по сторонам и сначала угодила в грязную жижу, в которую превратилась тропинка. По этой дорожке все срезали путь к остановке. Марина чуть было не стала ждать автобус домой, но вовремя опомнилась и пошла дальше. Она отправила сообщение: – Любимый, опять тренинг, приду домой позже. – Что-то они вас затерроризировали там в последнее время. Она уже не знала, что соврать Виталию, чтобы не вызвать его подозрения. Последние две недели прошли как во сне: так часто она еще не сбегала из дома к другому. Она познакомилась с Ромой по работе, он был одним из руководителей компании-подрядчика. Если бы он был намного старше, а она молоденькой девочкой, то Марина не поверила бы в искренность их отношений. Но Роман был ее возраста, и она уже была не юной, сколь бы ей ни хотелось обратного. С его должностью и деньгами он мог хоть каждый день «снимать» себе ассистенток или секретарей, но он стал встречаться именно с ней. Поначалу ей льстило его внимание, и Марина думала, что это будет для нее очередная поверхностная интрижка, но уже после трех свиданий она поняла, что с ней случилось что-то небывалое. Она влюбилась. Впервые за долгие годы, причем влюбленность эта была не наивная, не надуманная, как при знакомстве с Виталиком, а зрелая, опытная, мудрая: она уже видела все недостатки Романа и не рисовала в своем воображении образ безупречного человека. Но она также очень четко выделяла его достоинства, а их у Романа было много: образованный, интеллигентный, спокойный, добрый, преданный, честный, работящий, обеспечивающий всю свою семью. Он сказал ей, что никогда раньше не изменял жене, и Марина, какой бы прожженной в этом плане ни была, не усомнилась в его словах. Жена его никогда не работала, у них было трое детей разных возрастов. Их взгляды во всем совпадали, они слушали одну и ту же музыку, одни и те же песни, любили одни и те же фильмы или спектакли, разделяли общую легкость и беззлобие по отношению к окружающему миру и конфликтным людям. Общение со всеми у них складывалось легко, а уж чувство юмора и подавно, казалось, было одинаковым. С Романом она смеялась так же задорно, как когда-то давно, в восемнадцать лет, – с девчонками в общежитии. Стоило ей на работе чуть расслабиться, забыть о делах, и она сразу вспоминала о Романе. На мгновение она погружалась в состояние такой лихой, безрассудной радости, когда хочется кричать и плясать прямо посреди офиса, кружиться от счастья, простого женского счастья, а главное, верить в его исключительность. Словно никогда никто до нее не испытывал ничего подобного. А уж теперь, когда Марина неслась окольными путями к тайному месту, где он ждал ее на машине, чтобы никто с работы ее не увидел, она волновалась так, словно ей было снова восемнадцать лет. И вот они уже ехали в его семейном фольксвагене по направлению к квартире друга Романа, где проводили вечера. – Я должен тебе кое в чем признаться, – сказал Роман минут через десять. Вдруг воздух стал густым и напряженным. – Я не сказал тебе, не хотел говорить раньше времени, боялся, что ты воспримешь это как-то по-другому… В общем, теперь я знаю, уверен, что могу сказать тебе правду. Мы с женой уже полгода не живем вместе. После последней ссоры она уехала с детьми жить к ее родителям в другой город. Я иногда езжу туда, чтобы встретиться с детьми. Но видеть ее не могу после всего, что она сказала и сделала мне. – А из-за чего скандал вышел? – Марина не могла понять, к чему он клонил. – Да все как-то некрасиво получилось… Я приехал домой в обеденный перерыв, не предупредив. Старшие дети были в школе, а младший спал. И дома у нас в гостях оказался…сосед. Мы, конечно, общаемся с соседями, но не до такой же степени! В общем, когда он ушел, пошло-поехало. Из-за моих подозрений она начала меня обвинять во всех смертных грехах. Я много про себя нового узнал: оказывается, я ей всю жизнь испортил, ничего из себя не представляю, неудачник, бриллиантов не покупаю, вилл на островах тоже, по курортам не вожу. И так далее и тому подобное. Это при том, сколько нам стоило лечение первого ребенка. Мы тогда спустили все накопления, влезли в долги. Конечно, очень долго никуда не ездили, пока со всеми не рассчитались. Потом на дачу копили, чтобы дети могли на свежем воздухе бывать. Да и вообще, дело было даже не в этой ссоре, – голос Романа все больше дрожал от волнения, – ссоры были