Прочитав это сообщение, Тоня чуть не задохнулась от ярости. Вот уже второй раз эти противные Канарские острова бередили душу. Почему другим «бабам», как она любила выражаться, доставались все сокровища этой жизни, в том числе путевки на острова? Почему одна она должна была ютиться с родителями в хрущевской двушке, где одна комната была смежной, где со всех сторон слышались разговоры соседей слово в слово? И вот она вновь должна была любоваться лохматыми разодранными обоями в их квартире, паутиной в углах и под потолком. Пользоваться ржавыми кранами, ходить в пахнущий гнилью туалет с местами отвалившимся, пожелтевшим от времени кафелем. Скрипучий паркет и грязь между половицами, как и в швах между плитками, как и везде в общем-то, – вся квартира была убогой. Нужно было что-то делать с невезением, которое стало преследовать ее в этом году. Мать смотрела на нее как на неудачницу: столько сил они вместе приложили к тому, чтобы заарканить Костю, а она его променяла на легкомысленного Евгения, так быстро влюбившегося в другую. От матери она теперь узнала, что Костя съездил на Канары с семьей, но их там не оставил. На звонки он не отвечал, сообщения – что смс, что в Ватсап – до него не доходили. Тоня подозревала, что он добавил ее в черный список. Значит, все было намного хуже, чем она думала. Однако у нее все еще оставался козырной туз в рукаве, и она намеревалась его использовать. К восьми утра Алина отвозила Федю в школу, а к девяти – Марьяну в садик. Значит, она возвращалась домой примерно в девять пятнадцать. Сегодня Тоня взяла отгул на работе и приехала к дому Кости ровно в девять. Она немного волновалась: вдруг Алина изменит маршрут и поедет куда-то еще? Было холодное сентябрьское утро, и Тоня уже не чувствовала пальцев ног и рук. Она переминалась с ноги на ногу в томительном ожидании. Но вот через пятнадцать минут она увидела, как на своем огромном Range Rover приехала Алина. Припарковавшись, она спокойно выскочила из машины и пошла к подъезду. Тут-то Тоня и поймала ее, преградив дорогу. – Разговорчик есть, – начала сразу Тоня, – ты думаешь, что твой муж такой весь из себя благородный и тебя не обманывает, любит. Алину словно парализовало. Она знала, что это может произойти, была вроде бы готова, но все равно эта встреча оказалась для нее неожиданной и столь мерзкой, словно она разговаривала с какой-то преступницей в подворотне, которая сейчас ее ударит и ограбит. – А он тебе не рассказывал, что целых полгода со мной спит? Мы у вас и в квартире успели побывать, на вашей кровати занимались этим много раз! Мне заливал, что разведется, уйдет от тебя, и мы будем жить в вашей хате. Че, расстроилась? Я тя понимаю, не каждый день такое услышишь. Алина всякого ожидала от этой встречи, но слова любовницы все равно застали ее врасплох. От унизительных оскорблений у нее поплыло перед глазами, дыхание перехватило. Сцены предательства у них в доме были ударом ниже пояса. Ничто на свете этого не стоило. Она сейчас начнет кричать на эту низкую пакостливую женщину и сегодня же подаст на развод, потому как Костя не имел права подвергать ее такому унижению. Но прошло несколько мгновений, а губы Алины были по-прежнему сомкнуты, ни слова не слетело с них. Пропустив гнев через себя, Алина застыла в нерешительности, медленно возвращая самообладание. Каким-то непостижимым образом наставления Дарьи всплыли где-то глубоко в памяти: «Она будет самым грязным путем описывать свою связь с ним. По-другому и быть не может. Ты должна проглотить это все, будто ничего не было, и сказать то, что обезоружит ее». – Девушка, милая моя. Мне вас очень жаль, – послышалась словно зазубренная хриплая и отрывистая от волнения речь Алины, – судя по всему, вас обманул любовник. К сожалению, так часто бывает, женатые мужчины любят гульнуть на стороне, да так, чтобы никто не узнал об этом. А девушек они всегда обманывают, всегда обещают развестись и жениться. Никогда не верьте