И вот в разгар всей этой больничной нервотрепки вечером в среду Юля получила сообщение по Ватсап от Йохана: – Я собираюсь сесть на поезд, чтобы приехать в твой город. Пришли, пожалуйста, свой точный адрес. По телу ее побежали мурашки, столь неожиданно и неправдоподобно было это сообщение. Но это был его номер, его немецкий номер, это был не розыгрыш, не чья-то злая шутка. Поверить в это было невозможно, ведь приехать к ней из Москвы он мог только по одной причине: она ему была интересна как женщина. Этого Юля не могла допустить даже в самых смелых мечтах. Ну не могла она казаться теперь кому-то привлекательной, просто не могла: вымотанная, далеко не первой свежести, единственное, что до сих пор влезала в свой сорок второй размер, но сейчас все женщины худые, кого теперь удивишь этим. И вообще, пока они общались в самолете и в аэропорту, она не заметила, чтобы он как-то по-особенному на нее смотрел. Так зачем он хотел приехать? Если ему нужен был секс с кем-то, не слишком ли далеко он решил поехать за ним? Ведь в четверг у него был по-прежнему рабочий день в Москве. Абсурд, нелепость! Ничего не отвечать ему, и точка. – Мама, кто там тебе пишет? – вдруг спросила Катя, оторвавшись от планшета с играми. – Да так, никто. – Ты вся не своя прям. Юля взглянула на дочь мутными глазами, но не услышала ничего, что та ей говорила. Ей стало жаль Йохана, который может сесть на электричку и отправиться в город, проделав долгий холодный путь напрасно. Она взяла в руки телефон и написала ему правду: – Не приезжай. Мы с дочерью сейчас в Москве, в больнице при НИИ. Это плановое обследование. Она думала, что он не будет отвечать или ответит, что в следующий раз как-нибудь заедет к ним. Однако, к ее испугу, Йохан написал совсем другое: – Какой адрес у больницы? Я вас обеих навещу. Если ему нужен был только секс, то он бы не поехал в больницу; тогда что ему нужно было? Она по-прежнему не смела воображать, что ему просто нужна была она сама. Зачем себя обнадеживать пустыми фантазиями, ведь еще ни один мужчина не принес ей счастья… Если бы ей было двадцать лет, она бы поверила, но сейчас, когда ей ближе к сорока, – как научить себя верить? Нет, все это было пустое, пройденный этап для нее. И потом, она не имела права теперь думать ни о чем, кроме здоровья дочери. У Кати теперь не было отца, была только она. Она не предаст ее ради мужчины, пусть даже лучшего из всех, что она встречала. Да и потом, на поверку и этот прекрасный мужчина мог оказаться очередным проходимцем и эгоистом. Юля нервно кусала сухие губы с отстающими корками, вдобавок ко всему ковыряя их еще и руками. Она не видела, как сильно Катю привлекло ее смятение. Затем Юля почувствовала, что задыхается. Она вскочила с кровати и выбежала в коридор, а оттуда на лестничную площадку, где она села в полутьме на ступени и зажала уши руками, а лицо спрятала в коленях. Телефон она оставила в комнате. Она знала, что если возьмет его с собой, то не выдержит, сдастся, напишет ему адрес. Здесь, в тишине и в одиночестве, она тихо справлялась со своей «ломкой». Через час с лишним она вернулась в комнату. Катя вскочила с кровати и подбежала к матери. Лицо ее казалось обеспокоенным: – Мама, ты где была? Я тебя везде обыскалась! – А что случилось? – Ничего, просто у тебя телефон тут названивает, я тебе его хотела отдать, по всему отделению бегала. Разумеется, восьмилетний ребенок не мог догадаться, что последним убежищем для нервной женщины могла быть лишь только лестничная площадка. Юля взяла телефон дрожащими руками, в глазах все поплыло, когда она увидела пропущенные вызовы от Йохана, но хуже всего, она увидела его сообщение десятиминутной давности: – Я стою в вестибюле. Они не говорят по-английски. Может, ты спустишься и переведешь? Вопрос как взрыв прогремел внутри: как он узнал их адрес? Как? Выбрал один из двух НИИ в Москве? Но ведь он даже по-русски не говорит! Она просмотрела их переписку в Ватсап: там и намека не было на адрес, она ему ничего не отправляла точно. Но делать было нечего. Она отправила ему сообщение, что идет к нему. Побежала за верхней одеждой, а затем через главный вход на улицу, а затем в пропускной пункт. Как бы невероятно это ни было, но Йохан действительно сидел там внутри, тепло одетый, в руках был пакет из продуктового магазина и цветы. Цветы! Большой, огромный букет роз, с зелеными пушистыми веточками. А ведь Юля уже и забыла, что это такое. Стыд за то, что он