– Но что же мне делать? Не обучать его, что ли? Я получила такое задание от своего руководителя, вот и выполняю. – Святая простота! – взмахнула руками коллега, дивясь ее наивности. – Тебе не обязательно отказывать кому-то прямо. Делай вид, что учишь его. А сама учи так, чтобы он не потянул. – Я так не умею, – Юля не смогла себе даже представить, как она будет ерничать и уклоняться от разъяснений. – И потом, даже при том, что я его всему учу, не думаю, что он потянет такую должность. – Еще как потянет, с тобой-то за его спиной! Такие нигде не пропадут. Думай сама, как тебе лучше. Юле представилось, как потом эта же коллега будет за ее спиной всем рассказывать, что она специально не обучает Алексея, чтобы он завалился, если в конечном итоге она послушает ее совета. – У тебя у самой дочь, тебе ее нужно поднимать, а не о других думать. В этот момент Юля отвлеклась на телефонный звонок. Как странно, Катя обычно не звонила ей, а лишь писала в Ватсап. Наверное, вопрос по анализам. – Мама, мне тут какая-то тетя позвонила и начала такие ужасы говорить, – заговорила Катя, голос ее дрожал. – Какие ужасы? – Юля вскочила и выбежала в коридор, чтобы остальные сотрудники отдела не слышали их разговор. – Говорит: «Твоя мамашка не видит, что ваш папа уже давно другую семью завел». Что ты слепая и глупая, если думаешь, что папа в командировки летает на выходных. Мама, у нее такой мерзкий голос был! Юля замерла на месте, слегка покачиваясь и не понимая, зачем она это делает. Все, что говорила Катя, словно вышло из параллельной реальности – злого отражения их мира. Откуда могла взяться другая женщина в их семье, семье, которая столкнулась с такой бедой? Это было настолько неправдоподобно, что Юля мысленно ухватилась за спасительную ложь: это была очень скверная злая шутка, вот что это было. Катя начала всхлипывать в трубку. Внезапно хлысты ненависти ошпарили Юле нутро. Они били по живому, по самому нежному, по мякоти ее внутренностей. Ненависть эта была к самой себе – за свое бессилие, за неспособность оградить и без того больного ребенка от варварства взрослого мира. – Неправда все, – заговорила она делано, не натурально, будто по бумажке, – что ты веришь каким-то обманщикам? Это кто-то из моих подруг подшутить решил. Глупо, мерзко, пакостливо. Забудь. У тебя есть дела поважнее. Тебе еще сегодня нужно уроки успеть сделать, вечером ведь учитель придет, а ты полдня в поликлинике провела. – Я все сделаю, – всхлипнув в последний раз, ответила Катя, – это правда твои подруги были? – Конечно, кто же еще, – Юля собралась и теперь уже так уверенно лгала, будто и сама верила своим словам. Когда она ехала домой с работы, ей представлялось, что она сейчас спросит у Антона, что это была за женщина, и он начнет отнекиваться, врать что есть мочи, и она не сможет поверить ему, но и сделать ничего не получится – не выгонит, даже обозвать его не сможет: доказательств-то нет. Однако все вышло совсем иначе. В самый разгар их откровенной беседы на кухне Антон смеялся ей в лицо, говоря: – Ты будешь верить всему, что какие-то нелепые бабы несут тебе? Да она номер телефона перепутала, звонила совсем в другую квартиру. – Она вроде бы сказала, что ты в командировки часто ездишь. Совпадение? – А кто в командировки сейчас не ездит? Да половина людей ездят. Это прямо как пальцем в небо, – Антон смеялся так беззаботно, словно эта клевета его не оскорбила, не задела, будто так и должно было быть, чтобы его пытались оклеветать. – Не знаю, – Юля пожала плечами, пытаясь подобрать аргументы, которые могли бы помочь ей вывести мужа на чистую воду, но они не приходили ей в голову. По всему выходило, что давешний звонок и правда мог быть ошибочным, как будто «не туда попали». В этот момент раздался такой протяжный гневный звонок в дверь, как бывает, когда соседей затопишь или разбудишь дрелью в выходные, и они бегут скорее, чтобы остановить бесчинство. Антон пошел торопливо к двери, обрадовавшись возможности сменить тему разговора. Юля в этот момент выключила плиту и выкладывала тушеные овощи с мясом Кате в тарелку (после визита в Москву она стала давать дочери мясо), чтобы они остыли. Та, услышав звон посуды, тут же влетела на кухню и набросилась на горячее. Юля даже не успела попросить ее не торопиться, чтобы не обжечься, потому что внимание ее привлекло