постоянными. Она очень злой человек, быстро выходит из себя, стоит что-то не так сделать на кухне, не туда что-то положить или поставить. При этом дома всегда бардак. – Извини, я тебя прерву, – перебила Марина, с некоторым опасением выслушивающая его теперь, – а что с ребенком теперь? Он поправился? – Да, уже много лет прошло, больше не болел. – Хорошо, а то я уже подумала, что ты больного ребенка бросил. – Что ты! Скажешь тоже… Она уезжала, я умолял оставить детей, хотя бы старших, хоть ради школы. – Так и что же теперь? – Марину не отпускало напряжение. – Если она надумает вернуться, ты ее обратно примешь? Роман покачал головой. – Я в последние месяцы всяко думал… И прощал ее мысленно, и факт самой измены даже… Но вот прошло шесть месяцев, и понимаю, что не хочу жить с ней. Не хочу и все. Одному и то лучше, чем с ней. От отношений таких, какими они должны быть, уже ничего не осталось: слишком она черный человек. – Была без радости любовь, разлука будет без печали, – вздохнула Марина, – у меня не то же самое, конечно, но уже давно не знаю, что меня держит около мужа. – А тут я встретил тебя, – продолжал Роман, – и все так закрутилось-завертелось. Ведь это тоже своего рода знак: не познакомились же мы раньше, когда я был семейным человеком, а встретились именно теперь, когда я уже полгода как один живу! – Согласна, в этом что-то есть, – Марина поддакивала ему, думая о своем. – Так почему вы до сих пор не оформили развод? – Ничего еще не решали совсем. Теперь нужно что-то делать. Дальше тянуть нельзя. Я поэтому и хотел с тобой поговорить: какие у тебя планы на будущее? Ты уйдешь от мужа ради меня? Красивое, хотя и не юное лицо Марины наконец разгладилось. – Ну конечно, уйду, – она вздохнула с облегчением, – а я-то думала, к чему ты весь этот разговор затеял. Уйду, чего мне бояться-то? Где страх, там и крах. Тогда же Роман передумал и поменял маршрут: они поехали к нему домой. До этого он не решался пригласить Марину, опасался, что соседи увидят, донесут жене. Теперь же он сжигал мосты, не оглядываясь назад. Учебный год Катя закончила в больнице: ее так и не выписали в мае. Пульс-терапия не дала результата, хотя ей в итоге провели не три, а целых восемь курсов. Сначала белка в моче стало меньше, но спустя несколько дней его содержание начало расти. Хотя он не вернулся к былому значению, но все же она теряла примерно по двести, иногда триста миллиграммов на литр. Юля билась в истерике, а врач разводила руками: она сделала все что могла. И вместо того, чтобы сказать, что делать дальше, Надежда Максимовна объявила, что выписывает Катю. – Как же выписываете, я ничего не понимаю! – стены ординаторской стали сдвигаться и раздвигаться перед глазами: неужели на Кате поставили крест? – Успокойтесь, пожалуйста. Многие дети месяцами теряют белок, но постепенно уровень белка в моче начинает снижаться. Все это время держать ребенка в больнице – это уж слишком. Вам сейчас не требуется переливание альбумина, как и другие манипуляции, которые можно провести только в стационаре. Отпускаю вас домой, вы встаете на учет к нефрологу по месту жительства. Через месяц снова ложитесь к нам на обследование. Дозировку преднизолона я вам все-таки увеличу, в редких случаях мы так делаем, это эффективно. – Еще больше преднизолона, – Юля застонала, – она и так уже как шар. – Вот вы плохо диету соблюдаете, – заявила Надежда Максимовна безапелляционно, – даете есть все подряд. Я же вам говорила: ничего мучного, ничего сладкого. От этого и все ваши проблемы. Почкам нужно правильное питание. – Надежда Максимовна, я стараюсь как могу: никакого хлеба, булок, других вредностей. Она ничего калорийного не ест, ничего! – Плохо стараетесь, я вам скажу, – отрезала врач так уверенно, будто следила за каждой крошкой, что Катя съедала. – Старайтесь лучше! Вы мать, от вас все зависит! Юля вздохнула. С этим невозможно было спорить; образ отца, теперь уже беспечно спрашивающего по вечерам: «Ну что, как там наша Катюха?» и тут же не слушающего, что Юля ему отвечает, всплыл перед глазами. Антон, казалось, уже давно привык к тому, что дочь тяжело больна, что сделать с этим ничего нельзя, а потому и переживать уже бесполезно. Все так думали, все списали Катю со счетов. Им было так удобно. Неудобно это было одной Юле. Она не соглашалась на такой расклад и все билась, билась, хоть и