увидит ее в такой неприглядной казенной обстановке, вдруг исчез. Приемные часы закончились, поэтому охранник не мог дать ему пропуск, хотя было видно, что ему хотелось нарушить свои инструкции, столь необычно было видеть иностранца с цветами в больнице, в которую еще ни один человек не приходил с радостным выражением лица. Но поскольку матерям разрешалось выходить за пределы комплекса за покупками, они решили прогуляться вдвоем на улице, оставив цветы у охранника. В Москву пришла ноябрьская зима, с белыми, большими пушистыми снежными хлопьями, медленно усыпающими город. По широкому шоссе ехало намного меньше машин, чем еще два-три часа назад, во время шестичасовой пробки. Было зябко и неловко: ноги как будто преднамеренно ступали неуклюже, стопы заваливались. Йохан расспрашивал про Катю, и Юля вынуждена была рассказать намного больше, чем хотела, ведь он был врачом, невозможно было отшутиться или замять тему. Ее обнадеживало то, что он мог себе представить масштаб катастрофы, мог оценить те проблемы, с которыми им еще предстоит столкнуться. Он послушает ее рассказ, уедет в Германию и сам решит, что лучше ему с Юлей не связываться. Ни один мужчина не взвалит на себя чужого ребенка, да еще с таким диагнозом, даже родной отец – и тот сбежал от проблем. Именно эта мысль вновь и вновь стучала у нее в голове как молоточек, не давая расслабиться. Потому Юля по-прежнему разговаривала с ним как с чужим, словно это не он сейчас добровольно проделал долгий путь к ним в больницу с гостинцами и цветами, не он каким-то магическим способом вычислил адрес их НИИ. Вот они уже шли обратно, уже подошли к проходной. Нужно было прощаться, они оба замерзли, да и было слишком поздно. – Я должен сказать тебе кое-что важное, – вдруг произнес Йохан. – Я был так занят образованием и научной деятельностью, что у меня совсем не оставалось времени на создание семьи. А теперь я уже не так молод, и поэтому ускоряю события… Юля сделала шаг назад, округлив глаза: не сделает же он теперь ей предложение, прямо здесь, напротив этих казенных хмурых больничных комплексов и неуютных панельных многоэтажек. Но он сказал совсем другое: – Так как я часто приезжаю в Россию, я решил, что хотел бы жениться на русской женщине. Поэтому на этот раз я назначил несколько свиданий. Но после двух свиданий я отменил третье и приехал сразу к тебе. Во время этих встреч я понял кое-что. – Что понял? – она не смогла подавить в себе любопытство. – Я потерял интерес к другим женщинам. Потому что я встретил кое-кого, кто, я думаю, станет мне очень дорог. – Нет! – воскликнула Юля. Что же это был за человек, который мог говорить ей о романтике столь непошлыми словами? А ведь она не могла ни о чем больше думать, кроме как о большой банке, стоящей в холодильнике, которую Катя должна за ночь наполнить мочой, а потом ее надо сдать на пост в семь утра. И что Катю нужно будет будить среди ночи, чтобы она не забылась и не накопила мочевой пузырь, вовремя не сходив в туалет и не собрав анализ до семи утра. А потом, как обычно, нужно будет упрашивать дочь, чтобы она не ела и не стонала от голода, ведь им нужно будет сдать несколько видов анализов крови довольно поздно – в девять-десять утра. И что больше всего на свете она ждет решения научного консилиума, пусть пока что предварительного, чтобы понять, что их ждет впереди. И что вся радость в ее жизни теперь зависела лишь от цвета тест-полосок. И что желтый цвет был самым прекрасным, чистым цветом в мире. А зеленый был худшим из всех, ненавистным. При всех этих приземленных мыслях разве могла она выполнить те функции, которые ему нужны были? Стать женой, скорее всего вновь матерью, заниматься домашним очагом? Они во всех смыслах разговаривали на разных языках. – Это слишком для меня, правда, – сказала Юля. – Я не знаю, что станет со мной, с моей дочерью. Не знаю, где буду завтра: здесь, или дома, или опять здесь. Я не знаю, какие препараты нам назначат и какие последствия и побочные эффекты от них будут… Мой развод еще даже не оформлен. У меня голова кругом от всего этого. – Я знаю, знаю. Тебе нужно много всего преодолеть. Я не давлю на тебя и не заставляю принимать поспешные решения. Я просто хотел поделиться с тобой своими мыслями. Чтобы все было честно. Казалось, не было слов, которые она могла произнести, чтобы оттолкнуть его. Что это было: излишняя его вежливость как немца или языковой барьер? Они простились, и Юля, хоть и не