женатым мужчинам, не тратьте свою молодость и свое время на них. Уверена, у вас все получится, вы встретите свою вторую половинку. Тоня от неожиданности сделала шаг назад, ей на мгновение показалось, что она перепутала Алину с другой женщиной. Но нет, это была точно она, ее машина, ее дом. – Так и че, тебе все равно что ли, что муж трахарем еще тем оказался? – Вы знаете, когда вы встретите свою настоящую любовь, вы, как и я, ни за что не поверите в пустую клевету на своего мужа. У нас с супругом слишком доверительные отношения, мы словно одно целое. Между нами нет никаких тайн, мы всегда заодно. Я себе так не доверяю, как ему. Он не мог так поступить со своей семьей. – Да я тебе могу телефон показать с нашими фотками, с нашей перепиской, вот, – Тоня начала второпях искать в кармане куртки ледяными пальцами телефон, стала протягивать его Алине, но та уже отворачивалась от нее. – Девушка, ну право, это даже смешно, – отвечала через плечо Алина, – пытаться очернить такого порядочного человека, который жизни себе без детей не представляет. Я вам совершенно искренне желаю встретить свою настоящую любовь, только тогда вы поймете меня. Алина уверенной походкой зашагала домой под несуразные выкрики Тони. – Не, ну ты дура что ли совсем? Тебе говорят, у меня все доказательства есть! Вот овца наивная. Но погода была неприветливой, чтобы долго мяться у подъезда и раздумывать над словами Алины, Тоня от холода уже не то что не чувствовала пальцев, а еле шевелила кистями рук. Элитные дома, квартиры на Канарах, дорогие машины – все оказалось вдруг неприступной крепостью, на которую она лезла сквозь ветер и стужу голыми руками, в короткой дешевой куртке из синтетической кожи, которая и спину-то не закрывала. С втянутой в плечи шеей она побежала на автобусную остановку, чувствуя, что снова продуло спину. Прошло несколько дней после ссоры, прежде чем Роман что-то написал Марине. Они встретились после этого несколько раз, и каждый раз был как последний: Роман устраивал невероятно романтические сюрпризы, водил в кино, ресторан. Но он уже не просил ее «уезжать в командировки», и они виделись редко, словно тема, поднятая во время ссоры, была не исчерпана, а наоборот, только набирала обороты. Марина чувствовала, что живет на пороховой бочке. С еще бо́льшим трепетом она ждала его сообщений. На работе при мысли о нем у нее кружилась голова. Было страшно представить, что у их романа могло не быть продолжения, что когда-нибудь она больше не увидит его милых черт лица, не услышит его любимый веселый голос, а вместо этого постепенно превратится в старуху подле занудливого, давно потухшего Виталия. После очередных выходных, на которых, как Марина подозревала, Роман слетал к детям, он пригласил ее сразу к себе домой, без ресторана или кино. Он даже встретил ее на машине неподалеку от ее работы. Но до дома им не суждено было доехать. – Нам нужно поговорить, – сказал Роман, когда она села в машину. Он не прятал глаз, смотрел прямо на нее, будто даже не моргая. Марина не отвечала, скулы свело от напряжения, и она не могла вымолвить ни слова. От этого Роману было еще сложнее произнести то, что он собирался сказать. – Мы не сможем больше видеться, – он надеялся, что она сама спросит, сама все поймет, но Марина продолжала тихо сидеть, только теперь отвернула голову от него и смотрела на зеленые еще деревья, оградившие дорогу от серого неба длинным сводом. – Я поговорил с женой, они вернутся домой. Мы попробуем все сначала. – Жена, которая изменила тебе, растоптала твое мужское достоинство, твою гордость, – не выдержала Марина и стала язвить. – Она сожалеет о случившемся, – вздохнул тяжело Роман, – просила прощения у меня. Но дело ведь совсем не в этом. – Мужчины не умеют прощать женские измены, вы ведь все собственники, – говорила Марина по-прежнему ехидно. – Я долго думал, все пытался осмыслить. Ты не представляешь, как сильно я тебя люблю, всегда буду любить. Никогда