По лицу его словно прошло волнение, что было чудно: Юле казалось, что такой привлекательный мужчина, как Йохан, не имел ни одной причины для стеснения. Произнеси он эти слова с большей уверенностью, и она бы точно отказала: не до знакомств ей было теперь, от Максима и то не знала, как отделаться. Юля обернулась назад и вдруг увидела, что по направлению к стойкам шел тот самый Максим, высоко задрав нос, словно он собирался лететь в бизнес-классе. Юля почувствовала, как у нее скрутило что-то внутри: она не вынесет еще минимум три часа общения с этим несносным человеком. Даже полчаса утром и вечером были тягостными. – Пойдемте! – сказала она резко и побежала вместе с чемоданчиком в противоположную от Максима сторону. Йохан, удивленный ее прытью, последовал за ней. Они сидели в кофейне, где Юля не смогла не начать расспросы: – Расскажите, зачем летите в Москву? – Вообще-то я езжу в Москву несколько раз в год, – ответил Йохан, оказавшийся очень словоохотливым. – Видите ли, я работаю генетиком и время от времени инструктирую русских специалистов по настройке нашего оборудования. – Правда? – выдохнула Юля. Тут и пришло объяснение, почему Юлю так поразили его умные глаза. – А кто же покупает ваше оборудование у нас? – Разные университеты, институты. – Это просто невероятно! Значит, вы доктор? – Да, у меня медицинское образование. Я учился много лет. А теперь имею докторскую степень. – А в Москве вы уже бывали, да? – спросила Юля. – Да, уже несколько раз. А вы не из Москвы? – Нет, вообще-то я из маленького городка недалеко от Москвы, около 4 часов на поезде. Во Франкфурт приехала на выставку как продукт-менеджер. Расскажите побольше о своей работе – для чего именно нужно ваше оборудование? – У нас большое количество моделей, начиная с очень сложных и заканчивая самыми распространенными: для анализов слюны и крови, – Юля озадаченно смотрела на него, боясь, что ничего не поймет из его объяснения. – Каждый день открывают все больше генов, все больше модификаций. К примеру, мы находим модификацию определенного гена, и это означает, что люди с данной модификацией больше склонны к конкретному заболеванию. – Склонны? – переспросила Юля. – Значит, у них риск заболеть выше, чем у других, – попытался объяснить более доходчиво Йохан. – Но как… – Юля подбирала слова, чтобы озвучить ускользающую мысль, – но откуда вы знаете, что у них риски выше? То есть это не точно? – Не точно. Но мы можем утверждать, что вероятность выше, основываясь на статистике. – То есть это зависит от количества людей, которые участвовали в исследовании? – В какой-то степени да. – Значит, вам приходится разбираться в разных заболеваниях человека, – Юля печально вздохнула. Мысль возвращалась к ее насущной теме. – Ну, речь идет не только о болезнях. Ученые открывают гены, отвечающие за наши эмоции тоже. – Правда? – удивилась Юля. А потом сама смутилась своего глупого вопроса: ведь характер во многом определялся генами, и она это знала. – К примеру, недавно открыли ген, отвечающий за эмпатию, ну, или можно называть ее симпатией. Существуют некоторые модификации этого гена, при которых человек не способен испытывать эмпатию. – Но как это все устроено? – Юля потрясла головой, поражаясь все больше. Она пыталась представить себе то, о чем он говорил, но пока не могла. – Что происходит в нашем мозге, когда мы сочувствуем другому человеку, испытывающему боль? Те же самые нейроны, что и у страдающего человека, активируются в нашем головном мозге. И потому мы и чувствуем ту же эмоцию. А когда в данном гене есть модификация, нейроны не становятся активными, и человек не сопереживает. – Теперь я поняла! – воскликнула Юля, пораженная тем, что она смогла разобраться и понять его. – Кроме всего прочего, эмпатия отвечает и за отсутствие материнского и отцовского инстинкта в человеке. – То есть некоторые люди генетически не способны испытывать привязанность к своим детям? – Именно так! – Йохан обрадовался, что она поняла его. – Но скажите, означает ли это, что всех этих людей… которым плевать на своих детей из-за этого гена… что их можно оправдать? Потому что они не виноваты? – Ну, как ученый я знаю, что все наши эмоции и переживания – результат химических процессов в организме. Поэтому, в какой-то степени – да, мы можем найти оправдание всему. Дело в том, что мы все разные. Что для нас легко, может быть очень сложным для другого. – Вы имеете в виду, что им сложно любить своих же детей? – Да. – Но это же уму непостижимо. Это снимает с них всю ответственность. – Нет, все-таки я имею в виду другое. Как ученый я