спала ночь от волнения, все же быстро переключилась на бесконечные анализы, обследования, извилистые коридоры и многочисленные переходы между корпусами, по которым им постоянно приходилось бегать в поисках нужных кабинетов. Она была прикована к этому месту, к этому «здесь и сейчас», и ничто другое не имело права быть. А Йохан… после того как узнал про ее проблемы, он вряд ли позвонит ей. При всей своей прозорливости Юля, однако, судила Йохана по Антону и не понимала, что перед ней человек совсем из другого теста. Она не понимала, что в натуре его было что-то героическое, что до сих пор не могло найти себе применения. Живи он в другое время, он открыл бы спасительную для всего человечества вакцину, свое бы здоровье отдал, но открыл. Он отказался бы от Нобелевской премии, потому что был бы против колониального строя и притеснения других народов. Он отказался бы писать под диктовку правителей и дал бы себя сжечь на костре. Он много чего мог бы совершить, но не совершил, потому что жил в 21 веке, где самое героическое, что можно было сделать, – это не обидеться на свою женщину, когда она устраивает истерику без повода, не накричать на курьера, опоздавшего на час, выручить коллегу, забывшего о дедлайнах. И вот теперь, подсознательно, Йохан обрадовался вызову. Он знал, что уже не сможет оставить несчастную женщину с больным ребенком в обшарпанной больнице. Он не понимал причины. Все это происходило в глубине его подсознания, все эти связи, усиливавшие его романтические чувства к Юле, были в таких слоях его ума, для которых просто не существовало слов. Они просто все вылились в мощное чувство к женщине, и этого ему было довольно. Глава восьмая Юля провела в больнице две непростых недели, а потом приехала ее мама. Консилиум принял решение сначала сделать Кате биопсию, и только потом выбрать препарат. Юля была на все согласна, она уже убедилась, что ее личное присутствие в больнице было не столь важно, многие дети лежали в стационаре одни или с бабушками, от этого к ним хуже никто не относился. Катя успела переболеть ОРВИ, но анализы не ухудшались. Только это немного отдалило срок биопсии. Теперь оставалось надеяться лишь на то, что она вновь не заболеет. И вот в первые же выходные Алина позвала всех подруг к ней на день рождения. Это был семейный праздник, но Юля пришла на него сиротливо одна; ей приходилось веселиться, когда дочь лежала в больнице и готовилась к столь серьезной процедуре. У Алины стол ломился от салатов, биточков, котлет, всего, что так любят дети. Константин играл с детьми, пока Алина занимала гостей. Женя буквально плюхнулась на диван, не в силах даже пошевелить языком, чтобы предложить помощь имениннице. – А где Эдуард? – спросила Юля. Женя показала пальцем на дверь в детскую. – А, за мальчишками следит, – кивнула Юля, – дает маме отдохнуть. Женя закрыла глаза и промолвила: – Я сейчас засну. – Не сметь! – засмеялась Алина. Через какое-то время толпа детей вместе с отцами ворвалась в гостиную и буквально набросилась на стол. – Руки помыли? Фартуки надели? – только и успевала кричать Женя, недовольно глядя на супруга, который совсем позабыл о столь важных мелочах. Но было поздно: их мальчики, один меньше другого, уже хватали со стола все подряд, надкусывали, бросали на стол, а затем пробовали другое. – Когда третий был грудным, и то было проще! – воскликнула Женя. – Он хотя бы к столу не лез. С тремя справиться просто невозможно. – По ним не скажешь, что у них такие спокойные интеллигентные родители, – улыбнулась Алина. – Это точно, – отвечал Эдуард, выхватывая из рук младшего еду. Юля внимательно наблюдала за тем, как Константин во всем помогает жене, словно они только поженились. Казалось, будто вся эта история с продавщицей была небылицей, приснившейся им всем. Тут раздался звонок в дверь, все замерли, веселье будто на мгновение прекратилось; взрослые посмотрели на Юлю. Она не поняла их взгляда. Лишь дети продолжали хватать все со стола, ничего не замечая. Алина вскочила и пошла встречать гостью: это была Марина. – Я ненадолго зашла, – начала она сразу извиняться, когда увидела, как на нее смотрят Алина и Женя, словно стесняясь ее. Юля опустила глаза и стала теребить в руках бумажную салфетку, разрывая ее стороны. Все сели за стол, смущенно перекидываясь комментариями про мальчиков Жени. – Сразу видно, мужчины растут, – сказал Костя, – такой здоровый аппетит. – Федя так никогда не ел, – вздохнула Алина.