не забуду. Мне очень тяжело общаться с женой, жить вместе, закрывать глаза на вечные ссоры, вечное ее недовольство. Смотреть, как она срывается на детях. Но я не вижу другого выхода: я не могу бросить детей. Я безумно скучаю по ним, не хочу, чтобы они жили отдельно от меня. – Это вот типичный способ женщин манипулировать мужчинами – через детей. Только ты забываешь, что дети скоро вырастут, и ты им будешь уже не нужен. А мы к тому моменту состаримся, и для нас будет уже поздно. Последние слова Марина сказала с особой горечью. – Я знаю. Но я не хочу, чтобы они выросли без меня. – Значит, я тебе дорога, но дети дороже. Мысль, что кто-то или что-то был для него милее, чем она, оказалась невыносимой для Марины, хотя умом она и понимала, что по-другому быть не могло. – Это мои дети, – сказал просто Роман, – характер у жены такой тяжелый, они сами постоянно просят меня забрать их, потому что им несладко с матерью. И потом, я не хотел тебе говорить, но у старшего ребенка есть еще проблемы… У него аутизм. Что же я за человеком буду, если брошу его. Последняя реплика обезоружила ее. Марина не смогла больше ничего сказать в ответ. Роман предложил отвезти ее домой, но она, не глядя на него, выскочила из машины и, хлопнув хорошенько дверью, побежала вглубь дворов, на другую улицу, чтобы сесть на свой автобус. Холодный ветер сбивал с ног и останавливал дыхание. Но Роман догнал ее и крепко-крепко обнял, не дав вырваться. Они так сильно прижались лицами к плечам друг друга, словно закрываясь от мира и от всех его тягот и необходимости мучительного выбора. Было не видно, что они оба плакали, а сильные порывы ветра и громкое шуршание деревьев скрыли их всхлипывания. Ранним утром Марина вышла из дома и по пути на работу решила сделать небольшой крюк до остановки, будто прогуляться по району. Ноги сами несли ее вдоль длинного сквера, за которым стояла школа. Сонные дети с ранцами, перегруженными учебниками, шли торопливо к ней со всех сторон, кто-то один, а кто помладше – с родителями. Одни обгоняли ее, а другие шли по пятам, а Марина невольно чувствовала себя белой вороной. Пройдя мимо школы, она повернула направо и пересекла дорогу, там через два жилых дома стояло небольшое муниципальное здание советских времен. Она зашла в него, поздоровалась с женщиной-охранником, а затем прошла в нужный ей кабинет. Это была ее сокровенная с Виталиком тайна, то, чем она ни с кем не делилась, даже с Юлей: они уже давным-давно прошли школу приемных родителей и все надеялись усыновить маленького ребенка. В кабинете обычно сидело несколько человек, но сейчас, рано утром, была только новая сотрудница, молодая девушка лет двадцати пяти или двадцати восьми. Худенькая, щупленькая, застенчивая, с шероховатым, изрытым шрамиками лицом, она внушала доверие. Именно про нее Марина выясняла накануне. Она уже давно переписывалась на форумах с приемными матерями своего города и мгновенно узнавала обо всех новостях в органах опеки. Новенькая только начала работать, и Марина надеялась, что в силу своей неопытности та сможет помочь ей. – Здравствуйте, я хотела узнать, как наша очередь, продвинулись ли мы по ней? – А в какой вы очереди? – спросила девушка вежливо. У Марины заколотило в груди: в первый раз здесь с ней так учтиво разговаривали. – Мы вставали в очередь на грудного ребенка, – ответила Марина. – Нам сказали, что нужно ждать. Вот хотела бы узнать, быть может, есть сдвиги. Сотрудница нашла по фамилии в базе ее анкету и стала внимательно изучать ее. Тоненькие рваные брови ее хмурились с каждой минутой все больше. – Вы поставили очень жесткие требования для поиска, правильно я понимаю? Еще не передумали? – Ну как жесткие… Хотелось бы грудного, чтобы воспитывать легче, и без каких-то существенных болезней. Мы сами уже не молодые, не справимся, боюсь, по-другому. Девушка посмотрела на нее снисходительно. – Вам придется очень долго ждать с такими требованиями. Сами