совсем другое. Антон вышел на площадку, закрыв за собой дверь, но крики оттуда были все равно слышны в квартире. – Уходи, говорю, подобру-поздорову! – с надрывом говорил Антон, хватая беременную молоденькую девушку за руки. – Я не разрешал тебе вламываться к нам! Девушка пыталась ударить его или оцарапать ему лицо, но у нее ничего не получалось; когда-то, наверное, миленькое лицо ее перекосилось от ненависти и ярости. Большой живот мешал наброситься на Антона и устроить настоящую драку. – Не уйду! – кричала она. – Сколько еще лапшу вешать мне будешь? Пусть она знает! Пусть ВСЕ знают! Бабник! Обманщик! Обещал развестись – разводись! Очередной гормональный срыв привел к тому, что она не выдержала и явилась к Антону, решив раз и навсегда рассорить его с женой. Из-за этого же срыва она была не способна мыслить здраво, потому не смогла придумать ничего изящнее, чем устроить скандал прямо на лестничной площадке, чтобы все соседи смогли услышать, не только семья самого Антона. – Иди лучше готовься рожать, че ты сюда приперлась? Меня ослушалась, значит? Иди давай, пока тебя не услышали, – хрипел Антон, с трудом удерживаясь от крика. Он уворачивался от ее пощечин и старался не сделать ей больно. Антон бросил вороватый взгляд на дверь в их квартиру и застыл на месте, получив, наконец, увесистый удар по лицу. На пороге стояла Юля и смотрела на них стеклянными глазами, в руках ее повис половник, с которого стекал жирный мясной сок прямо на коврик у входной двери. – Ты пожила, теперь моя очередь! Вот так! – презрительно выкрикнула девушка с высоко задранным носом и пошла, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, вниз по лестнице. До того беспечный взгляд Антона сменился на виноватый и заискивающий. На лицо натянулась глупая задабривающая улыбка, сделавшая его внезапно столь чужим и отвратным, словно он был неприятелем, который почему-то живет у них в квартире на равных с ними правах. Когда Костя объявил Алине о своем сюрпризе, она была подавлена; глубокое смятение не позволило ей даже проронить слова благодарности. Она лишь пробормотала что-то вроде: «У меня бы спросил сначала». Но, как всякий влюбленный, пусть даже заново влюбленный, Константин не придал значения ее тону, списав его на скуку Алины. А сюрприз он приготовил не просто неожиданный и приятный, но и крайне продуманный. Для начала он пригласил ее родителей на две недели к ним, купил им билеты, а затем приобрел билеты на эту же дату для них двоих – на Тенерифе. Таким образом, осенью, когда дети пойдут в школу и сад, они вдвоем должны были поехать в романтическое путешествие, которого у них не было уже много лет. С того самого момента, в ожидании поездки, Алина прошла все стадии эмоционального неприятия этого сюрприза. Сначала она была подавлена из-за того, что не испытала радости от новости: не было волнения, предвкушения, замирания сердца. Тогда к чему было путешествие? Затем ей стало казаться, что поездка лишь усугубит положение дел: сейчас Костя не подозревал, что ее что-то гнетет, потому как их обоих многое отвлекало: кого работа, кого быт, дети, общение с ними. Там же они останутся вдвоем, совершенно одни, у них появится в десять, если не в двадцать раз больше свободного времени, и они будут обязаны проводить его вместе. Ей стало страшно от одной мысли, что она будет круглые сутки с ним, ведь муж по-прежнему был ей противен. Чужой, неуважаемый, ненужный, вот каким он был теперь для нее. Что же хорошего оставалось в Константине, из-за чего она так цеплялась за него? Этот вопрос не давал Алине покоя. Почему тогда, весной, она приняла решение бороться за него? Она совершенно не могла вспомнить, потому как теперь ей хотелось оставить его. Неужели все сводилось исключительно к его деньгам? Одна лишь жадность, собственническое чувство, что накопления и имущество, причитающиеся ее детям, достанутся какой-то другой молодой девице без образования, – получалось, только это было ее главной мотивацией «не рубить дров», не ломать их семью. Она силилась вызвать в себе те таинственные чувства святости семейных уз, про которые без устали твердила Женя, но не могла. Алина видела их с Костей лишь как двух чужих друг другу людей, которых почти ничего не объединяло теперь. Алина поняла, что поездка поставит точку в их отношениях, потому что она не