могу объяснить процессы, которые побуждают человека поступать так, а не иначе. Но как человек я не могу это сделать. Я бы не спешил никого оправдывать. Наверняка есть множество процессов, которые еще не были описаны. И однажды мы можем найти доказательство тому факту, что не все зависит от генов или гормонов. – Именно так я и думаю. Если бы я была ученым и исследовала это все, я все равно бы не оправдывала грех. Предательство есть предательство. Малодушие есть малодушие. В этот момент Юля посмотрела в свой телефон и случайно увидела, что уже прошел час, а значит, регистрация уже началась. Еще хотелось поскорее сменить тему, чтобы Йохан не увидел, что ее глаза заблестели от влаги. Они направились к стойкам, где скопилась очень длинная очередь путешественников, возвращающихся из командировок. Затем прошло еще несколько удивительных часов почти непрерывного общения между ними – сначала в аэропорту, затем в самолете. Юля сама не понимала, как согласилась на нечто подобное: на своей личной жизни она уже давно поставила крест. Да и глупо было ждать, что кто-то может заинтересоваться ею теперь. Она чувствовала себя именно такой, какой видел ее Максим: невзрачной, усталой, усохшей, неухоженной – в общем, совершенно неинтересной противоположному полу. А если она была такой сейчас, когда ей еще не было сорока, то что ждало ее дальше? Но все же Юля рассказала вкратце Йохану о том, что с мужем больше не живет и что у нее есть дочь. Она ничего, тем не менее, не поведала ему о болезни Кати, как не упомянула и о том, что они сами скоро приедут в Москву, да надолго. Он же сказал, что не был женат, потому как слишком долго учился, затем стажировался; у него были недолгие отношения, но ничего серьезного из них не вышло. Когда они расстались в Шереметьево и Катя пошла на свой следующий рейс, она с тоской посмотрела на Йохана, уверенная, что теперь она точно не увидит его больше. Одна мысль ей не давала покоя: как кому-то невероятно повезет, если Йохан когда-нибудь все же создаст семью. Есть такие счастливые женщины в мире, кто связывает свою жизнь с такими порядочными и умными мужчинами, верно, есть, но ей никогда не бывать в их рядах. Вот и настал самый долгожданный день за последние полгода. Рано утром Юля с Катей отправились в Москву, собрав как можно больше вещей с собой: книги, учебники, компьютер, одежду, продукты. Когда сели в машину и уже начали отъезжать, Юля остановилась и вновь перепроверила списки анализов, убедилась, что она все документы взяла. Огромная очередь в приемной больницы шла невероятно долго, и все это время они провели в холле. Маленькие дети носились по холлу, изнывая от скуки двухчасового ожидания, которая побуждала их пытаться что-то сломать или отломить: будь то панели радиаторов, или игровой домик рядом с окном, или стулья, или плинтусы у стен. В очереди было два таких же полных ребенка, как Катя, и Юля подумала, что, верно, они тоже поступят в их отделение, с тем же заболеванием. Со всех сторон доносился детский кашель, и Юля почти сразу начала нервничать. Катя, словно ничего не замечая вокруг, читала книгу, изредка постанывая, что она умирает с голоду. – Я только что тебя кормила, – отвечала Юля, словно молитву говорила, – потерпи немного, зайдем в палату, там поедим. В большой палате все койки были заняты, и им досталась последняя. К их удивлению, детям и родителям давали одну кровать на двоих. Но она была намного шире, чем в их городской больнице, да и матрас был намного лучше, настоящий медицинский. Катя стала требовать еду немедленно. Весь этот день дочь от тоски больничной обстановки ела еще больше, чем обычно. Юля чувствовала, что из-за накатывающейся волны стресса у нее нет сил настаивать на соблюдении диеты, и она даже разрешила дочери есть хлеб из столовой. В отделении было много детей, заболевших ОРВИ или гриппом, но поскольку в больнице не было инфекционного отделения, то перевести пациентов было некуда, в итоге в зимние месяцы было тяжело не заразиться вирусом. Юля недоумевала, зачем они получали справки об отсутствии инфекций. Соседки по палате постоянно открывали окно или дверь. Неизвестно, что было хуже – простыть из-за окна или подцепить инфекцию от ходящих по коридору пациентов с кашлем. Юля, ввиду своего очень безответного характера, пыталась вежливо просить остальных матерей не открывать так часто окна или двери, но на все свои просьбы встречала доводы против: – В духоте, наоборот, заболеем! – Для сердца плохо! В коридор Катя выходила только в маске, а остальные дети из их палаты выбегали без масок. «Если они в коридоре