без толку. Но мать, настоящая мать, не могла вести себя иначе. Когда-то они спорили все вместе у Алины дома, что женщина является прежде всего женщиной, а уже потом матерью. Но все оказалось не так, совсем не так, это вранье современного мира с его обманами через бытовую технику и коммунальные услуги, которые так облегчили жизнь и дали женщине иллюзию, что она есть что-то еще, кроме матери. Юля вдруг осознала, что она – ничего больше, кроме матери. Все ее цели и задачи, собственные интересы и цели – все совершенный пустяк, и она всю себя отдаст, всю свою жизнь до единой капли, лишь бы только вытащить Катю отсюда. Словно с рождением дочери она лишилась права на себя, но на несколько счастливых лет забыла об этом. Но вот пришла тягостная пора вспомнить. И вся ее жизнь наконец полностью перетекла в Катю. Хорошо было Алине и Марине рассуждать о том, что женщина – прежде всего женщина. Холеные, не знающие настоящих трудностей с детьми, они рассуждали о том, о чем знать не могли. Будь Алина на ее месте, верно, по-другому заговорила бы. Ах, быть может, нет. Откуда Юле было знать? Может, Алина бы так не расстроилась, случись это с ней. Может, она не умела так любить своих детей. Говорят, половина матерей не испытывает материнского инстинкта. Но что за вздор, к чему ей эти мысли теперь? Что за дело ей до Алины и ее детей? Юле есть дело только до себя. Она по-своему тоже эгоистка, потому что теперь для нее никто не существует. – Постойте, – вспомнила вдруг Юля, выбираясь из своих мыслей, словно из завала камней. – Как же я пойму, что с анализами что-то не так? А если белок в моче начнет расти? – Нефролог по месту жительства будет вам выписывать регулярно все анализы, не только мочу, но и биохимию крови. УЗИ уже у нас снова сделаете при следующей госпитализации. Кроме того, есть еще тест-полоски. Они хоть и условны, но увеличение белка пропустить вы не сможете. – Тест-полоски, определяющие белок в моче? – Юля разомкнула наконец напряженные руки, которые до того были сцеплены в замок. – Такие есть? Я смогу по ним что-то понимать? – Все родители приспосабливаются к этим тест-полоскам, и вы приспособитесь. А через месяц и видно будет, что дальше делать. Главное, помните, что вы принимаете иммунодепрессивную терапию, у Кати снижен иммунитет. Ей нельзя ни с кем контактировать, особенно с детьми. Все инфекции от людей, особенно от детей! В школу ходить в сентябре будет нельзя, поднимайте уже вопрос об обучении на дому после того, как оформите инвалидность. Я в выписке напишу предписание. Не ходите в гости, к себе никого не зовите. На детские площадки, праздники – никуда не ходите. В кружки, секции тоже нельзя. Любое ОРЗ приведет к рецидиву. А у вас и так состояние не очень хорошее. У Юли заскрипели зубы: она так сосредоточилась на том, чтобы Кате стало лучше, что забыла, что в природе есть еще страшное слово «рецидив» и болезнь может развиться с новой силой. Вся их жизнь теперь была на волоске, и, в довершение ко всему, Катя вынуждена была жить в совершенной изоляции. – Надежда Максимовна, – спросила робко Юля, – как же ей не общаться? Ведь у нее друзья, одноклассники. Как объяснить восьмилетнему ребенку, что у него теперь не будет друзей? – Вот так и объясните. Все почему-то могут, а вы не можете! – недовольно начала наставлять ее доктор, как маленькую девочку. – Вы что, не понимаете, как опасно любое общение? Даже если ее подружки не болеют, это ни о чем не говорит: у большинства вирусов инкубационный период минимум один-два дня, а то и по семь дней. То есть ребенок уже заболел, но симптомов нет, и никто об этом не знает. И вот он приходит к вам домой, а на следующий день вы уже в соплях. – А если простудные заболевания у подруг? – не сдавалась Юля. – Зимой же часто простывают. Это ведь не заразно? – Что вы имеете в виду: не заразно?! – уже теряла терпение врач. – Все заразно, любой вирус заразен! Любая простуда – это вирус. В крайнем случае, бактериальная инфекция. В ваших руках будущее ребенка! Знаете, как больно видеть детей, которые страдают из-за безответственности родителей? Дети сами-то не понимают, насколько все серьезно! Они не могут проконтролировать себя. Для этого вы и нужны. Продолжайте измерять давление каждый день, взвешиваться каждый день. Все записывать в дневник. Использовать тест-полоски. Измерять количество выпито – выделено.