выдержит этого испытания – целых две недели непрерывно врать, натягивать улыбку на лицо, – все эти унижения станут невыносимыми для нее. Боязнь поездки сделала ее вконец нервозной, и в аэропорту она начала истерически кричать на сотрудницу таможенного контроля, которая потребовала, чтобы она сняла кроссовки и положила их на ленту, тогда как Косте таких требований не предъявили. Костя, уже начинавший уставать от ее нервозности, начал шипеть ей в ухо: – Ты с ума сошла? Нас сейчас снимут с рейса, довыпендриваешься! – И ты заодно с ними? – гаркнула в ответ Алина. После этого они сильно поругались, нисколько не заботясь о том, что вокруг была масса других пассажиров, ставших невольными свидетелями этой крайне некрасивой семейной ссоры. Потом в полете они едва разговаривали друг с другом, уткнувшись в экраны телевизоров, меняя фильм за фильмом. Они приехали, как обычно, не слишком поздно: было всего шесть часов вечера, можно было еще целый вечер потратить на что-то романтичное, как и планировал Костя до полета, однако теперь они просто приняли душ по очереди и легли спать. Алине не спалось, она вышла на широкую лоджию и стала смотреть на черное звездное небо. Это был конец. У нее не было больше сил сопротивляться своей натуре: ничто в мире уже не могло сделать Костю милым и дорогим, как когда-то. Почему он так поступил с ней? Ей казалось раньше, что если она будет всегда идеально красивой – с ногтями, покрытыми гель-лаком, со свежей укладкой, стройной, подтянутой, спортивной, будет следить за кожей и делать постоянные процедуры по ее омоложению, то он никогда не посмотрит на молодых ушлых девиц в поисках «папиков». Ее вновь стала преследовать мысль о том, что она что-то упустила, и это главное уже давно маячило перед глазами, только она не могла распознать, что это было. Неужели все дело было в ее манерности, в ее избалованности, в холености, неужели только в этом? Если бы она была такой же неухоженной, но умной и порядочной, как Юля, к примеру, то он бы не изменил? Глупости, тут же возражала себе Алина, ведь он изменил ей не с такой, как ее подруга. Он выбрал женщину в миллион раз хуже, чем Юля, чем она сама. Вопрос, мучительный, изводящий ее день и ночь, так и остался без ответа. Было бы лучше, если бы Костя погиб: тогда она смогла бы сохранить к нему хоть какие-то теплые чувства. Алина тихо заплакала, представив себе это. Значит, она еще не до конца разлюбила его… Ей вспомнились слова Юли о том, что болезнь и смерть все расставили бы на свои места. Да, она любила его, конечно, не так, как в юности – без замирания сердца, без вздохов, нисколько не боготворила его, как когда-то. Но он стал ей родным за эти годы, близким человеком, лишь одно ее унижение и обида не давали ей увидеть этого. Но как она могла простить, как могла она забыть? Стало быть, одна ее память станет виновницей их дальнейших несчастий – развода, дележа имущества, психологической травмы детей, ее одиночества, статуса «разведенки». Она вновь устремила взгляд на черное с крапинками небо, которое смотрело на Землю и тысячу, и миллион лет назад, и все так же холодно и покойно будет взирать на нее столько же лет спустя. Как она все это время хотела раздуть свою беду до масштаба Вселенной, а у нее все не выходило. А не выходило потому, что она не замечала, что то была не Вселенная, а только ее маленькое сердце, ее маленькая душевная рана! И только теперь она отстранилась от самой себя, своей жизни и поняла наконец, что суть ее жизни не была сутью всего, и что суть жизни всего вокруг была за пределами ее крохотного тела. Алина просидела так около часа, не перебирая более в уме свои обиды и душевные раны. Она впервые позволила себе ни о чем не думать, ведь у нее было столько свободного времени в эти две недели, она еще успеет и подумать, и попереживать. Потом раздвинулась стеклянная дверь, и на лоджию вышел Костя, так и не сумевший уснуть. Все это время он тоже мучился, ворочался в кровати, пытаясь унять стук сердца. Он чувствовал, что Алина ему дорога, даже несмотря на то, что она смешила и порой отталкивала его своими грубыми мещанскими замашками. И все-таки он вынужден был признать, что в последние дни она стала меняться. Стала более серьезной, уже не пересказывала ему новости из мира звезд или шоу «Пусть говорят». Значит, она могла отбросить