понимаете, родители от грудных детей просто так не отказываются, только когда дети серьезно больны. По пятьсот человек в очереди на грудничков. Марина тяжело вздохнула: все было пустой тратой времени, девушка уже была проинформирована, что и как отвечать посетителям. – Но ведь бывает же такое, что с родителями что-то случается, погибают в конце концов, куда тогда их здоровые дети попадают? Ведь кто-то же их усыновляет? Значит, очередь должна двигаться? – Бывает, но учтите, что таких детей часто усыновляют родственники. Снисходительная улыбка на лице девушки, Марине показалось, стала еще шире. – Хорошо, – кивнула головой Марина. Ей казалось, что она была перед воротами в утопическое место, где раздавали здоровых детей, и их засов был для нее, как самой обделенной, навсегда заперт, потому что у нее не было лишних денег. Ей бы начать копить понемногу, но чтобы набрать нужную сумму, ей понадобится десять, если не больше, лет, к тому моменту она уже будет слишком старой. Куда в пятьдесят лет усыновлять грудного ребенка? Даже если физически она справится с нагрузкой, как на одну пенсию поднять его, учить, платить за курсы, секции, репетиторов? Если бы они хотя бы устанавливали взятки в размере подъемных сумм, сто, двести, триста тысяч рублей! Но ведь не два миллиона, как писали на форумах! Да и как-то стыдно было платить за ребенка, словно покупаешь его… Марина встряхнула головой при этой мысли, а затем замерла, разглядывая новенькую. Как же было им не стыдно торговать детьми? У женщины, с которой она познакомилась на форуме, погибла сестра, полугодовалого ребенка сразу забрали в больницу, прежде чем родная тетка успела прилететь на похороны. Она за неделю оформила документы на предварительную опеку, но их не приняли в детской больнице, сказав, что в органах ей все неправильно оформили, и главврач против. Родного племянника женщина не могла две недели забрать, имея все документы на руках! А все потому, что главврач надеялся пристроить его за круглую сумму в приемную семью, ведь мальчик был без инвалидности, что было главной ценностью на рынке «детоторговли». И вот теперь Марина сидела и вежливо кивала, слушая все ту же неизменную ложь. – Скажите, можно ли подкорректировать критерий поиска? – Как бы вы хотели изменить его? – поинтересовалась любезно сотрудница. – Если я согласна на большенького ребенка? Лет шести-восьми? – Вы думаете, они будут здоровы? – ухмыльнулась девушка в ответ. – А откуда они возьмутся здоровыми? Они ведь вырастают из тех же грудничков, от которых отказались из-за тяжелых болезней. На них тоже очередь. – Тоже очередь? – Марина не могла в это поверить. – Конечно, а как же вы думали? – засмеялась девушка. Как она уже хорошо обучена, пронеслось в голове у Марины. – Но ведь не такая гигантская, как на малышей? – Нет, разумеется, но ждать придется год, может два. Все-таки, если согласитесь на ребенка с отклонениями, будет проще, хоть завтра забирайте. Шучу, конечно: не завтра, но за два месяца все оформим точно. Марина вышла из кабинета, вконец подавленная. Она ругала и ненавидела себя за малодушие, что не могла согласиться на больного ребенка, хотя должна была, ведь другого выхода не было: не им, беднякам, было выбирать. Однако все внутри нее кричало, что она, одна из самых больших эгоисток и неженок на свете, не справится, не осилит такую ношу. Она не сможет по-настоящему полюбить, привязаться к ребенку, потому что он отнимет ее свободу, легкость жизни, вынудит ее таскаться по больницам по несколько раз в год, искать средства на лекарства, лечение, реабилитацию, препараты, обращаться в фонды. А что еще хуже, она, быть может, даже вернет его в итоге обратно в детский дом, такой, как ей казалось, страшный грех возьмет на себя. Нет, ей, безвольной, избалованной, было не под силу такое. Она готова была справляться с плохими генами, с глуповатым, характерным ребенком, но связываться с инвалидностью – это уж было чересчур.