подхватят инфекцию, то мы об этом узнаем только через два-три дня. За это время и нас заразят. Так и начинаются эпидемии». Юля почувствовала, как у нее вновь начало покалывать пальцы рук. На второй день они стали сдавать анализы. Сначала это были обязательные для всех отделений обследования, такие как кардиограмма, общий анализ крови. Далее должны были следовать уже специализированные назначения: УЗИ почек, мочевого пузыря и брюшной полости, рентген кистей рук и ног, биохимический анализ крови, суточные анализы мочи, общий анализ мочи. Лечением их занималась другая врач, не та, к которой Юля попала на прием. Но последняя тщательно контролировала их ситуацию, обсуждала Катину историю вместе с другими научными сотрудниками на ученом совете. Юля и дочь часто встречали ее в коридоре, и она, к их радости, каждый раз узнавала их и здоровалась. Юля изо всех сил старалась забыть об опасности инфекции, не думала об этом: читала книгу, смотрела мультики вместе с дочерью, разговаривала с соседками по палате. Однако тревога не оставляла ее, и теперь она по два раза в день делала тест-полоски Кате, чтобы убедиться, что их бледно-зеленый цвет не становился ярче. Всякий раз, когда Катя приносила ей баночку, Юля чувствовала, что внутри нее все замирает, а в животе начинается невыносимое бурление. В сознании билась одна мысль: «А если сейчас будет ярко-зеленой? Что тогда? Только бы не зеленая!» Дрожащими руками она быстро опускала тест-полоску в баночку и тут же доставала, будто от того, что она пробудет там на мгновение дольше, она может стать зеленее. Но пока что все было более-менее чисто. – Зачем вы делаете тест-полоски? – спросила одна из соседок по палате. – Все равно ведь постоянно суточные сдаем и общий анализ мочи. – Для успокоения, – ответила сухо Юля. Как она могла объяснить им, что боялась, что их безответственные действия приведут к тому, что Катя заболеет и у нее начнется обострение? От Юли не скрылось то, что остальные смотрели на нее с неодобрением, словно она была той еще чудачкой. И поздно вечером у Юли случился нервный срыв: она начала кричать на соседок по палате, обвиняя их в том, что они оставляют дверь на ночь открытой, и из противоположной палаты к ним может занестись инфекция. Те в ответ обозвали ее истеричкой, решившей измучить их духотой. Сцена вышла крайне неприятная. Юля кричала все больше и больше. Женщины оказались острыми на язычок и не давали ей спуска, распаляя ее еще больше. Она чувствовала свое бессилие против них, потому что была в меньшинстве и потому что они были наглее. Одновременно Юля понимала, что вышла за все рамки приличия, тем более в детской больнице. Но она не могла остановиться, ей самой казалось, что она обезумела, что она больше никогда не будет разумной, как прежде. Лишь мягкий, исключительно вежливый голос медсестры, подскочившей в темноте к ней, вернул ее в сознательное состояние, и она начала успокаиваться. – Мы уезжаем, это невозможно, у вас здесь все болеют, что это за больница такая? – Куда вы сейчас поедете ночью? – говорила медсестра. – У меня машина во дворах припаркована, – отвечала охрипшим голосом Юля. – Ну и что? Охранник вас не выпустит без выписки. – Тогда дайте мне выписку! – говорила Юля, а сама уже понимала, что сейчас медсестра убедит ее. Как странно, что за все это время, как Катя заболела, слезы только подступали к глазам, но она никогда не плакала по-настоящему, навзрыд, как плакала, когда была девчонкой. Будто все внутри стало сухим, стальным, крепким. Даже сейчас, в момент истерики, она знала, что все равно выдержит, все равно вынесет, как бы ни кричала и ни паниковала. – Вы только поступили, вам сейчас никто выписку не сделает. Давайте завтра утром все обсудите с вашим врачом. Сейчас ночь, ничего нельзя сделать. Утро вечера мудренее. Так медсестра постепенно успокоила ее. Но соседки все равно испугались Юли, решив, что она «ненормальная», и дверь всю ночь была закрыта. Утром Юле стало жутко стыдно за прошедшую ночь. Но была и другая мысль, не дававшая ей покоя: после всех этих невзгод с Катей, после отцовского предательства ее мужа, может, она и правда стала истеричкой? Могла ли она теперь мыслить здраво, как когда-то, сохранять спокойствие и приличие, как в былые времена? Куда делась ее безответность и бесхребетность, вынуждавшие ее раньше замалчивать свои обиды? Она словно постепенно переродилась и превратилась в другую женщину: нервную, озлобленную, ставящую проблемы своего ребенка превыше проблем других людей. А ведь это были люди, страдавшие так же, как и она, а может, даже больше.