все это напускное, значит, душа ее еще не окостенела. Он должен был вернуть ее расположение, должен был убедить ее быть прежней, юной, искренней, отзывчивой, способной на глубокие чувства. Вдобавок ко всему на Костю давила его собственная ложь. В груди было тяжело и тесно из-за нее. Пришла пора признаться самому себе. Он глубоко вздохнул, глядя в грустные глаза Алины, сияющие каплями отражавшихся в них звезд. Он казался себе неискренним, неестественным, подленьким, трусоватым. То липкое ощущение грязи, что преследовало его с момента начала отношений с Тоней, было не просто чувством вины, не просто стыдом за то, что опустился до уровня такой вульгарной женщины. Нет, та липкая грязь была – его отношение к себе. Он не видел в себе настоящего человека. Почему-то, то ли дело в воспитании, то ли в советских корнях, то ли в советской и русской культуре, он всегда верил в то, что нужно быть настоящим человеком, и страшно – им не быть. И вот теперь он им не был. Значит, самое плохое случилось с ним. Было глупо снова винить во всем жену. Нужно было нащупать путь назад, в прошлую жизнь, к прошлому «я». – Ты не замерзнешь здесь? – спросил он нежно, потрогав кисть ее руки, словно проверяя, холодная она или нет. – Нет, не замерзну, – нервно засмеявшись, ответила Алина. Костя сел на диван рядом с ней и положил руку на спинку дивана так, чтобы почти приобнять ее. И тут же снова подумал, что он изменился. Недавние события, его интрижка, тайные встречи, ложь то одной, то другой женщине все-таки непоправимо изменили его. Он не чувствовал в себе целостности. Он знал, что в любой момент его может накренить то в одну, то в другую сторону. Он по-прежнему был способен на низость, на пошлые мысли. От этого он то ли вздохнул, то ли проскрежетал зубами. Алина не поняла этого звука и настороженно посмотрела на него: «Неужели будет опять ругаться?» – пронеслось у нее в голове. Она так устала от ссор. Но он улыбнулся ей и прильнул губами к ее волосам. Костя сделал глубокий вздох, уже без скрежета, без внутренней досады. Это был легкий, мечтательный вздох. Алина расслабилась. Его мужской запах без привычных дезодорантов и туалетной воды показался ей таким родным, совсем не отвратным, и она слегка наклонилась к нему, чтобы положить руку ему на живот. Вскоре после омерзительной сцены на лестничной площадке к Кате пришла учительница из школы, но девочка сама открыла ей дверь и провела к себе в комнату. Юля заперлась в спальне и не выходила оттуда, а Антон, поначалу переживавший из-за случившегося, походил суетливо по гостиной, а затем лег на диван, закрыв лицо руками, словно его раздирали противоречивые мысли. Минут через десять он убрал ладони с лица, протяжно зевнул и от скуки включил телевизор. Через час он захрапел, проснулся внезапно от своего храпа, заволновался вдруг о жене, открыл ложкой замок в спальню. В полумраке ее не было видно – кровать была застелена, около зеркала тоже никто не сидел. Сделав несколько шагов вглубь, он стал четче видеть предметы вокруг. Он нашел Юлю, сидящую на полу за кроватью. Она сидела, словно парализованная, уставившись неподвижным взглядом в полумрак. – Юль, ну хватит плакать тут, – сказал Антон как можно мягче, – пойдем уже. – Я и не плачу, – ответила хриплым голосом Юля. – Не плачешь? – удивился Антон. – А что толку плакать? – ответила Юля. – Ты думаешь, я из-за себя, что ли, переживаю? Будто мне есть дело до того, что ты изменил мне? – А разве нет? – Ты и раньше это делал. Правда, без беременностей обходился, – усмехнулась горько Юля, задубевшими от напряжения ладонями растирая лицо. – Нет, милый мой, мне уже все равно это. Я только одного не пойму: ты вроде бы неплохой человек, добрый, мягкий временами, не самый подлый. – Ну, спасибо, – фыркнул Антон. – Но как же ты мог крутить роман на стороне, когда у тебя ребенок в тяжелом состоянии в больнице? Когда все будущее твоей дочери под вопросом? – Да ладно тебе, все у нее в порядке будет. – Да что ты! – воскликнула в ярости Юля, вскакивая с пола и устремляя на его лицо в темноте гневный взгляд. – Дети с такими болезнями могут очень быстро попасть под пересадку почек! И где их взять, даже одну? Очередь бесконечная, либо нужно денег платить столько, сколько мы ни в жизнь не накопим. А даже если накопим, после пересадки болезнь снова начинается…